Великолепный соглядатай
Мне иногда приходилось быть соглядатаем его творчества, и я всегда не мог отделаться от глубокого и какого-то тогда оскорбительного изумления...
Виктор Ховин
Эта глава не будет лишней, хотя и содержит несколько, казалось бы, ничем не связанных между собой эпизодов. Первый из них — воспоминания писателя Константина Паустовского:
«Однажды в дождливый темный день в мой вагон вошел на Екатерининской площади пассажир в черной шляпе, наглухо застегнутом пальто и коричневых лайковых перчатках. Длинное выхоленное его лицо выражало каменное равнодушие к московской слякоти, трамвайным перебранкам, ко мне и ко всему на свете. Но он был очень учтив, этот человек, — получив билет, он даже приподнял шляпу и поблагодарил меня. Пассажиры тотчас онемели и с враждебным любопытством начали рассматривать этого странного человека. Когда он сошел у Красных ворот, весь вагон начал изощряться в насмешках над ним. Его обзывали "актером погорелого театра" и "фон-бароном". Меня тоже заинтересовал этот пассажир, его надменный и вместе с тем застенчивый взгляд, явное смешение в нем подчеркнутой изысканности с провинциальной напыщенностью.
Через несколько дней я освободился вечером от работы и пошел в Политехнический музей на поэзо-концерт Игоря-Северянина.
"Каково же было мое удивление", как писали старомодные литераторы, когда на эстраду вышел мой пассажир в черном сюртуке, прислонился к стене и, опустив глаза, долго ждал, пока не затихнут восторженные выкрики и аплодисменты.
К его ногам бросали цветы — темные розы. Но он стоял все так же неподвижно и не поднял ни одного цветка. Потом он сделал шаг вперед, зал затих, и я услышал чуть картавое пение очень салопных и музыкальных стихов (...) В этом была своя магия, в этом пении стихов, где мелодия извлекалась из слов, не имевших смысла. Язык существовал только как музыка. Больше от него ничего не требовалось»1.
Игорь-Северянин. В книге «Критика о творчестве Игоря-Северянина»
Описанное Паустовским выступление Игоря-Северянина в Москве состоялось 31 января 1915 года. Дождливые подробности, вероятно, плод писательского воображения, либо капризы московской зимы. Удивляет, однако, негативная реакция пассажиров трамвая, предполагающая некую регулярность встреч с актером погорелого театра. Описывая случайного пассажира, Паустовский опустил лишь единственную подробность: трость с костяным набалдашником. Во всех остальных деталях это фотографически точное описание внешности Игоря-Северянина с парадного портрета, помещенного в книге «Критика о творчестве Игоря-Северянина».
В очерке «Встречи с Брюсовым» Игорь-Северянин рассказал об одном забавном эпизоде, случившемся за ужином после его дебюта в «Эстетике»2:
«Моей дамой оказалась Софья Исаковна, первая жена Алексея Толстого, упорно уверявшая меня, постоянного петербуржца, что она чуть ли не ежедневно встречает меня в московских трамваях. Возможно, к концу ужина она и уверила меня в этом — теперь уже не помню. Во всяком случае, в Москве я не был перед этим лет девять, в трамваях же и петербургских ездить тщательно избегал»3.
Похоже, что Софья Исаковна и кассир Паустовский стали жертвами трамвайной мистификации.
В воспоминаниях кассира-писателя Паустовского, этого великолепного соглядатая, есть очень важная деталь, характеризующая взаимоотношения поэта и публики. Восторг и неистовство зала противопоставлены неподвижному поэту, выдержавшему длинную паузу прежде чем шагнуть навстречу залу. Шагнуть тогда только, когда это движение уже не вызвало ответной реакции в публике, но заставило ее напряженно умолкнуть в ожидании стихов.
Яркие воспоминания об атмосфере, царившей на выступлениях Игоря-Северянина, оставил нам соглядатай Георгий Иванов. Воспоминания Иванова словно вторят детскому сну самого Игоря-Северянина:
«Редкая "физическая" талантливость Северянина, конечно, несомненна (...) но все-таки, когда на вечерах "божественного Игоря" я смотрел на тысячную, без всяких преувеличений, толпу (и не из одних же швеек она состояла!), рычащую от восторга на разные его "грезовые эксцессы" и "груди, как дюшес", я спрашивал себя, что же все-таки с этими людьми? В самом деле, может быть, Игорю Северянину так хотелось славы, что он вызвал ее из пустоты, как факир из пустоты выращивает пальму»4.
В журнале «Женское дело» за декабрь1914 года помещен фельетон еще одного соглядатая, озаглавленный «Шантеклер». Некто Клавдия М. донесла до нас довольно любопытные наблюдения:
«Наконец, появляется он, гений Игорь-Северянин, и начинает "популярить изыски".
Зачарованная и завороженная "дамья" толпа бросается на эстраду, засыпает поэта цветами, загораживает все входы и выходы.
Когда поэт скрывается за дверью, с трудом протискиваясь среди своих поклонниц, жаждущих, как счастья, его мимолетного взгляда, случайного прикосновения, в зале происходит нечто невообразимое. Закроешь глаза и начинает казаться, что попал в среду беснующихся обезьян.
И ведь имя-то какое удобное — Игорь!
Удивительно приспособлено для визга.
Стук, крики, аплодисменты — все покрывается пронзительным "И".
И-и-и-горь! И-и-и-горь!
Так же беснуется толпа "на Собинове".
Только визжит на букву "о".
И точно так же, говорят, ведут себя обитательницы сумасшедших домов, когда появляется любимый доктор».
Это гротескное описание, возможно, навеяно выступлением Игоря-Северянина на вечере поэтов Петроградского Парнаса в кабаре «Бродячая собака» 21 ноября 1914 года. Интерес для нас представляет характерная деталь: поклонницы, жаждущие мимолетного взгляда, случайного прикосновения или даже такого поцелуя, какого удостоилась графиня София Ивановна Карузо5:
Она заходила антрактами — красивая, стройная, бледная,
С глазами, почти перелитыми всей синью своею в мои,
Надменная, гордая, юная, и все-таки бедная-бедная,
В ей чуждом моем окружении стояла, мечту затаив. (...)
Но как-то все не было времени с ней дружески поразговаривать:
Иными глазами захваченный, свиданья я с ней не искал,
Хотя и не мог не почувствовать ее пепелившего зарева,
Не знать, что она — переполненный и жаждущий жажды бокал...
И раз, только раз, в упоении приема толпы триумфального,
Спускаясь со сцены по лесенке, ведущей железным винтом,
Я с нею столкнулся, прижавшейся к стене, и не вынес печального
Молящего взора — дотронулся до губ еще теплым стихом...
Именно о таких поцелуях девушки хранят память всю оставшуюся жизнь.
Во время памятного ужина после дебюта в «Эстетике» Валерий Брюсов шепотом сообщил Игорю-Северянину о том, что две дамы просят разрешения поцеловать его:
«Выслушав мое согласие, он провел меня в смежную комнату, где познакомил меня с Н. Львовой6, молодой поэтессой, подававшей большие надежды, вскоре покончившей жизнь самоубийством. Мы обменялись поцелуем с ней и ее спутницей, фамилии которой я не запомнил. Между нами не было сказано ни слова»7.
Не было сказано ни слова! Целовались зимой 1913 года, а с лета Наденька Львова вдруг стала очень грустна. Брюсов систематически приучал ее к мысли о самоубийстве и даже подарил ей браунинг, из которого Нина Петровская8 стреляла в Андрея Белого. В конце ноября Львова, наконец, застрелилась. Брюсов запаниковал и просил Владислава Ходасевича похлопотать, чтобы в связи с самоубийством Львовой в газетах не упоминалось его имя. Впрочем, мерзкая роль Брюсова в трагедии Львовой многим была хорошо известна и без газет.
Игорь-Северянин сохранил память и о том единственном поцелуе — целую в губы просветленно, и о том единственном выстреле:
Нас, избранных, все меньше с каждым днем:
У молкну л Блок, не слышно Гумилева.
Когда ты с ним останешься вдвоем,
Прости его, самоубийца Львова...
Кое-что в истории самоубийцы Надежды Львовой проясняет рассуждение Ходасевича о русском символизме:
«Все пути были открыты с одной лишь обязанностью — идти как можно быстрей и как можно дальше. Это был единственный, основной догмат. Можно было прославлять и Бога, и Дьявола. Разрешалось быть одержимым чем угодно: требовалась лишь полнота одержимости»9.
Игорь-Северянин никогда не разделял догматов русского символизма, но и о нем с полным основанием можно сказать, что он был одержим собственной гениальностью во всей ее полноте и в этой одержимости стремился дойти до конца. Ему повезло: незримая рука Господня его от бездны отвела.
Вскоре после описанных событий произошло резкое охлаждение в отношениях Игоря-Северянина и Валерия Брюсова. Возможно, сыграли свою роль наветы соглядатаев, а не указанная в качестве причины негативная рецензия Брюсова на «Златолиру». Лидия Рындина, например, несколько раз советовала Игорю-Северянину не доверять восторгам и комплиментам Брюсова:
«Берегитесь этого человека, он жесток, бессердечен, завистлив и никогда ничего не делает без причины, без предвзятости и, если он теперь хвалит вас и всячески обхаживает вокруг, это значит, ему так почему-то нужно и выгодно. Когда же для него в Вас минет надобность, он начнет со спокойной совестью всячески вредить вам и никогда не простит вам вашего таланта. Он бросит вас, как надоевшую женщину»10.
Для нападок на Брюсова у Лидии Рындиной были достаточно веские причины. Дело в том, что она была второй женой издателя Сергея Соколова, а его первой женой была Нина Петровская, которая вместе с ним стояла у истоков издательства «Гриф». К началу 1904 года любовь исчерпала себя, идеологические расхождения между Соколовым и Петровской переросли в откровенную вражду. К этому времени Нина Ивановна увлеклась Андреем Белым, который не понял и не принял ее плотских устремлений:
Владислав Ходасевич. Рисунок Ю. Анненского
«...вместо грез о мистерии, братстве и сестринстве оказался просто роман (...) я ведь так пытался объяснить Нине Ивановне, что между нами — Христос; она — соглашалась; и — потом вдруг — "такое"»11.
В августе 1904 года разрыв отношений с Белым и сближение с Брюсовым. Образуется «треугольник» Белый — Петровская — Брюсов. Наконец Нина Ивановна стреляет в Белого. Скандал. Маленький браунинг попадает в руки Брюсова, а от него к Надежде Львовой. Начало этого хитросплетения судьбы, пока за вычетом самоубийства Львовой, было хорошо известно Лидии Рындиной. Отсюда ее странная просьба к Игорю-Северянину стрелять в нее ради рекламы.
Остается только добавить, что, по словам Петровской, ее муж Сергей Соколов ненавидел Брюсова люто и всю жизнь, злорадно подсмеивался над ним:
«— Совершеннейший волк! Глаза горят, ребра втянуло, грудь провалилась. Волк, да еще голодный, рыщет и ищет, кого бы разорвать!»12
Игорь-Северянин, никогда не имевший достаточно близких отношений с Валерием Брюсовым и не вникавший в проблемы его окружения, сохранил о нем самые благоприятные впечатления:
«Чудесно начатое знакомство закончилось не менее чудесно, и я все-таки склонен больше верить оставшимся на всю жизнь в моих глазах благожелательным и восторженным последним глазам Брюсова, сердечным интонациям его последнего голоса, (...) чем злостным предостережениям давно переставшей меня чаровать чаровницы, в сущности далекой искусству и его жрецам»13.
Игорь-Северянин был единственным поэтом русского рассеяния, откликнувшимся на смерть Брюсова:
Как жалки ваши шиканья и свист
Над мертвецом бессмертием согретым:
Ведь этот «богохульный коммунист»
Был в творчестве божественным поэтом!.. (...)Душа скорбит. Поникла голова.
Смотрю в окно: лес желт, поля нагие.
Как выглядит без Брюсова Москва?
Не так же ли, как без Москвы — Россия?
* * *
Таковы были великолепные соглядатаи в ближайшем окружении Игоря-Северянина. Они тоже страдали одержимостью и в этой одержимости готовы были идти до конца.
Примечания
1. «Однажды в дождливый темный день...» — Паустовский К. Повесть о жизни. М., ГИХЛ, 1962, с. 297—298.
2. «Эстетика» — Общество свободной эстетики, основано в 1907 году.
3. «Моей дамой оказалась Софья Исаковна...» — София Исаковна Дымшиц (1886—1963) — первая жена писателя А.Н. Толстого. Игорь-Северянин. Уснувшие весны. РГАЛИ, ф. 1152, оп. 1, е. х. 13.
4. «Редкая "физическая" талантливость Северянина...» — Иванов Г.М., АО «Согласие», 1993, с. 301.
5. Карузо (Ставрокова), София Ивановна (1893 1985) — выпускница Харьковского института благородных девиц, с 1920 года вместе с мужем графом Г.И. Карузо в эмиграции, в 30-е годы состояла в переписке с Игорем-Северяниным.
6. Львова, Надежда Григорьевна (1891—1913) — поэтесса, примыкала к символистам, а затем к футуристам. 24 ноября 1913 года застрелилась из браунинга, подаренного ей В. Брюсовым.
7. «Выслушав мое согласие, он провел меня...» — Игорь-Северянин. Уснувшие весны. РГАЛИ, ф1152, оп. 1, е. х. 13.
8. Петровская, Нина Ивановна (1884—23.02.1928) — писательница, первая жена С.А. Соколова, оказавшись между А. Белым и В. Брюсовым, стреляла в Белого, в 1908 году уехала за границу, покончила жизнь самоубийством в Берлине.
9. «Все пути были открыты...» — Ходасевич В.Ф. Некрополь. М., «Советский писатель» — Олимп, 1991, с. 10.
10. «Берегитесь этого человека...» — Игорь-Северянин. Уснувшие весны. РГАЛИ, ф. 1152, оп. 1, е. х. 13.
11. «...вместо грез о мистерии, братстве...» — А. Белый. В сборнике «Литературное наследство», т. 85. М., «Наука», с. 334.
12. «— Совершеннейший волк! Глаза горят...» — Н.И. Петровская. Из воспоминаний. В сборнике «Литературное наследство», т. 85. М., «Наука», с. 785.
13. «Чудесно начатое знакомство закончилось...» — Игорь-Северянин. Уснувшие весны. РГАЛИ, ф. 1152, оп. 1, е. х. 13.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |