Анна Ахматова и Николай Гумилев

Анна Андреевна Ахматова (1889—1961) и Николай Степанович Гумилев (1886—1921) также познакомились с Игорем Северяниным на вечерах в артистическом кабаре «Бродячая собака» в 1912 году. В это время Гумилев уже отметил стихи Северянина в своих статьях о русской поэзии, одним из первых критиков увидев за манерностью особый стиль поэта.

По воспоминаниям Владимира Пяста об Ахматовой, «с течением месяцев и лет голос и движения ее становились только тверже, увереннее, — но не теряли изначального своего характера. Так же и темные платья, которые она надевала совсем юной; так же и манера чтения, которая производила и оригинальное и хорошее впечатление с самого начала... Под кажущимся однообразием у нее, как и у Блока, скрывалась большая эмоциональная выразительность голоса и тона».

Молодая поэтесса в «ложноклассической шали» (Осип Мандельштам) запечатлена на известном портрете Натана Альтмана. Даже Велимир Хлебников отметил присутствие Ахматовой в подвале «Бродячей собаки»: «Воздушный обморок и ах, / Турчанки обморока шали...»

Однако Северянин вспоминал, что еще весной 1911 года заинтересовался стихами Ахматовой, которая «получила на конкурсе, устроенном журналом "Gaudeamus", первую премию за какого-то, если не ошибаюсь, "фавна". Я сразу заметил, что в стихах юного Жоржа или, как его называли друзья, "Баронессы", много общего, — правда, трудноуловимого, — со стихами новоявленной поэтессы. Впоследствии это блестяще объяснилось, когда Иванов вступил в "Цех поэтов", основанный покойным высокоталантливым Н. Гумилевым и ныне здравствующим, в той же степени бездарным, Сергеем Городецким: нарождалась новая манера "акмеизма"».

Северянин и сам был основателем литературной «Академии эгофутуризма».

Обращаясь с письмом к Гумилеву, он не забывает дружески приветствовать Ахматову.

О своем ответном визите Северянин написал несколько позже, в 1924 году, уже после гибели Гумилева:

Я Гумилёву отдавал визит,
Когда он жил с Ахматовою в Царском,
В большом прохладном тихом доме барском,
Хранившем свой патриархальный быт.
Не знал поэт, что смерть уже грозит
Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,
Не в удушающем песке Сахарском,
А в Петербурге, где он был убит.
И долго он, душою конквистадор,
Мне говорил, о чём сказать отрада.
Ахматова устала у стола,
Томима постоянною печалью,
Окутана невидимой вуалью
Ветшающего Царского Села...
(«Перед войной»)

Тогда Ахматова и Северянин участвовали, например, в «Вечере поэтов Петроградского Парнаса» в артистическом кабаре «Бродячая собака» 21 ноября 1914 года. По словам Чуковского, Ахматова вспоминала о каком-то из выступлений на Бестужевских курсах вместе с Блоком и Северяниным. Очевидно, речь шла о вечере «Писатели — воинам», который состоялся 15 февраля 1915 года.

В «Поэзе о поэтессах» Северянин с сожалением писал:

Есть... есть Ахматова, Моравская, Столица...
Но не довольно ли? Как «нет» звучит здесь «есть»,
Какая мелочность! И как безлики лица!
И модно их иметь, но нужно их прочесть.
Их много пишущих: их дюжина, иль сорок!
Их сотни, тысячи! Но кто из них поэт?
Как мало поэтесс! Как много стихотворок!
И Мирры Лохвицкой среди живущих — нет!

Постоянное сопоставление Ахматовой (как, впрочем, и всех иных поэтесс) с боготворимой Миррой не позволяло Северянину прислушаться к голосу нового, нашедшего своих читателей и поклонников поэта. В стихотворении под названием «Стихи Ахматовой» (1918) Северянин продолжал иронизировать над тоской и «надсоновской повадкой» ее стихов:

Стихи Ахматовой считают
Хорошим тоном (comme il faut...)
Позёвывая, их читают,
Из них не помня ничего!..
. . . . . . . . . .
И так же тягостен для слуха
Поэт (как он зовётся там?!)
Ах, вспомнил: «мраморная муха».
И он же — Осип Мандельштам.
И если в Лохвицкой — «отсталость»,
«Цыганщина» есть «что-то», то
В Ахматовой её «усталость»
Есть абсолютное ничто.

Нам трудно представить, насколько заметное место занимал Северянин в культурной жизни 1910-х годов. Даже после его отъезда в Эстонию и прекращения поэзовечеров о поэте вспоминали, его пародировали, с ним сравнивали... Например, Корней Чуковский в дневнике записал свой разговор с Ахматовой 14 февраля 1922 года: «Я сказал ей: у вас теперь трудная должность: вы и Горький, и Толстой, и Леонид Андреев, и Игорь Северянин — все в одном лице — даже страшно. И это верно: слава ее в полном расцвете...»

В письме Софье Карузо 12 июня 1931 года Северянин отметит: «Люблю Гумилева и одновременно Гиппиус. Нахожу ценное в Лохвицкой, но не отвергаю и Ахматовой». В самое трудное время, весной 1937 года, поэт обращался к своей многолетней приятельнице Августе Дмитриевне Барановой с просьбой найти ахматовскую книгу «Anno domini»: «...ведь все же, перестав творить, мы не перестали, как это ни странно, боготворить поэзию». Северянин посвятил Ахматовой сонет «Ахматова» (1925):

Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает чётки.
Осенней ясностью в ней чувства чётки.
Удел — до святости непоправим.
Он, Найденный, как сердцем ни зови,
Не будет с ней в своей гордыне кроткий
И гордый в кротости уплывший в лодке
Рекой из собственной её крови.
Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как роза, изо рта.
Уже осталось крови в ней немного,
Но ей не жаль её во имя Бога;
Ведь розы крови — розы для креста...

Обратим внимание на то, с каким упорством вплетает Северянин в строки сонета заглавия тех первых поэтических книг Ахматовой, ироничным критиком которых он выступал: «Чётки», «Белая стая»... Внешние, порой ревнивые впечатления уступали место пониманию. Не случайно именно в 1925 году, когда было написано стихотворение из цикла «Медальоны», Северянин нашел образ «классических роз», определивший его зрелое творчество и созвучный обращенному к Ахматовой образу — «розы крови — розы для креста...».

С годами и Анна Ахматова не забывала северянинскую интонацию. По свидетельству польского художника Юзефа Чапского, слушавшего Анну Ахматову в дни Великой Отечественной войны в доме А.Н. Толстого, «в строках, которые Ахматова читала странным, певучим голосом, как когда-то Игорь Северянин, не было ничего ни от оптимистической пропаганды, ни от хвалы советам и советским героям, воспеваемым Толстым, не было его "суровых, но справедливых рыцарей". Поэмы Ахматовой — единственное произведение, которое меня взволновало и заставило ощутить, чем на самом деле была оборона раздавленного, изголодавшегося, героического города».

Нельзя не признать справедливость размышлений Бориса Пастернака, который писал Ахматовой 28 июля 1940 года: «Наверное я, Северянин и Маяковский обязаны вам безмерно большим, чем принято думать, и эта задолженность глубже любого нашего признанья, потому что она безотчетна».

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница