Игорь Северянин. - К выходу в свет его «Качалки Грезерки»
И дань нужна со всех миров вселенной,
Чтоб мой сплести мистический венок!
Забытый блеск прославленной Пальмиры,
Богатства гор и глубины морей,
Все перлы их, алмазы и сапфиры.
Потонут вмиг в огне его лучей!
Он будет свит не смертными руками,
Из чистых струй нездешнего огня,
Того огня, перед которым пламя
Людских очей, лампады в блеске дня.Шарль Бодлер. «Благословение»
(из цикла «Сплин и Идеал»)
Эти чудные слова — душевный свет прощенья неистовым врагам, горящий в душе благочестивого поэта. Шатенный трубадур, отец российской эго-поэзии, ядро отечественного футуризма - Игорь Северянин — уже и теперь достоин венчания венком мистическим, ибо «дань со всех миров вселенной» претворяется им с каждой новой эдицией все более и более успешно, чаруя новыми, неиссякаемыми запасами красот Слова...
Но «несть пророка в отечестве своем» — приходится цитировать вековую, вечно юно-старую истину. Какая дань получена нашим Северным Бардом? Критика? Бессмысленная, мелкая, дегутантная травля профано-пигмеями крылатого колосса вызывает в душе каждого интеллектуального субъекта ощущение неприятного осадка горечи, обиды зародной, титанический талант, вместе с ощущением подобно тому, какое чувствовалось бы при виде персонажей этой траги-комедии — геростратов журналистики, ведших еще вчера конюшенные знакомства ради репортанса в отделе «Спорт и Фавориты», а сегодня цепляющихся грязными, звериными лапами за литературные перья, — геростратов, воспроизводящих коллективные попытки загрязнить светлые воды Великого Океана.
Выше я назвал травлю Игоря Северянина трагикомедией. Действительно. Величайшей трагедией современного литературного периода была бы непонятность творца тридцати трех креатюр, замыкающих четыре тома. Многие, даже из числа компетентов, так и полагают: Северянин недоступен для восприятия его. О, далеко нет. Pro quo представляется в следующем виде. Старые ветераны литературы, потерпев поражение в борьбе с равнодушием публики, переменили стяги. Уходит «старая школа»... Ряд фиоритур... Выдвинулись на передовые позиции «исты». И закипел бой, бой переменного счастья, кратковременных, но сладких диктаторств.
И вот теперь, когда ослабели силы т. н. «молодых», - всех этих Бальмонтов, Блоков, Городецких, Кузминых, Кречетовых, Цензоров и т. п. «милостивых государей» стиха, — теперь, когда они с завистью во взоре робко озираются назад и беспокойно вглядываются в туманную даль грядущего, — перед их взглядами вырисовываются новые, золотые, вечные слова — Футуризм. — «Пробьет и ваш час!» — доносится чей-то голос последнего отчаяния. — «Принудят уйти и вас!» — Нет! — твердо звучит ответность. — Мы даем просящему хлеба — хлеб, а не камень. Мы не принимаем сусальный картон за червонное золото. Придет время, но мы не умрем. Мы перевоплотимся в Новую Грань!..
Ближе... ближе победное шествие, оначаленное сосьетерами ректориата Академии Эго-Поэзии и Игорь Северянин — первосвященник, верховный жрец ее...
А Геростраты, прикидываясь недорослями для восприятия его, забрасывают его камнями, пользуясь тем, что чело их украшено толпой розами Триумфа. Пошлая кукольная комедия! Уничтоженные лилипуты, зрящие не дальше своего собственного носа! В мизерности своей они не могут видеть, что все «перлы» их потонут вмиг в огне его лучей. «Перед его тиарой» из чистых струй «нездешнего огня» венцы уходящих тривиалов, вместе взятые, только, мигая, лампада в блеске дня.
Лира Игоря Северянина настроена в высоких тонах — как и сама Правда. Струны-звуки смелы, как слова Истины. Словно неизмеримость бездны океанной стихии — глубок смысл Северяниновых гимнов жизни, бытию, великому, прекрасному, доброму Богу. Его мелодия - песнь солнца, русской Весны, молодости.
Его рифма — изысканно-кристальна, словно звезды северного небосвода, изредка прорезаемого ассонансными дерзо-безумьями. Ради ассоциации всего этого невольно прощаешь слабую сторону — самотитуляцию до «его светозарности».
А как дерзновенно-красив он, когда, сменив Эолову цевницу на Скорпионовы бичи, клеймит кровавыми, нещадно-глубокими, идущими до самого сердца ранами.
И ее сиятельство, имеющая душу душистую, очень удобную для проституток и для королев. И бальзако-летнюю звезду Амьенского бомонда, рифмующуюся звучнее всех с резедой Bronze-oxide, блондинку Эсклармонду, ту, что остра, как квинтэссенца специй:
В любовники берет господ с трапеций
И, так сказать, смакует мезальянс...
Условностям всегда бросает: Schocing!
Экстравагантно выпускает лиф,
Лорнирует базарно каждый смокинг,
Но не во всяком смокинге калиф...
Как устрицу глотает с аппетитом
Дежурного огейзерную дань...
При этом всём — со вкусом носит титул,
Иной щеке даря свою ладонь!
И призраков серого Мизера - Будне — Трясины, всасывающей, тушащей своими ядовито-убийственными испарениями все живые огни.
И даже родную страну, не приявшую его:
Где вкус так жалок и измельчен,
Что даже — это ль не пример?
Не знают, как двусложьем Мельшин
Скомпрометирован Бодлер, —
Где блеск и звон карьеры - рубль
А паспорт разума — диплом;
Где декадентом назван Врубель
За то, что гений не в былом...
Некоторая доза интуиции потребна для de voir venir лишь при чтении поэзы «Увертюры», — открывающей «Качалку Грэзерки»:
Как мечтать хорошо Вам
В гамаке камышевом
Над мистическим оком, над бестинным прудом...
Все на свете возможно, все для Вас ничего!
...Качнетесь Вы к выси,
Где мигающий бисер,
Вы постигнете тайну: вечной жизни процесс.
И мечты сюрпризэрки
Над качалкой Грэзерки
Воплотятся в капризный, но бессмертный эксцесс.
Последняя строфа может, пожалуй, служить резюме всех критических дессинациев о Игоре Северянине.
Да, для лиризы «Балькис и Валтасар» (по Анатолию Франсу).
Северянин мобилизирует своими аккордами мировые недвижности. И прав он, говоря, что он крылат. И за Атлант:
Настанет день — польется лава —
Моя двусмысленная слава
И недвусмысленный талант.
Насколько тонко понимает он палача-эстета, за красоту покаранного Оскара Уайльда!
Его душа — заплеванный Грааль,
Его уста — орозенная язва...
Так ядо-смех сменяла скорби спазма,
Без слез рыдал иронящий Уайльд...
Щедрит причудами оборотов речи, прошедшей через реторту его вдохновенности (Негное вдыханье... Сафар... Кризантемы...)
Он и сейчас вправе ретурнировать библейское — «Остановись, солнце!»
— Идите, стоящие! Живите, мертвые! Явитесь, небулозы! И слова его вызывают великий реактив, ибо Игорь Северянин — избранник, отмеченный Богом, наделенный дарами гения, умом орла, величием короля, ритмом великого бога Олимпийского.
И. В. Игнатьев
Комментарии
И. В. Игнатьев. Игорь Северянин. К выходу в свет его «Качалки грёзерки». — Впервые: Петербургский глашатай. 1912. 11 марта.
Игнатьев Иван Васильевич (Казанский; 1892—1914) — поэт, критик, теоретик футуризма, издатель. В 1911 —1913 гг. в газете «Нижегородец» вел отдел театральной хроники и привлек к сотрудничеству поэтов-футуристов.
Познакомился с Северяниным в конце 1911 г. Северянин посвятил ему статью «Газета ребенка (И. В. Игнатьев и его «Петербургский Глашатай»)» (1924), где описал историю первой хвалебной рецензии И. В. Игнатьева на его книгу «Пролог эго-футуризм» (Нижегородец. 1911.17 нояб.; за подписью «Ивей»). Известно несколько рецензий И. Игнатьева на стихи Северянина (Нижегородец. 1911. 1 дек.; Петербургский глашатай. 1912. 11 марта и др.).
В романе «Колокола собора чувств» Северянин так описал Игнатьева: «Иван Васильевич Игнатьев, / Этических издатель книг, / Любимец всех моих собратьев, / Большой проказник и шутник...».
В начале 1913 г., после разрыва Северянина с эгофутуристами, Игнатьев возглавил группу под названием «Ассоциация эгофутуризма». Издал книгу стихов «Эшафот» (1914) и работу «Эгофутуризм» (1913,1914). Вместо поездки в Симферополь, где его ждал Северянин, Игнатьев, бывший, по словам Северянина, принципиальным противником брака и женоненавистником, неожиданно женился на состоятельной девушке и сразу после своей свадьбы покончил с собой 20 января 1914 г.
De voir venire — предугадывать, видеть издалека.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |