Глава IV. Поэтические сборники 1914—1915 гг. Явление «книг-двойников» в творчестве И. Северянина

В глазах критиков и читающей публики сборники И. Северянина 19141915 гг. предстали «двойниками» «Громокипящего кубка», оказались в тени этого популярного сборника, принесшего его автору настоящую «актерскую» (Б. Пастернак) славу и ставшего своеобразным знамением постсимволистского времени. Бесспорно, у читателей и литераторов были основания мерить «Златолиру» (1914), «Ананасы в шампанском» (1915), «Victoria Regia» (1915), «Поэзоантракт» (1915), «Тост безответный» (1915) по лекалам «Громокипящего кубка», так как тематическое, идейное и стилистическое сходство всех вышеупомянутых сборников, действительно, очевидно. Объяснение такого своеобразного феномена книжного двойничества лежит на поверхности: книги имели один текстовый источник — богатый материал чрезвычайно плодотворного раннего периода творчества поэта (1903—1912 гг.).

Популярность и «талантливость» «Громокипящего кубка» сыграла по-своему «роковую» роль в восприятии последующих северянинских сборников 1914—1915 гг. Критики «обманулись в надеждах»¹, разочаровались и почти единогласно восприняли их как более слабые, не соответствующие заданному «Громокипящим кубком» художественному уровню.

Основной корпус текстов лирических книг этого периода составлен из стихотворений, взятых из брошюр, ранних стихотворений, не вошедших в брошюры, и лишь отчасти дополнен новыми стихами. В.Н. Терехина, Н.И. Шубникова-Г усева отмечали, что такая «обратная перспектива поэтического развития Игоря Северянина» затрудняла понимание пути поэта. «Получалось, что в контексте произведений 1914—1915 гг., — пишут исследователи в статье «Согреет всех мое бессмертье...», — многие ранние произведения производили впечатление вторичных, более слабых, повторяющих мотивы «Громокипящего кубка», хотя на самом деле это были только этюды к "Громокипящему кубку"»².

Рассуждая о книгах Игоря Северянина «Златолира», «Ананасы в шампанском» и «Victoria Regia», В. Ходасевич полагал, что в качестве указателей хотя бы на какое-то творческое развитие Северянина нужно рассматривать только «поэзы», не вошедшие в брошюры. «Но все же и позднейших стихов набралось бы из них в общей сложности на целую книгу», — пишет он в рецензии «Обманутые надежды» (1915). «И, конечно, только об этой не существующей в виде отдельного издания второй книге Северянина стоит говорить...»³ — развивает он свою мысль далее. Ходасевич приходит к выводу, что «Северянин пишет "под Северянина"»: «Слишком изучил Северянин, что вызывает аплодисменты, что нет. И вот, боясь лишиться успеха, боится он каждого шага вперед, старается подносить публике то, что уже было признано и одобрено»⁴. Наиболее внимательно В. Ходасевич рассматривает сборник «Ананасы в шампанском»: «коляску Эсклармонды» он находит «родной сестрой» знаменитой «каретки куртизанки», «само действие, — отмечает он, — как и прежде, переносится на курорт».

Казалось бы, характеризуя интересующие нас сборники, можно говорить об особом явлении книг-«двойников» в творчестве Северянина. Копируя темы, образы, эмоциональный настрой, стилевые нюансы, композиционные приемы «Громокипящего кубка», они как бы становятся «двойниками» первой книги поэта. Стоит оговориться, что в лирике не обязательно явное отличие одной книги стихов поэта от другой. Подобная «однозвучность», если воспользоваться формулой Блока, книг поэта может быть обоснована исключительной цельностью его творческой натуры или может указывать на цельность мировосприятия на каком-либо этапе творчества.

Как известно, в конце «Громокипящего кубка» поэт, «изнемогший от льстивой свиты», «взалкавший по природе», рьяно отбросивший в сторону скипетр эгофутуризма, победоносно оповещает всех о своем движении «в природу, как в обитель», «туда, где говор хат», к Примитиву. Однако начало «Златолиры», следующего сборника поэта, убеждает нас в обратном, говорит о непоследовательности, непредсказуемости самопровозглашенного и «самооотреченного» поэтического «гения». «Златолиру» можно признать почти «хрестоматийным» образцом эго-поэзии. Стихотворения 1912—1913 гг., открывающие первый раздел книги («Эго-полонез», «Поэза возмездия», «Валерию Брюсову», «Самогимн») условно выстраиваются в небольшой «эго-цикл», в котором наиболее полно раскрывается «значенье эготворчества». В стихотворении 1913 г., которое, очевидно, написано после «Громокипящего кубка», Северянин идет дальше своих более ранних «метагениальных» прозрений и восклицает: «Я — гениальный корсиканец! Я — возрожденный Бонапарт!» («Поэза возмездия»), в стихотворении 1912 г. с показательным названием «Самогимн» он вновь «ретроспективно» апеллирует к приставке «эго»: «Я — я! Значенье эготворчества — / Плод искушенной Красоты!» Примечательно, что вслед за рецептивным эгоциклом идут брошюрные стихотворения иной художественной «тональности»: ранняя «Моя мечта» (1908), по-юношески пропитанная неоромантической образностью («Моя мечта — моряк-скиталец...»), и «На смерть Лермонтова» (1908), подражательная инвектива, аллюзия на известное стихотворение Лермонтова о Пушкине и т. д.

Следующая книга поэта «Ананасы в шампанском» включает в себя девяносто четыре стихотворения, пятнадцать из которых написаны с 1913 по 1915 гг. Действительно, в этих стихотворениях, как и в остальных, более ранних стихах Северянина, художественные константы, заданные брошюрами и «Громокипящим кубком», качественно не меняются. Это ощущение «грезофарса»⁵, мечтательность, восторженность, поэтическая самовлюбленность лирического героя, сходный с первым сборником образный (светские дамы и единственная, «фея»⁶, которую не может найти герой) и «вещный» мир, противопоставление «угрюмой действительности»⁷ «тусклых Ваших Сиятельств»⁸ придуманному миру поэта, «туманному сну»⁹, и, наконец, оригинальная ритмика и мелодика стиха. Однако Северянин и здесь оттеняет аляповатую художественную «феерию» «Ананасов в шампанском» стихотворениями более традиционными и более искренними (восторженно сентиментальными или элегически печальными, мелодраматичными или поистине драматичными — «К черте черта», «Поэза спичечного коробка», «В гостинице», «Жуткая поэза», «Когда ночело» и мн. др.).

Два полюса северянинской художественности можно назвать «традиционным», «классическим» и «модернистским», «вольным», «новаторским». По крайней мере, к таким определениям чаще всего прибегают исследователи, рассматривая проблему творческой эволюции поэта. Иначе эти полюсы можно осмыслить как путь эпатажа и простого лирического излияния, феномен «игровой», «масочной» и глубоко личностной, «автобиографической» поэзии, как поэзию «искусственную» и нарочито безыскусную, ироничную и серьезную.

В сборнике «Громокипящий кубок» эти художественные «я»-константы мира Северянина (модернистская, игровая, мистификаторская и более традиционная, искренняя, исповедальная) четко разделены благодаря композиционной разбивке на разделы. В последующих сборниках, несмотря на очевидную схожесть их внешней структуры со структурой «Громокипящего кубка» (отделы с яркими, субъективно-авторскими, интуитивными заголовками, навеянными поэтической практикой русских символистов, — «Лунные тени», «Колье принцессы», «Розирис», «Незабудки на канавках» и др.), такой определенности нет, как, впрочем, нет в них и фабульного внутреннего движения, позволяющего наиболее «рельефно» воплотить облик лирического героя, правильно расставить этические и эстетические акценты. За счет этого по сравнению с «Громокипящим кубком» интересующие нас сборники являются более аморфными по структуре и содержанию. Стихотворения «традиционные», «искренние» сменяются в них образным и языковым «позерством»¹⁰ поэта-модерниста, что затрудняет понимание авторской позиции. Разбивка на разделы объясняется не внутренним движением книги, художественной необходимостью, но скорее спонтанной импровизацией, стихотворения в этих книгах можно перемещать из раздела в раздел, что не влияет на качество «частей» и качество «целого». Таким образом, сборники, которые в глазах читателей и критиков представали двойниками «Громокипящего кубка», на самом деле, не являлись таковыми или являлись лишь отчасти. Отсутствие в лирических книгах 1914—1915 гг. лирико-сюжетной и ценностной иерархичности, стилистической структурированности стихотворного материала, «человеческой» истории, вписанной в контекст всего сборника, позволяет говорить о схожести этих книг не с «Громокипящим кубком», а с брошюрами поэта, «брошюрным» периодом его творчества. Стоит еще раз акцентировать внимание на том, что Северянина знали и любили именно по «Громокипящему кубку», брошюры поэта часто оставались без внимания со стороны критиков и читателей, поэтому сопоставление и уравнивание поздних сборников поэта именно с этой книгой, ставшей «поистине культурным событием» (Н. Гумилев), предсказуемо и закономерно.

«Вечное возвращение» И. Северянина к «докубковым» стихотворениям для формирования «послекубковых» сборников сослужило поэту плохую службу. Повторимся: критики почти единодушно признали их слабыми перепевами первой северянинской книги. Феномен «вечного возвращения» указывает и на другую характерную черту Северянина как составителя и «реципиента» своих поэтических сборников — его одновременную метахудожническую зоркость (отбор лучших стихотворений в «Громокипящий кубок», «Классические розы») и близорукость (издание слабых юношеских произведений в «послекубковый» период). Интересно, что в восьмом издании «Громокипящего кубка» появилось «Автопредисловие», в котором поэт характеризует себя, как строго «оценщика» собственных произведений: «Но мне хочется раз навсегда сказать, что я, очень строго по-своему, отношусь к своим стихам и печатаю только те поэзы, которые мною не уничтожены, т. е. жизненны».

Как показывают составленные из ранних стихотворений сборники 1914—1915 гг., далеко не все из написанного в свое время Северянин поместил в брошюры. Из лучших стихотворений брошюр «сложился» «Громокипящий кубок», став, таким образом, собранием «лучшего из лучшего», что подтверждается необычайной художественной цельностью, выразительностью и популярностью этого сборника. Книга стихов 1915 г. «Поэзоантракт» (155 стихотворений) практически полностью составлена из произведений, когда-то не напечатанных в брошюрах, очевидно, не прошедших строгий художественный отбор, а значит, согласно логике Северянина, «не жизненных». Однако «не жизненные» стихи все-таки увидели свет. Все это говорит о противоречивости северянинского творческого самовосприятия и «неуловимости» его художественного вкуса.

Примечательно, что Северянин проявлял художественную чуткость в оценках даже любимых своих поэтов, которыми был очарован, но, как оказалось, не ослеплен. «Я предложил как-то в Москве своему издателю, ныне расстрелянному, В.В. Пашуканису, издать сборник избранных стихов Фофанова, — пишет Северянин в книге «Уснувшие весны». — Пашуканис <...> сначала улыбнулся моему предложению, но когда я стал приводить ему перлы поэта, улыбка сошла с его лица, и он с большим вниманием слушал замечательные стихи, которые я выискивал в Фофановских книгах. <...> Это была бы воистину изумительная книга, да она и будет со временем, если только Господь продлит мою жизнь, ибо я знаю, что выбрать из Фофанова и что забраковать»¹¹.

Упомянутая В. Ходасевичем рецептивная «несуществующая книга» И. Северянина (более семидесяти стихотворений 1913—1915 гг.) убеждает нас в том, что существенных изменений в творческой манере и творческом мышлении поэта в этот период не происходит. Однако сборник «Тост безответный», составленный из стихотворений 1915 г., обнаруживает определенную тенденцию северянинского книготворчества. В книге снижен градус стилистической яркости стихотворений, «сценической "вампучности"» образов¹², которые приобретают безыскусные жизненные очертания и нарочито бледнеют перед характерно северянинскими феерическими зарисовками. Бесхитростная поэтическая констатация сиюминутных жизненных переживаний зачастую преобладает над истинно художественными поэтическими образцами:

Я не могу не радоваться маю
И не воспеть тебя я не могу,
Когда тебя так пылко обнимаю
На благодатном этом берегу.

