На правах рекламы:
• Самая подробная информация бекеша женская на сайте.
Красавица, нюхающая табак
...Через известные сроки в редакцию приходили маленькие тоненькие брошюрки стихов, иногда всего в 8—10 страничек. Редактор брал их, метил, посыпал пеплом смешные, вычурные, нелепые стихи и, улыбаясь, вручал соответственному сотруднику.
— Игорь Северянин опять прислал стихов. Будет охота, — отметьте. Наутро в газетах появлялись курьезные цитаты:
...Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить...
...Он готов осупружиться, он решился на все...
...О, Лилия ликеров, о, Creme de Violette!
...Я выпил грез фиалок фиалковый фиал...
...Я приказал немедля подать кабриолет,
И сел на сером клене в атласный интервал...
...Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой.
Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс...
Не доносятся по озеру шумы города и вздох людской,
Оттого что груди женские тут не груди, а дюшесс.
...Цилиндры солнцевеют, причесанные лоско,
И дамьи туалеты пригодны для витрин.
Смеется куртизанка. Ей вторит солнце броско,
Как хорошо в буфете пить крем-де-мандарин!..
... Я сливочного не имею, фисташковое все распродал...
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюлле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирэле...
Пародисты глумились над поэтом, который себя окалошил, обрючил и оперчаточил.
Фельетонисты советовали писать на вывесках: «Дамий портной» и внушали поэту величайшую осторожность обращенья с грудью красавиц, напоминающую дюшесс. Литературные обозреватели находили, что поэт, севши в атласный интервал, в сущности, сел между двух стульев и вызывает к жизни забытые глупости первого декадента Емельянова-Коханского.
В брошюрках были сердечные, нежные песни, — чудачества заслоняли их, и их не замечали.
Курьезы нанизывались один за другим на имя Игоря Северянина, и имя запоминалось и становилось чудаческим.
А поэту это точно нравилось, и он подливал масла в огонь.
На обложках брошюрок он печатал анонсы, от которых веяло претензиями истинной мании величия. Он назначал время, когда принимает редакторов, издателей, литераторов, композиторов, художников и артистов.
— «Начинающих поэтесс и поэтов, так часто обращающихся ко мне за советами, я с удовольствием принимаю по воскресениям от — до —».
«Устроители концертов и читатели принимаются мною по пятницам от — до — ».
«Интервьюеры могут слышать меня по субботам от — до — ».
У брошюрок были пестрые и кричащие названия и подзаголовки: «Электрические стихи», «За струнной изгородью лиры», «Апофеозная тетрадь третьего тома». Вместо Петербурга внизу стояло: «Столица на Неве».
А между тем уже подходил рецидив комического времени на Руси. Горсточка молодых людей открывала игру футуризм. Ей ничего не стоило провозгласить И. С. своим мэтром. По редакциям и по квартирам писательской братии она разослала летучие листки, где пела его славу и объявляла о майских праздниках где-то на лоне природы, где будут устроены «киоски уединения».
И опять газеты смеялись, что устройство киосков предусмотрительно, — от Петербурга до местности далеко.
Брошюрки И. С. перешли на четвертый десяток. Поклоняемый и славимый в своей кучке, поэт и сам уверовал в свое величье. В последней тетрадке он был преисполнен откровенного надмения:
Я прогремел на всю Россию,
Как оскандаленный герой.
Литературного Мессию
Во мне приветствуют порой...
...Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен
Я повсесердно утвержден.
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил литературу,
Взорлил, гремящий, на престол...
Упоенный победой, он, однако, недоумевал пред недостаточностью признания:
Я сам себе боюсь признаться,
Что я живу в такой стране,
Где четверть века центрит Надсон,
А я и Мирра — в стороне.
С видом человека, смертельно пресыщенного славой, он писал, обращаясь к светилу модернизма:
Я так устал от льстивой свиты
И от мучительных похвал!..
Мне скучен королевский титул,
Которым Бог меня венчал.Вокруг талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь...
И только вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь...
Однажды Фофанов пришел в редакцию в сопровождении молодого, стройного, симпатичного человека, безбородого и безусого, держащегося со светской выправкой, скромно и спокойно.
Он был без кудрей до плеч, ничто не подчеркивало в его наружности звания поэта, в глазах светилась своя тихая дума, далекая от предмета случайного сейчас разговора.
— Познакомьтесь: Игорь Северянин. Поэт. Очень талантливый, очень талантливый, — заговорил своей нервной, заикающейся скороговоркой Фофанов. — Мы на днях вместе снимались. Я вам принесу карточку.
Огромный и прекрасный талант, Фофанов был щедр на признанье дарований в начинающих. Так красавица, спокойно, не боясь соперниц, восторгается женским лицом, почти лишенным всякой прелести. Было видно, что Фофанов полюбил этого юношу. Он был Нафанаил, в котором не было лести, и если он кому-либо выказывал свою любовь, то действительно любил его. Игорь Северянин платил ему явным обожанием, и я мог видеть, что смерть Фофанова потрясла его. Когда К. М. хоронили, И. С. вышел к могиле и прочел простые, но задушевные и трогательные стихи:
Милый вы мой и добрый! Ведь вы так измучились —
От вечного одиночества, от одиночного холода...
По своей принцессе лазоревой, по Мечте своей соскучились:
Сердце-то было весело, сердце-то было молодо!
Застенчивый всегда и ласковый, вечно вы тревожились,
Пели почти безразумно, — до самозабвения...
С каждой новой песнью ваши страдания множились,
И вы, - о, я понимаю вас! — страдали от вдохновения...
Вижу вашу улыбку, сквозь гроб меня озаряющую,
Слышу, как Божьи ангелы говорят вам: «Добро пожаловать».
Господи! прими его душу, так невыносимо страдающую!
Царство тебе небесное, дорогой Константин Михайлович!..
В те печальные дни мы часто встречались с И. С., но оба обходили то, что для обоих было наиболее интересным, — его писательство. Нас разъединяла одна невыясненная мысль, и до ее выяснения можно было вести только пустой, посторонний разговор. Мне хотелось сказать ему:
— Зачем вы, талантливый человек, избираете к известности пути чудачества? У вас поэтическая душа, вас, в гроб сходя, благословил Фофанов. Зачем вам нужно окалошивать ножки, сидеть в атласном интервале, огимнивать эксцессы в вирэле? Ведь ничего этого не было у учителя, которого вы обожали. Зачем вам широковещательные анонсы о приемах интервьюеров, которые никогда вас не посещали, и напыщенные стихи о льстивой свите, которой у вас нет? Зачем вам вообще эта ложь, фальшь, косолапые ходули, пестрые штаны с бубенчиками, весь этот благой мат, если у вас поэтическая душа и вы можете писать хотя бы вот такие прелестные, трогательные, личные стихи, похожие на плач большого ребенка, где просто не хочется замечать двух-трех неправильностей и срывов, как не хотелось их замечать у Фофанова:
Ты ко мне не вернешься, даже ради Тамары,
Ради нашей дочурки, крошки, вроде крола;
У тебя теперь дачи, за обедом — омары,
Ты теперь под защитой вороного крыла...
Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат;
Он скрывает безкрылье утомленных плечей...
Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах
Погасил за целковый вспышки поздних лучей!..
Ты ко мне не вернешься, даже... даже проститься,
Но над гробом обидно ты намочишь платок...
Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,
В платье радостно-жалком, как грошовый цветок.
Как цветок... Помнишь розы из кисейной бумаги?
О живых ни полслова у могильной плиты!
Ты ко мне не вернешься: грезы больше не маги, —
Я умру одиноким, понимаешь ли ты?!..
Но между нами стояла светскость, и я никогда не сказал ему, что думал.
Он мог возразить мне, что вовсе не интересуется моим мнением, и ведь не говорит же он мне, что ему не нравится в моих статьях...
И вот с Игорем Северянином совершилось счастливое чудо. Его «поэзы» изданы отдельной книгой — «Громокипящий кубок».
Сологуб написал к ней ласковое предисловие. Ее все заметили. Многие критики приветливо говорят о новом таланте. Дар И. С. оценен многими даже выше стоимости. И. С. стал в то счастливое, но и опасное положение, когда уже выслушивают все, что бы он не написал.
Где же истина об этом новом поэте, которого до сих пор знали только по чудачествам? И. С., конечно, не есть и не будет мэтром новой школы. Но его книга выходит в очень удачный момент, когда футуристам, вопреки здравому смыслу, удалось создать около себя бум.
Все курьезы, капризы, вычуры, какими И. С. прославил себя, кажется, целиком остались и в сборнике его стихов. Но в сборнике заметнее и те действительно прекрасные, нежные, задушевные пьесы, которые говорят о самом несомненном поэтическом чувствовании фофановского ученика. И их не одна и не две, — их много. Он глубоко чувствует и в наивных, немного растерянных, неврастенических словах умеет рассказывать людям про свою грусть, про свою оскорбленную любовь, про свое обожание, про плачущую девочку в парке, которой жалко ласточки с переломанной лапкой.
В действительно поэтических образах он воспринимает мир, слышит в шумящих кленах зеленые вальсы весны, видит в тенях парка хоры позабывшихся монахинь, с поэтической дерзостью, достойной Фофанова, превращает лилию в бокал шампанского. Он чувствует и весну, и позднюю осень, «когда хромает ветхий месяц, как половина колеса», а мороз выпивает лужи и затягивает их хрупким хрусталем...
Все это хорошо и иногда прелестно у Северянина, но как много рядом засоряющего, безвкусного вычура; выдуманных слов, сравнений гостинодворца, для которого слово «дюшесс» выражает превосходную степень! Как манерничает он, гоняясь за призраками новых слов! Как смешно и ненужно у него веерит воздух, утреет и денеет комната, и женские ножки «молоточат» паркет!
Какой привскок чувствуется во всех его глаголах — лунеть, якорить, июлить, весениться, разузорить, ажурить, вуалить, офиалить, беззвучить, оэкранить, офлерить, обрильянтить, онездешниться; в его прилагательных — бальзаколетний, клюковый, эстетный; в его наречиях — павлиниево, ореолочно, снегурово!
Сколько дурного вкуса в его желании быть изысканно тонким и галантным!
«Вы такая эстетная, вы такая изящная!» — да неужели он не чувствует, что так написал бы Епиходов? И разве вот это может петь поэт:
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах, Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб, Где вкусно сплетничают дамы о свежих дрязгах и о ссорах?..
Игорь Северянин — это красавица, нюхающая табак, хромой принц, алмаз с отбитым боком, джентльмен в пенсне из польского золота, талантливый художник, почему-то предпочитающий писать помелом пестрые плакаты. Это не мэтр и не ересиарх футуризма, — наоборот, признанье и любовь придут к нему, конечно, в ту минуту, когда он оставит в детской все эти ранние игрушки, весь этот ажур парикмахерски прифранченных слов и найдет спокойный и честный язык для выражения нежных, наивных, прелестно-грустных переживаний, какие знает его душа.
Не рожденный в княжьей колыбели, он сделает тем лучше, чем скорее оставит своих придуманных принцесс и чем скорее выйдет из роли купринского героя «Гранатового браслета».
Не исключительное, но своеобразное, искреннее дарованье может сделать из него задушевного, нежного поэта, именно в фофановских тонах. Надо только перестать водить знакомство с госпожою Пошлостью и сознать, что признание в литературе покупается не гевальтом и благим матом, а только искренностью таланта. Тот ненастоящий, окалошенный, орекламленный, с 30-ю тысячами интервьюеров и «льстивой свитой», Игорь Северянин остался бы только мишенью газетных острот. Пред настоящим - иная дорога, где ему говорят: добро пожаловать!..
А. Измайлов
Комментарии
А. Измайлов. Красавица, нюхающая табак. — Впервые: Русское слово. М., 1913. 16 мая. Посвящена первому изданию книги «Громокипящий кубок» (4 марта 1913 г.).
Измайлов Александр Алексеевич (1873—1921) — литературный критик, поэт, прозаик. Наибольшую известность получил как литературный критик. Почти 20 лет был «присяжным» критиком «Биржевых ведомостей». А. Измайлов был в дружеских отношениях с К. М. Фофановым, который познакомил его с Северяниным.
А. Измайлов неоднократно выступал с рецензиями на книги Игоря Северянина. Кроме опубликованных в книге «Критика о творчестве Северянина» см. также: Ученик учителя // Русское слово. 1914. 7 июня; Темы и парадоксы // Биржевые ведомости. 1915. 27 апр. и др. До выхода книги «Громокипящий кубок» отзывался о творчестве Игоря Северянина резко отрицательно как о «рецидиве декаданса» (см.: Русское слово. 1911. 5 авг.; Новая жизнь. 1911. 22 авг.).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |