§ 4. Ключевые семантические поля в художественном мире Игоря Северянина
Оценочные средства индивидуальной поэтической манеры автора отражают специфику его художественного мира, который, по словам Ю.М. Лотмана, как правило, «...динамичен, подвержен эволюции и, что еще важнее, находится под постоянным деформирующим воздействием с его же помощью создаваемых текстов. То, что в момент создания было частной реализацией художественных потенций художественного мира или его деформацией, сдвигом, нарушением, будучи созданным, делается нормой и традицией» (Лотман, 1993, 170).
Отличаясь взаимодействием иронической и лирической семантических доминант, поэзия Северянина представляет собой исключительное явление. Она наполнена смысловыми оппозициями жизнь и смерть, поэт и толпа, человек и природа, отражающими эволюцию творчества поэта; расцвечена красками самого различного цвета, живописующими причудливые портреты человека и импрессионистские пейзажи города; заполнена звучанием различных музыкальных мелодий и инструментов.
Эта исключительность относится к тому, как поэт видит и ощущает мир, какие семантические пространства и ключевые семантические поля в этом мире он выделяет и вербализует. По словам Ю.М. Лотмана, относящимся к Ф.И. Тютчеву, «Это как бы лексика и грамматика ...поэтической личности» (Лотман, 1993, 171).
Сложное своеобразие поэтической семантики художественного мира Северянина (лексики и грамматики его поэтической — «языковой» (С.П.) — личности) детерминировано не только «соединением несоединимых» — иронии и лирики, но и трудной судьбой поэта, который сам сказал о себе и К. Бальмонте: «Мы обокрадены эпохой». К перипетиям этой судьбы нередко был причастен и он сам, создававший многие стихи под влиянием сиюминутных впечатлений, с повышенным «чувством современности»: «Его повышенная впечатлительность и в то же время как будто слишком уж легкое перепархивание от образа к образу, от темы к теме, напряженность и в то же время неглубокость его чувств — все это признаки современного горожанина, немного мечтателя и немного скептика, немного эстета и немного попросту фланера» (Ходасевич, 1991, 498). Отмеченный факт не мешает упомянутому критику подчеркнуть непричастность Северянина к модному течению современности: «В поэзии Северянина живет глубокая и настоящая грусть по тому, что кажется ему заглушённым в шуме улицы и утраченным навсегда, грусть по настоящей, а не по «изысканной» культуре. «Захотелось белых лилий и сирени», — меланхолически признается он... Ах, плохой футурист Игорь Северянин!» (Ходасевич, 1991, 499).
Противопоставление похвалы и порицания в устах одного и того же современного Северянину критика — В. Ходасевича — подчеркивает неоднозначность поэтических текстов, отражение в них эволюции творческой личности. Сравним — в 1914 году В. Ходасевич пишет: «Талант его как художника значителен и бесспорен. Если порой изменяет ему чувство меры, если в стихах его встречаются безвкусицы, то все это искупается неизменною музыкальностью напева, образностью речи и всем тем, что делает его не похожим ни на кого из других поэтов. Он, наконец, достаточно молод, чтобы избавиться от недостатков и явиться в том блеске, на какой дает право его дарование. Игорь Северянин — поэт Божией милостью» (Ходасевич, 1991, 492). Спустя год в статье «Обманутые надежды» тот же автор-критик заявляет: Северянин не оправдал надежд, на него возлагавшихся. Больше того: последние стихи его много слабее «Громокипящего кубка», и не судьба виновата в этом, а сам поэт. К своему таланту он был безжалостен. Талант — чудо, божественный и несправедливый дар. Может быть, чудо спасет поэта? Может быть, но для этого Северянин должен пристальнее всмотреться в поэтическую свою судьбу, забыть про успехи эстрады, жить и работать серьезно. Боимся, однако, что он этого не сделает» (Ходасевич, 1991, 502).
К счастью, столь мрачные прогнозы не сбылись, и несмотря на несправедливость судьбы, лишившей Северянина Родины — России с 1918 года, дар Северянина, на наш взгляд, не угас, но развился в необычном направлении иронической критики, дал России и миру не только сборники «Соловей», «Вервэна», «Менестрель», «Классические розы», автобиографические поэмы, но и до сих пор недооцененный цикл сонетов «Медальоны», посвященный собратьям по литературному труду и деятелям культуры, в котором резцом зрелого мастера, освободившегося от мишуры искусственных слов-«сюрпризов» рисуются масштабные портреты знаковых личностей, увеличенные и выверенные исторической дистанцией. Субъективный и объективный факторы в семантике оценки здесь выявляются в полной мере, а оценочный язык автора организуется как совокупность его поэтических миров, коррелирующих с субъектом, объектом, предикатом оценки и ее характером.
Таким образом, описание художественного мира Игоря Северянина, исходя из всех вышеперечисленных причин, относится к весьма сложным и неоднозначным задачам. Необходимость их решения диктуют новые грани поэтического таланта Северянина, которые «высветились» в эстонский период его творчества, вывели его «на дорогу безусловно истинной и самобытной поэзии жизни» (Тарланов, 2000, 2), принесли навечно в русскую культуру многие чеканные, исполненные оригинальной поэтической мысли строки поэта с «недвусмысленным талантом», но «двусмысленной славой», которую под влиянием времени и под воздействием невзыскательного обывателя поэт предрекал себе сам.
В данном фрагменте исследования художественный мир Игоря Северянина рассматривается как система его субъективных ценностных ориентации, объективированных в оценочных средствах идиостиля. Специфика этой системы состоит, на наш взгляд, в том, что поэзия была для Северянина не только способом самовыражения, но и способом существования в этом мире. Отсюда многомерность образов его поэзии (звук — запах — цвет — вкус — ощущение); многоликость и мозаичность его художественного пространства, пересечение наполняющих это пространство элементов — явлений природного мира, мира человеческой личности со всеми их составляющими. Отсюда и самоидентификация себя с существующим миром, и первый лозунг эгофутуризма: «Душа — единственная истина»:
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа.
В их языковой семантической интерпретации очевидны следы авторского восприятия и трансформации. Поэтому полнота описания художественного мира поэта требует обращения к его художественному семантическому пространству и к тем ключевым семантическим полям, с помощью которых он воздействует на читателя своими оценками, пытается изменить читателя и мир.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |