На правах рекламы:
• Qr код для отзывов как сформировать код repometr.com.
Рядовой Мерси
Так шли года, и женщины мелькали,
Как лепестки, под ветром, с вешних яблонь:
Княжна Аруся, Сонка, Валентина
И Нефтис, и Гризельда, и Людмила,
И Фанни, и Британочка, и Вера,
И Наша, — и я всех имен не помню.
Игорь-Северянин
Германскую войну Игорь-Северянин встретил без особого восторга, но все же с некоторым энтузиазмом. Сказался, видимо, общегосударственный психоз, да наивная вера интеллигента в русского чудо-богатыря. Вернулась и упорхнувшая было военно-морская муза Игоря Лотарева. С ее возвращением у поэта как-то сами собой выпелись патриотические стихи. Потом он и сам долго не мог понять, как же это так получилось. К чести Игоря-Северянина, следует признать, что от написанного он никогда не отрекался:
— Друзья! Но если в день убийственный
Падет последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!
Ему не раз потом поминали эти строки, но что поделать, бывают странными пророками поэты иногда. Литератор Леонид Борисов провел с Игорем-Северяниным что-то около двух педель в казармах 3-го пехотного запасного полка на станции Малый Петергоф. Однажды он попрекнул поэта этим обещанием и в ответ услышал:
«— Дайте срок. Поведу! Еще время не настало. Я знаю когда...
— Господь с вами!.. Этак шутить!
— Я не шучу, — спокойно ответил Северянин. (...) — Мне не доверяют, понимаете? И, наверное, и потом не доверят, но именно мне и следовало бы поручить эту военную и весьма несложную задачу...»1
История будет иметь неожиданное продолжение в Германии и на этот раз уже в виде фарса. Однажды осенью 1922 года в Берлине в гости к молодой поэтессе Ирине Одоевцевой, кстати говоря, жене поэта Георгия Иванова, пришел Игорь-Северянин. Вот его жалобы, разумеется, в пересказе Одоевцевой, на красного графа — писателя Алексея Толстого:
«Я приехал сюда в надежде переиздать мои книги. Но куда там! И слышать не хотят, а ведь всякую бездарь и шваль печатают. Объяснили: вы больше никому не нужны и не интересны. В альманах "Окно" меня не пустили. Устроить мой вечер и то не удалось — Союз писателей отказал наотрез. А мерзавец Толстой в ресторане "Медведь", хлопнув меня по плечу, заголосил, передразнивая меня: "Тогда ваш нежный, ваш единственный, я поведу вас на Берлин!" — расхохотался идиотски во всю глотку и гаркнул на весь ресторан:
— Молодец вы, Северянин! Не обманули! Сдержали слово — привели нас, как обещали, в Берлин. Спасибо вам, наш нежный, наш единственный! Спасибо!
И низко в пояс поклонился»2.
Все это произойдет спустя семь лет в Берлине, а пока давайте будем помнить и другие строки Игоря-Северянина:
Я не сочувствую войне,
Как проявленью грубой силы.
Страшны досрочные могилы
И оскорбительны вдвойне.
A la guerre comme a la guerre. Война, но счастью, не отменяет личной жизни, и шестой том своих поэз «Тост безответный», как и все свое творчество, Игорь-Северянин посвящает Марии Волнянской: своей тринадцатой и, как Тринадцатая, последней. Мария Васильевна была единственной музой поэта в течение почти семи лет. У нее много имен: Маруся, Муринька,
Балькис Савская, Муза музык. А познакомились они в начале марта 1915 года в Харькове:
Наша встреча нам суждена,
Предначертанная она.
Повстречавшиеся во лжи,
Мы стоим у одной межи.
В изумлении и тоске
Замирает рука в руке;
Негодует ея душа,
Так в сомнениях хороша.
Упоминание о сомнениях Марии Васильевны — это весьма достоверная деталь. Тринадцатая имела достаточно оснований сомневаться в поэте, который несколько лет спустя напишет в порыве саморазоблачительной откровенности: «Не я ли пел порок десятки лет и славословил тело?»
В эпиграфе к этой главе упомянуто несколько женщин. Гризельда, Сонка и Валентина нам уже знакомы. Аруся — это княжна Арусян Шахназарова, которой посвящена поэза «Демон» в сборнике «Громокипящий кубок»; Вера — это Вера Александровна Жукова3, которой посвящена «Поэза о Бельгии» в сборнике «Victoria Regia»; Людмила — это гречанка Людмила Керем, интеллигентная шатенка, развлекавшая в январе 1914 года Игоря-Северянина и Владимира Маяковского в Симферополе; Британочка — певица Британова из симферопольского кафешантана. Нет никаких сомнений в реальности Нефтис, Фанни и Наты. О них поэт говорит: «Я не со всеми был телесно близок, но так или иначе с ними связан». Сомнения Марии Васильевны Волнянской хорошо понятны и вызывают сочувствие.
Железнодорожная платформа в Харькове. Открытка начала века, в архиве автора
Содержание шестого тома поэз «Тост безответный» — это, за редкими исключениями, сплошной панегирик Марии Волнянской. Однажды я получил из Америки письмо от незнакомого мне коллекционера автографов Алекса Рабиновича. В письме он спрашивал мое мнение об имеющемся в его коллекции автографе Игоря-Северянина. Вслед за письмом я вынул из конверта ксерокопию автографа с посвящением Тринадцатой:
Пусть имя Марии Волнянской
Сплетется навеки с моим:
Подвиг святой и гигантский
Ее благородством вершим.
Да будет же всем для примера
(А может быть и для креста!)
Как простая дочь офицера
Была гениально проста.
И только своей простотою,
Праведным и ясным умом,
Моей овладела душою
И царствует в сердце моем.
И только своей простотою
Меня, исковерканного,
Кропит животворной росою,
Шепча золотые слова.
И только ее простотою
Осмеливаюсь объяснить,
Готовность уйти молодою,
Измучиться и не жить.
Разрушиваемая чахоткой,
Худеющая с каждым днем
С какою твердостью кроткой
Хлопочет во всем моем!
Заботится, оберегая
От пошлости и вина,
Она — моя дорогая —
Наносным моим больна.
Ах, вытерпела немало
От этих и от других
Она за свой труд небывалый,
За каждый удачный штрих
Ах, вытерпела немало
Из-за самого меня:
Недаром кашляет ало,
И губы суше огня.
Сознательно, идейно,
Самопожертвованно,
Отдала свой век лилейный
Мне она4.
Эта поэза была написана 13 декабря 1915 года и должна была открывать первый отдел шестого тома поэз. О причинах, по которым поэт снял «Посвящение», мы можем только догадываться. Возможно, верный правилу не указывать подлинные имена своих муз, он решил обойтись лишь порядковым номером в донжуанском списке. Возможно, были и другие причины.
Кстати, о порядковом номере. Уже упоминавшийся Леонид Борисов придумал такую историю:
«— Вы, голубчик, обратили внимание, что я посвящаю мои сборники некоей Тринадцатой, последней? Это просто чепуха, я не считал, сколько их было у меня, — наверное, немного, мне страшно не везло. Теперь, конечно, иначе, теперь прямо отбою нет! А с Тринадцатой все очень просто: надо было привлечь внимание читателей чем-то загадочным, таким, чего у них нет, и средактировать сразу так, чтобы получилось убедительно, чтобы поверили, а для веры необходим туман: в тумане предметы менее ясны, любой за что хочешь примешь»5.
Прежде всего, настораживает менторский тон Игоря-Северянина и совершенно несвойственное ему обращение голубчик. Разговор этот мог бы иметь место во второй половине марта 1916 года, когда Игорь-Северянин все еще находился в казармах на станции Малый Петергоф. Однако первое издание сборника «Тост безответный», с посвящением Тринадцатой, вышло в свет только 25 марта в Москве. В Малый Петергоф книга могла попасть только в первых числах апреля, когда поэта уже демобилизовали. И, наконец, Тринадцатая это не совсем порядковый номер — это такой же псевдоним, как Злата или Гризельда. Посвящение Тринадцатой — не просто приманка для публики. Стоило ли так шутить с Марией Васильевной без особой на то причины?6
Князь Феликс Юсупов, граф Сумароков-Эльстон и княгиня Ирина. Фото из журнала «Огонек», 23 февраля 1914 года
Леонид Борисов придумал еще одну совершенно очаровательную байку про Игоря-Северянина. Во время учебных стрельб из малокалиберной винтовки новобранец Игорь Лотарев из пяти выстрелов трижды поразил мишень. Батальонный командир похвалил поэта:
«— Молодец, солдат!
На что Северянин, он же солдат Лотарев, чуть повернувшись в сторону батальонного командира, небрежно кивнул:
— Мерси, господин полковник!
Батальонный застыл в позе оскорбленного изумления»7.
С тех пор, если верить Борисову, поэт служил, отзываясь по приказу батальонного на кличку Мерси. История вполне в стиле Игоря-Северянина. Будет жаль, если и она — плод воображения незадачливого мемуариста. Слишком уж это яркий эпизод, для которого не нашлось места у самого поэта.
Таллинн. Открытка середины 20-х годов, в архиве автора
За исключением воспоминаний Борисова, мне ни разу не попадались на глаза упоминания о военной службе Игоря-Северянина. Борисов сообщает, что поэт был освобожден медицинской комиссией от службы в армии по протекции одного высокопоставленного лица. Единственным человеком, который мог бы это сделать, был князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон, чья жена — княгиня Ирина была поклонницей Игоря-Северянина.
С июля по сентябрь 1916 года Игорь-Северянин и Мария Волнянская снимали дачу в 12 верстах от Луги в имении Бельск. Место было выбрано не случайно: атмосфера сосновых лесов вокруг Корповских озер считалась целебной. Здесь отдыхали и лечились в начале века многие петербургские знаменитости. Бельское сгорело во время Отечественной войны, а окрестности потом превратили в артиллерийский полигон, озеро Бельское заросло травой и подлеском. Сегодня сюда ездят по размытому дождями и разбитому песчаному проселку только тяжелые лесовозы. В воздухе носятся тучи кровожадных слепней, плодящихся в заболоченных и оскудевших рыбой озерах.
В Бельском был написан цикл стихотворений «Корона ее светозарности», который позднее вошел в сборник «Миррэлия». Главная героиня этого цикла Королева сказочной северной страны Миррэлии Ингрид удивительно похожа на Марию Васильевну Волнянскую. В названии страны Игорь-Северянин использовал имя поэтессы Мирры Лохвицкой, которую боготворил с юности:
Миррэлия — греза о юге
Сквозь северный мой кабинет.
Миррэлия, — может быть, в Луге,
Но Луги в Миррэлии нет!
О том, какие испытания достались на долю Марии Волнянской, можно судить по воспоминаниям поэта-экспрессиониста Сергея Спасского. Спасский встретил Игоря-Северянина в Москве во второй половине февраля 1918 года в Настасьинском переулке в знаменитом кафе футуристов:
«Однажды кафе посетил Северянин. В тот недолгий период он сочувствовал революции и разразился антивоенными стихами. (...) В военной гимнастерке, в солдатских сапогах, он прибыл обрюзглый и надменный. Его сопровождала жена — "тринадцатая и, значит последняя". Заикающийся, взлохмаченный ученик, именовавшийся почему-то "Перунчиком". И еще какие-то персонажи. Всю компанию усадили за столиком на эстраде. Маяковский поглядывал на них искоса. Однако решил использовать их визит.
Он произнес полушутливую речь о том, что в квартире нужны и столовая, и спальня, и кабинет. Ссориться им нет причины. Так же дело обстоит и в поэзии. Для чего-нибудь годен и Северянин. Поэтому попросим Северянина почитать. (...)
Северянин пустил вперед "Перунчика". (...) Опустившийся, диковатый и нетрезвый, читал он неинтересно и вяло.
Был пьян и сам Северянин. Мутно смотря поверх присутствующих в пространство, выпевал въевшийся в уши мотив. Казалось, он не воспринимает ничего, механически выбрасывая хлесткие фразы. Вдруг покачивался, будто вот упадет. Нет, кончил. И, не сказав ни слова прозой, выбрался из кафе со всей компанией»8.
Игорь-Северянин и Мария Волнянская. Тарту, ЛМ
Спасский видел Игоря-Северянина незадолго до выборов короля русских поэтов. О выборах короля поэтов читайте в следующей главе.
В январе 1918 года поэт вместе с Марией Волнянской, матерью Натальей Степановной, престарелой семейной прислугой Еленой Семеновой и дочерью Валешей уехал из Петербурга в Тойла, рассчитывая отсидеться там до осени. В феврале вместе с Волнянской он вернулся на несколько дней в Петербург, а оттуда поехал в Москву, где обещал принять участие в поэтической элоквенции, предварявшей выборы короля русских поэтов.
13 марта 1918 года Игорь-Северянин и Мария Волнянская оказались в Ревеле. Полученного от устроителя элоквенции Ф. Долидзе гонорара хватило на то, чтобы снять номер в лучшей городской гостинице «Золотой лев». Здесь было написано одно из наиболее мистических посвящений Тринадцатой:
Не странно ли, — тринадцатого марта,
В трехлетье неразлучной жизни нашей,
Испитое чрез край бегущей чашей, —
Что в Ревель нас забрасывает карта?
Любопытное сочетание: тринадцатое марта — тринадцатая муза. Впрочем, и для России это время, если считать с 13 марта 1915 года, было временем роковых совпадений и трагических развязок.
По дороге в Эстонию Игорь-Северянин и Мария Волнянская попали в немецкий карантин, установленный после заключения Брестского мира. В недалекое Тойла пришлось ехать через Ревель:
Мы шли по Нарве под конвоем,
Два дня под арестом пробыв. (...)
Мы коченели. Мерзли ноги.
Нас было до ста человек.
Что за ужасные дороги
В не менее ужасный век!
Прощайте, русские уловки:
Въезжаем в чуждую страну...
Бежать нельзя: вокруг винтовки.
Мир заключен, но мы в плену.
Несмотря на то, что Мария Васильевна прожила с поэтом почти семь лет, о пей известно очень мало: дочь офицера, певица, исполнительница цыганских романсов, долгое время болела чахоткой. После нескольких лет жизни в Тойла отношения с Игорем Васильевичем ухудшились. Какое-то время он сильно ревновал Марию Васильевну и дострадался даже то того, что заявил в стихах: «Изменял другим, — тебе не изменю».
13-го — опять это роковое совпадение! — октября 1921 года Игорь-Северянин сообщает в Стокгольм своей верной поклоннице и финансовой покровительнице Августе Дмитриевне Барановой о разрыве отношений с Марией Волнянской и предстоящем венчании с Фелиссой Круут:
Фелисса Круут, 1922 год. Тарту, ЛМ
«Со мною в Берлин едет эстийская поэтесса Фелисса Крут, моя невеста. Она — девятнадцатилетняя очаровалка. Мария Васильевна, за семь лет не пожелавшая меня понять и ко мне приблизиться, снова одинока. Я жалею ее, но виноватым себя не чувствую. Вы знаете сами, что давно уже все шло к этому. Жить с поэтом — подвиг, на который не все способны. Поэт, пожертвовавший семью годами свободы своей во имя Любви и ее не обретший, прав прекратить в конце концов принесение этой жертвы, тем более, что никому она и не нужна, ибо при "нужности" была бы признательность и более бережное отношение. Я благодарен Балькис за все ее положительные качества, но одно уже отрицательное — осуждение поэта — изничтожило все хорошее.
Да, я пережил честно боль, — я имею право на успокоительную отраду. Возможны новые разочарования, — я очарован сегодняшним, и что мне до завтра!»9
Свершилась еще одна перипетия, и для Волнянской события переменились к противоположному: любовь и ревность поэта сменились ее, Марии Васильевны, полной отставкой.
Игорь-Северянин. Фото А. Парикас, 1921 год
Сведения о том, как сложилась дальнейшая судьба Марии Волнянской, крайне противоречивы. Рассказывают, что после расставания с Игорем Васильевичем она какое-то время успешно выступала в таллиннских ресторанах, исполняя цыганские романсы, и неплохо зарабатывала этим себе на жизнь, а потом уехала в Советскую Россию. Однако в письме Хильды Францдорф10 к Эмилии Варес11 находим нечто иное:
«Я была у жены Игоря, которая голодает. Я купила ей за 700 марок еды и дала 500 марок денег. Вышлю ей свое старое зимнее пальто и хочу купить материю на платье. Если у тебя найдется пара белья, вышли ей».12
После женитьбы на Фелиссе Круут череда узнаваний надолго сменяется в жизни Игоря Васильевича Лотарева почтовыми романами, сменяется надолго, но не навсегда.
Примечания
1. «— Дайте срок. Поведу!..» — Борисов Л. За круглым столом прошлого. Л., «Лениздат», 1971, с. 107.
2. «Я приехал сюда в надежде переиздать мои книги...» — Одоевцева И. На берегах Сены. М., «Художественная литература», 1989, с. 16.
3. Жуковская (Жукова), Вера Александровна (1881—1963) — поэтесса Вера Вертер, актриса, переводчица, сестра А. Белого, с 1915-го по 1921 год жена Б. Лившица.
4. «Пусть имя Марии Волнянской...» — в архиве автора.
5. «— Вы, голубчик, обратили внимание...» — Борисов Л. За круглым столом прошлого. Л. «Лениздат», 1971, с. 105.
6. Стоило ли так шутить с Марией Васильевной... — Л. Борисов путает новеллу «Тринадцатая» (1910) из сборника «Громокипящий кубок» и посвящение «Моей Тринадцатой» в сборнике «Тост безответный» (1916)
7. «— Молодец солдат!...» — Борисов Л. За круглым столом прошлого. Л., «Лениздат», 1971, с. 104.
8. «Однажды кафе посетил Северянин...» — Спасский С. Маяковский и его спутники. Л., «Советский писатель», 1940, с. 104—106.
9. «Со мною в Берлин едет эстийская поэтесса...» — Игорь-Северянин. Письма к Августе Барановой. 1916—1938. Стокгольм, 1988, с. 27.
10. Францдорф (Виснапуу), Хильда (Инг) — (1898—1941) — жена эстонского поэта Хенрика Виснапуу (1890—1951) — друга Игоря-Северянина и переводчика его стихов на эстонский.
11. Варес, Эмилия — жена эстонского поэта и государственного деятеля Йоханнеса Вареса (Барбаруса) (1890—1946).
12. «Я была у жены Игоря, которая голодает...» — в архиве Н.А.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |