Борис Пастернак. Из переписки

К. Г. Локсу

26 декабря 1912. Москва

Как мало обещает сочетание слов «Игорь Северянин». Между тем после двусмысленностей, колеблющихся между косметикой и акосмизмом следует поэма, развернутая во всем великолепии ритмики и мелодичности, которая составлена из названий мороженого, пропетых гарсоном на площади под нестройный плещущий гомон столиков. В этом стихотворении при всей его вычурности на уровне первобытных наблюдений — схвачена печаль разнообразия — всякого разнообразия, — непокоренного целостностью. Что же касается дальнейших стихотворений, то в них уже — открытое море лирики. Пришлось забыть об Эстетике, ее серой обивке, ее мертвенности. Как жаль, что Вы не успели побывать на этом «четверге».

О. М. Фрейденберг

25 июля 1924, Тайцы

Тайцы. Балтийской. Воскресенье.

Помнишь, тринадцать лет тому назад возвращались мы из Меррекюля. Помнишь, как звучали названья станций — Вруда, Пудость, Тикопись? Мы их потом никогда не вспоминали. Они попадались впоследствии в датировках Северянинских стихов. Ты мне тогда о нем рассказывала, на извозчике кажется, по дороге с вокзала. Помнишь? Помнишь все? Как тебя тогда папа, дядя Миша встретил! Как я любил его в этот вечер! Помнишь, Оля? Я поворачиваю голову в сторону и вглядываюсь в эту страшную даль. Точно недавно ударившим ветром это все за край поля отнесло, подбежать — подберешь.

Слушай, как чудно, как безрадостно чудесно. Я пишу тебе из Тайц, со станции, смежной с Пудостью. Ты — петербуржка, тебя этот язык Балтийской дороги не может удивить и привесть в возбужденье, ты летами, вероятно, возобновляла прямо или косвенно звучанье этих чухонских заклятий. Но можешь себе представить, что делает этот словарь со мной.

В. С. Познеру

13 мая 1929, Москва

13.V.29

Вы мне опять не сообщили Вашего отчества. Благодарю Вас за книгу. Позвольте сказать Вам искренне, что я о ней думаю. Вас не щадя, потому что если Вы со мной согласитесь, то недостаток, который, на мой взгляд, роняет ценность Вашего труда и может дурно повлиять на судьбу книги, — легко поправить, да и случая внести эти исправленья недолго придется ждать, благо это 4-е уже изданье, и, следовательно, книга будет переиздаваться. Я Вам укажу на две, на три частности...

<...> Асеев есть Асеев, и он поэт мировой и бессмертный в том случае, если Кирсановы и Вагиновы и т. д. и т. д. остаются у Вас на страницах и с них не скатываются. Вы должны понять меня: я не отказываю названным в поэтической жилке, я не перевожу их в самозванцы, я просто призываю Вас к масштабам и пропорциям. Ведь вот сумели же Вы представить участь Брюсова как трагедию и горькой серьезности ее не понизили. Нашлось же у Вас достойной человечности написать, не роняя предмета, о Бальмонте, Вяч. Иванове, Ходасевиче. (Вам этот такт изменил лишь в гл. о Северянине, тут Вы тему обидно упростили, тем ее исказив.) А трагедия Асеева есть трагедия природного поэта, перелегкомысленничавшего несколько по-иному, нежели Бальмонт и Северянин, потому что тут не искусство, но время выкатило ту же, собственно говоря, дилемму: страдать ли без иллюзий или преуспевать, обманываясь и обманывая других. - К сожаленью, я очень занят и вряд ли скоро опять смогу Вам написать. На Вашем месте я бы обязательно запросил ленинградских друзей о книге и выбрал бы судьями наименее пристрастных и кто постарше. Вас просто засыплют указаньями, и то, что я привел, я сказал Вам только в поясненье общего впечатленья от последней части.

Вы же не сердитесь на меня. А за всем сказанным горячо благодарю Вас за подарок.

Ваш Б. П.

А. А. Ахматовой

28 июля 1940, Переделкино

28.VII.40

<...> Ваше имя опять Ахматова в том самом смысле, в каком оно само составляло лучшую часть зарисованного Вами Петербурга. Оно с прежнею силой напоминает мне то время, когда я не смел бы поверить, что буду когда-нибудь знать Вас и иметь честь и счастье писать Вам. Нынешним летом оно снова значит все то, что значило тогда, да, кроме того, еще и что-то новое и чрезвычайно большое, что я наблюдал последнее время в отдельности, но чего еще ни разу не видал в соединении с первым.

Это — соперничающее значение Вашего нового авторства в «Иве» и новейших вставках. Ваша нынешняя манера, еще слишком своезаконная и властная, чтобы казаться продолженьем или видоизменением первой. Можно говорить о явлении нового художника, неожиданно поднявшегося в Вас рядом с Вами прежнею, так останавливает этот перевес абсолютного реализма над импрессионистической стихией, обращенной к впечатлительности, и совершенная независимость мысли от ритмического влиянья.

Способность Ваших первых книг воскрешать время, когда они выходили, еще усилилась. Снова убеждаешься, что, кроме Блока, таким красноречием частностей не владел никто, в отношении же Пушкинских начал Вы вообще единственное имя. Наверное, я, Северянин и Маяковский обязаны Вам безмерно большим, чем принято думать, и эта задолженность глубже любого нашего признанья, потому что она безотчетна. Как все это врезалось в воображенье, повторялось и вызывало подражанья! Какие примеры изощренной живописности и мгновенной меткости! <...>

Комментарии

Печатается по: Пастернак Е. Борис Пастернак. Материалы к биографии. М., 1989 (К. Г. Локсу); Литературное наследство. Т. 93 (А. А. Ахматовой); Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. Письма. М„ 1992 (О. М. Фрейденберг и В. С. Познеру).

Пастернак Борис Леонидович (1890—1960) — поэт, прозаик, переводчик. Проявлял интерес к поэзии Северянина и был знаком с ним.

В романе «Спекторский» (1924—1930) писал:

И той же ночью с часа за второй,
Вооружась «Громокипящим кубком»,
Последний сон проспорил брат с сестрой.

Критики и исследователи отмечали влияние поэзии Игоря Северянина на Пастернака. Г. Адамович, говоря о поэме Пастернака «Лейтенант Шмидт» отмечал сходство их поэзии «в смысле эластичности, упругости, какой-то резиново-легкой нарядности стиха и в особенностях строфы» и замечал: «У него есть чему поучиться» (Звено. Париж, 1927. 3 апр.).

Б. Пастернак в «Охранной грамоте» признавался, что Северянин, лирик, излившийся непосредственно строфически, готовыми, как у Лермонтова, формами и при всей неряшливой пошлости поражавший именно этим устройством своего открытого, разомкнутого дара...

В свою очередь Северянин в сонете «Пастернак» (1928) заметил, что относится к нему «совсем никак».

Пришлось забыть об Эстетике... — речь идет о чтении Северяниным стихотворения «Мороженое из сирени» в Обществе свободной эстетики 20 декабря 1912 г.

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.