(«Поэза счастья»)

Приехала из Петрограда
Поклонница и — вот досада! —
Блуждает целый день вдоль сада,
Неинтересна и суха.

(«Поклонница»)

На фоне общей бледности стихотворений в глаза начинают бросаться стилистические сбои, «неуравновешенность» северянинской лирики (хотя именно Северянину удается превратить часто встречающиеся в его поэзии стилистические сбои в поэтику стилистического сбоя): «Все хорошо в тебе! И если ты инкубишь / Невинные уста, инкубность тут нужна... / Люблю тебя за то, что ты меня не любишь, / За то, что ты в своей жестокости нежна!..» («Все хорошо в тебе...»); «И ты, как рыцарица духа, / Благодаря кому разруха / Дотебной жизни — где-то там, / Прижмешь свои к моим устам...» («Избегнувшие Петрограда») и др. Ритмическое и мелодическое многообразие, гибкость северянинского стиха сменяется нейтрально традиционным, «разговорным» звучанием:

Ах все мне кажется (и отчего бы то? —
Ведь ты мне поводов не подаешь...)
Что ты изменишь мне, и все, что добыто
Твоим терпением, продашь за грош.

(«Ах, все мне кажется...»)

Чем дальше — все хуже, хуже,
Все тягостнее, все больней,
И к счастью тропинка уже,
И ужас уже на ней.

(«Поэза "невтерпеж"»)

Можно предположить, что появление таких аморфных по структуре, тематически бледных и стилистически невыверенных книг знаменует в поэтической биографии И. Северянина этапы художественного распутья, когда одна творческая фаза очевидно завершена, исчерпана, а стимулы и возможности для новых литературных преображений еще не найдены. Сборник «Тост безответный» неожиданно созвучен последней северянинской рукописной книге «Очаровательные разочарования»¹³. Можно утверждать, что поэтики этих сборников идентичны. Обе книги создавались после ярких творческих периодов в жизни поэта, всплесков творческих и книготворческих — создания «Громокипящего кубка» и «Классических роз» — и оба говорят о кризисных моментах в творческом движении Северянина. Как это ни странно, после «Тоста безответного» северянинскую музу встряхнула, оживила беспощадная, кровоточащая историческая действительность — военные и революционные катаклизмы, вынужденная эмиграция. За счет стольких выпавших на долю И. Северянина «роковых» исторических «минут» его лирика обогатилась новыми темами, интонациями, эмоциональным звучанием, что ознаменовалось возвращением поэта к пафосу «неравнодушной», действенной гражданственности.

Примечания

1. См. рецензию В. Ходасевича с показательным заголовком «Обманутые надежды», о которой речь пойдет ниже.

2. Терехина В.Н., Шубникова-Гусева Н.И. «Согреет всех мое бессмертье...» С. 633.

3. Ходасевич В. Обманутые надежды // Игорь Северянин. Царственный паяц. С. 509—510.

4. Там же. С. 510.

5. «Ананасы в шампанском».

6. «На островах».

7. «Prelude III».

8. «В блесткой тьме».

9. «Prelude III».

10. См., характерное стихотворение из сборника «Классические розы»: «Сам от себя — в былые дни позера, / Любившего услад душевных хмель...» («Вода примиряющая»).

11. Северянин И. О творчестве и жизни Фофанова // Северянин И. Тост безответный. С. 452—453.

12. См. продолжение ранее процитированного в работе высказывания Северянина: «...мое творчество стало развиваться на двух основных принципах, классическая банальность и мелодическая музыкальность... От первого я стал излечиваться в 1909—10 гг., от второго же не могу, кажется, избавиться и теперь: слишком до сей поры, несмотря на всю ее сценическую «вампучность», люблю я оперу...» (Северянин И. Образцовые основы // Северянин И. Тост безответный. С. 480).

13. См. избирательный анализ этой лирической книги в седьмой главе настоящей работы.

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.