Письма А. Д. Барановой

1

8 ноября 1916 г.
8. XI. 916

М<ария> В<асильевна> и я приветствуем Августу Дмитр<иевну>, Веру Георг<иевну>, Марию Асаф<овну> и Вас, милый Асаф Асафович, — всех Вас, светло любящих искусство! Ваш Георгиевский пер<еулок> напоминает мне мою Гатчину, и я с отрадою вспоминаю его и гостеприимный особняк, так элегантно заброшенный в Москве и вне ее...

Ваш И. Лотарев

2

23 апреля 1920 г.

Мария Васильевна и я шлем Вам и Асафу Асафовичу наши воспоминания, искренние приветы и просим поскорее откликнуться, так как не знаем — живете ли Вы теперь в Москве. Когда получим от Вас известия, напишем подробнее. Адрес: Эстония, Eesti, Toila - postkontor, Jgor Severjaanin'ile.

Как поживает милый Макар Дмитриевич? Передайте ему сердечный поцелуй.

Итак, в ожидании Ваших строк
Игорь

Toila, 23. IV. 20 г.

3

21 февраля 1921 г.

Я ничего не могу написать Вам теперь, кроме одного: когда приедете в Ревель, дайте знать: немедленно приедем к Вам и тогда лично выразим все наше горе, нашу тоску, нашу боль за Вас, светлая-светлая!

Благоговейно склоненный перед Вашей Великой Любовью, смерть побеждающей,

Игорь

Toila, 21 февр. 1921 г.

4

5 июня 1921 г.
Toila. 5 июня 1921

Светлая Августа Дмитриевна!
Все Ваши письма (их всего 4) получены мною. Не отвечал же я потому, что с 11-го марта по 29 апр<еля> мы с М<арией> В<асильевной> уезжали из Эстии — сначала были в Риге, а из Латвии проехали в Литву, где дали вечера в Ковно и Шавляве. В Ковно прожили 27 дней. Всего же за это время дали 3 вечера (1 в Риге). В январе мы уже один раз побывали в Риге, где было тогда дано 2 концерта. Весь май прошел в поездках по Эстии — по докторам, т. к. здоровье М<арии> В<асильевны> весьма расшатано за последние годы. Она и всегда-то была малокровна и слаба, перенесенные же за это трехлетье невзгоды сильно отразились на ней. Теперь мы на днях вернулись из Дерпта (я дал там попутно концерт), и вот я, извиняясь перед Вами, дорогая и хорошая, за вынужденное долгое молчание, с особым удовольствием пишу Вам. Нас очень обрадовало известие, что Вы приедете в Тойлу — в нашу очаровательную, прелестную, пленительную! Да, обязательно приезжайте и дождитесь нас там: я подписал условие с ковенским импресарио на Берлин, и на этих днях мы туда уезжаем. Дней через 8—12, вероятно. Пробудем в Германии неделю-другую. Возможно, побываем и в Париже. Вернемся во всяком случае не позже 1—7 июля. Поэтому очень просим Вас: обязательно нас дождитесь в Тойле. Когда Вы будете в Нарве, дайте моей маме (Наталии Степановне Лотаревой, Toila, Severjaanin) телеграмму, и она вышлет на станцию (7 в<ерст>) кабриолет и пони. Кучер — Николай Николаевич Фридрихсен, бывш<ий> управл<яющий> имения под Сиверской. Приятно, правда, проехаться в Берлин и Париж, но летом, когда здесь так чудесно, обидно уезжать отсюда. С большим удовольствием бы поехал осенью. Но условие уже заключено, теперь поздно переделывать его. Целые дни мы проводим в природе. Ходим за 3—5 верст в леса. Я постоянно ловлю форелей. Это такое громадное удовольствие — рыбная ловля. Пишу много: за 3 1/2 года написал четыре тома. Посылаю Вам одну из трех вновь выпущенных в Эстии книг. Издание эстонского изд<ательст>ва «Odamees» в Юрьеве. Две другие передам лично, т. к. в настоящее время их у меня нет. Т. XII («Менестрель») печатается в Берлине у Закса. Вскоре выходит.

Итак, ожидаем Вас к себе непременно. Очень и очень хотим Вас, как всегда, видеть. Телеграфируйте из Стокгольма, когда выезжаете. Возможно, что еще застанете нас здесь до отъезда нашего. Отвечу телеграфно, когда выяснится день отъезда. Целую Ваши ручки. Марии Аса-ф<овне> и Вере Асаф<овне> прошу передать наш сердечный вспомин. М<ария> В<асильевна> обнимает Вас крепко. Пишите. Асаф Асафович постоянно с нами, мы всегда говорим о нем как о живом.

Сердечно Ваш Игорь

5

5 июля 1921 г.

Мы очень удивлены, дорогая Августа Дмитриевна, что до сих пор не получаем от Вас телеграммы, в которой Вы сообщили бы нам о дне Вашего в Эстию приезда. Получили ли Вы мое заказное письмо и «Вервэну»? Поездка в Берлин отложена до поздней осени, поэтому мы проведем все лето в Тойле и будем Вам сердцем рады. Приезжайте немедленно: здесь очень красиво, благостно и интимно.

У меня к Вам большая просьба: в Стокгольме — «Северные огни» Ляцкого. Это издательство, кажется, поставлено на хорошую ногу. Я прилагаю к этому письму библиографию, которую было бы желательно показать заправилам. Хотелось бы знать — сколько и какие именно книги пожелает Ляцкий приобрести и на каких условиях. Особо дорожиться не приходится, т. к. весьма и весьма стеснен в средствах. Аванс в какую-нибудь тысячу шведских крон меня бы весьма устроил. Непосредственно же к нему обращаться считаю не очень удобным: в этом несколько дурной тон.

Если эта просьба Вас не затруднит, Вы меня исполнением ее много обяжете.

Пишите, не забывайте нас, приезжайте. Целую Ваши ручки. Привет Марии и Вере Асаф<овнам>, М<ария> В<асильевна> Вас крепко целует, Ваших приветствует. Здоровье ее меня более чем тревожит.

Сердечно Ваш Игорь

Toila, 5. VII. 1921

6

13 октября 1921 г.
Тойла, 13 окт. 1921 г.

Светлая Августа Дмитриевна!

Все письма Ваши, - милые, сердечные, интересные, — я получил. Я не отвечал Вам своевременно, — я переживал тяжелое. Теперь мы расстались, на днях я уезжаю в Берлин, оттуда в Париж и южнее. Неделя назад, как я вернулся из Ревеля, где провел полтора месяца. Я гастролировал там в «Mon repos» (5 гастролей) и один раз выступил в «Драма-театре».

Со мной в Берлин едет эстийская поэтесса Фелисса Крут, моя невеста. Она — девятнадцатилетняя очаровалка. М<ария> В<асильевна>, за семь лет не пожелавшая меня понять и ко мне приблизиться, снова одинока. Я жалею ее, но виноватым себя не чувствую. Вы знаете сами, что давно уже все шло к этому. Жить с поэтом — подвиг, на который не все способны. Поэт, пожертвовавший семью годами свободы своей во имя Любви и ее не обретший, прав прекратить в конце концов принесение этой жертвы, тем более что никому она и не нужна, ибо при «нужности» была бы признательность и более бережное отношение. Я благодарен Балькис за все ее положительные качества, но одно уже отрицательное — осуждение поэта — изничтожило все хорошее.

Да, я пережил честно боль, — я имею право на успокоительную отраду. Возможны новые разочарования, — я очарован сегодняшним, и что мне до завтра!

С искренним к Вам влечением Игорь

7

29 декабря 1921 г.
Toila, 29. XII. 1921 г.

Светлая Августа Дмитриевна!
Вчера я получил Ваше письмо — № 11. Мне до сих пор не удалось выехать за границу. С 13.Х, когда я последний раз писал Вам, произошли события: 13 ноября я потерял мать. Она скончалась в полной памяти, уснула тихо. Лежала 12 дней, не болела вовсе, только ничего не ела.

20.XI я выехал в Ревель, где пробыл 6 дней. Оттуда — в Юрьев. Дал 14.XII концерт. В Тойлу вернулся только 24.XII. 21.XII женился в Юрьеве на молодой, — ей всего 19 лет, — эстийской поэтессе. Теперь живу в Тойле у нее в доме. В Эстонии полная для меня безработица. 2.I конц<ерт> в Нарве, оттуда еду в Гельсингфорс, после — на Запад.

В настоящее время занят переводами эст<онских> модернистов.

Всегда пишите на Тойлу. Это адрес постоянный. Я буду писать отовсюду.

Письмам Вашим всегда душевно рад.

Целую Ваши ручки.
Ваш Игорь

8

12 июня 1922 г.
Eesti, Toila, 12 июня 1922 г.

Я был душевно обрадован, дорогая Августа Дмитриевна, получив Ваше письмо от 4.VI. Открытка Ваша, о которой Вы теперь сообщаете, затерялась. Она служила ответом на мое письмо от 22.II. Не получая с тех пор от Вас известий, я очень беспокоился, не зная, чему приписать Ваше молчание — тому ли, что Вы больны, тому ли, что Вы куда-нибудь уехали. Но то, что Вы живы и здоровы и так блистательно двигаетесь по службе, меня очень, повторяю, обрадовало, и я с удовольствием пишу Вам немедленно, т. е. 10.VI, в день получения Вашего письма. Однако пойдет это письмо только в понедельник, оттого я и поставил дату дня отправления: по воскресеньям у нас за почтой не ездят. Я только что вернулся с женой с рыбной ловли, и мне подали Ваше письмо. Целые дни провожу на реке. Это уже со 2-го мая. 5-й сезон всю весну, лето и осень неизменно ужу рыбу! Это такое ни с чем не сравнимое наслаждение! Природа, тишина, благость, стихи, форели! Город для меня не существует вовсе. Только крайняя необходимость вынуждает иногда меня его посещать. С 10 янв<аря> я в городе не был. Это очень благотворно на меня повлияло в смысле продуктивности творчества, и в результате — много новых рукописей. За это время прибавилось 4 книги: т. XV («Утесы Eesti» - антология эстийской лирики за 100 лет), т. XIV («Предцветенье» — книга стихов Марии Ундэр, королева эст<ийских> поэтесс), т. XVII («Падучая стремнина» — роман в 2-х частях белыми стихами) и т. XVIII («Литавры солнца» — стихи¹ <...> не имею всех этих книг, чтобы выслать их Вам, мой дорогой старый-молодой друг. Вы так всегда интересно интересовались моим творчеством, что послать Вам книги свои было бы для меня громадным удовольствием, уверяю Вас. Увы, я имею их только по экземпляру. Но я сообщу Вам адреса. Возможно, Вы их получите от издат<елей>. Адрес Кирхнера: Berlin, W 35, Genthiner Strasse 19, Otto Kirchner Co., G.m.b.H. Verlags-Buchhandlung. Книги стоят по 40 герм<анских> м<арок>, в перепл<ете> 55. Адрес Закса: Berlin SW 48, Wilhelmstrasse 20, Russische Buchhandlung Heinrich Sacks. Думаю, у него найдется и «Amores», изданный в Москве. Итак, я сижу в глуши, совершенно отрешась от «культурных» соблазнов, среди природы и любви. Знакомств абсолютно никаких, кроме племянника в<ице>адм<ирала> Эссена — Александра Карловича, инженера-техн<ика>, служащего в 18-и верстах от Тойлы в Jarve архитектором на заводе. Он приезжает к нам почти еженедельно. Большой мой поклонник, тончайший эстет. Переписываюсь только с Мадлэн, Златой, Башкировым, Северянкой и братом Эссена, живущ<им> теперь в Америке. Вот и все знакомые. С местными — шапочное знакомство. Да еще в Dorpat'e есть чуткая изящная душа - Борис Васил<ьевич> Правдин, прив<ат>-доц<ент> Юрьевск<ого> университетах поэт, чудный человек. Он собирается в июле на мес<яц> ко мне. Только что потерял жену-француженку. Олег, его 5-летний сын, сказочной красоты ребенок. Я постараюсь доставить Вам его карточку. Я произвел Эссена, Башкирова и Правдина в принцы — Лилии, Сирени и Нарциссов. Они заслужили это — они слишком любят искусство. Мария Вас<ильевна> служит в Ревеле в кабарэ — поет цыг<анские> песни, хорошо зарабатывает. Мы не виделись с нею с ноября. Жена моя - хорошая, добрая, изящная. Боготворит меня и мое творчество, сама пишет стихи по-эст<ийски> и по-русски. Я посылаю Вам одно из ее русских стихотв<орений>. Мне с нею очень легко и уютно. Беспокоит меня только ее здоровье: на днях она готовится стать матерью и чувствует себя очень слабой. Ей 20-й год, и, м<ожет> б<ыть>, это облегчит трудность ее положения. Что касается Вашей службы, я и радуюсь, и беспокоюсь за Вас одновременно. Конечно, Ваши успехи изумительны, цены высоки, но Вы совсем, совсем не бережете себя, мой далекий-близкий единомышленник <...> Так Вы полагаете, что Миррэлия — на Готланде? Не слишком ли это определенно для призрачного?.. О, дорогая и любимая, светло и дружески скажу словами св. Мирры: «Все то, что выше жизни, зовется сном...» Нежно и почтительно целую руки Ваши женственно-мужественные.

Душою Ваш неизменно Игорь

P. S. Я пришлю Вам «Поэзу о Иоланте» в ближайшем времени, так как «Тоста» в настоящее время нет у меня в доме. Фелисса шлет Вам искренний привет.

Я хочу, чтобы Вы писали мне часто и много. С особенным удовольствием буду отвечать Вам: теперь я совершенно оправился от той жуткой нервозности, которая терзала меня жестоко в иных условиях, благодаря обществу иных людей. Моя жена действует на меня благотворно: я абсолютно свободен, она совсем не ревнива, современна, чутка, развита и талантлива. Все вместе взятое дает мне возможность петь, творить, поддерживать переписку с друзьями. Всего хорошего Вам. Пишите, пожалуйста. В сент<ябре> мы едем в Германию.

Иг.

9

23 октября 1922 г.
Берлин, 23 окт. 1922 г.

Светлая Августа Дмитриевна!
4-го октября я покинул Эстию, а с 6-го нахожусь в Берлине. Мои концерты состоятся в первых числах ноября. Затем я еду, по всей вероятности, в Прагу и Белград, хотя один импресарио зовет в Копенгаген, Стокгольм и Христианию. Но это еще не наверняка — он не уверен в сборах в Скандинавии. Мне безумно хотелось бы повидаться с Вами, мой друг: м<ожет> б<ыть>, Вы приедете в Берлин, если мне не удастся к Вам? Перед отъездом из Toila я получил Ваше письмо из Германии и пожалел, что опоздал своим приездом. Я рад за Вас, что Вы отдохнули хорошо: Вы заслужили — о, более чем заслужили! — этот отдых. Берлин меня утомляет, после глуши моей эстийской мне немного здесь трудно.

Мой верный рыцарь — Принц Сирени — поэт Борис Никол<аевич> Башкиров-Верин — 8-го приехал из Ettal (около Мюнхена), — где он живет с композ<итором> С. Прокофьевым, — чтобы повидаться со мной. Он пробыл в Берлине 8 дней, и мы провели с ним время экстазно: стихи лились, как вино, и вино — как стихи. Я встретил здесь много знакомых: Минского, Зин<аиду> Венгерову, худ<ожника> Пуни, Василевского (Небукву), Маяковского, Виснапу и др. Раз пять был у Гзовской, с которой у нас установились с прошлого года сердечные и дружеские отношения. Она по-прежнему очаровательна целиком — эта лазурная художница! Устроились мы здесь, в смысле кварт<иры>, превосходно: у нас большая, светлая комната в семействе, все удобства, даже уют, если хотите. Моя Злата приготовила мне ее заранее. Это тем более мило с ее стороны, что теперь здесь острый квартирный кризис. Нам с женою было очень грустно и досадно, что мы, не зная возможности заочного крещения, не обратились к Вам с нежной просьбой быть крестной матерью нашего Вакха. Он, конечно, остался дома с бабушкой.

Мы просим Вас принять наши искренние приветы и лучшие мысли, к Вам направленные. Пишите по следующему адресу: Deutschland, Berlin N, Wolgaster Strasse, 6. Frau Eugenie Mennecke fur Igor-Severjanin.

Целую Ваши ручки.
Душевно Ваш Игорь

P. S. Мой сердечный поцелуй дорогому Макару Дмитри<е>вичу.

Иг.

10

3 декабря 1922 г.
Berlin, 3.XII

Дорогая Августа Дмитриевна, прежде всего от всей души благодарю Вас за Вашу фотогр<афическую> карточку: мне так приятно было увидеть вновь Ваши черты, черты человека, душевно любящего искусство. Вы изменились, да! Переживания Ваши глубокие отпечатлели свой след на Вашем родном для меня лице. Но они же дали ему какое-то особое изящество, особую утонченность. Я благодарю Вас за Ваш подарок, я тронут им.

21-го ноября я дал в зале Филарм<онии> свой концерт. Единственный. Зал был переполнен. Овации напоминали мне Москву. Я доволен. Предлагают повторение вечера, но, к сожал<ению>, я вынужден отклонить: герм<анская> марка падает стремглавно, жизнь здесь дорожает неимоверно, и мы, пока у нас еще есть деньги на дорогу, спешим уехать домой. Неименье денежн<ых> и энергичных импресарио побуждает меня к этому — грустному для меня — шагу: я мечтал побывать везде, я мог буквально разбогатеть, т. к. имя мое до сих пор для публики магнитно, что мне показали Рига, Ковно, Берлин. Мой же импр<есарио> безденежен, беспаспортен, вял. Вернувшись домой, я буду давать вечера в городах Эстии и этим существовать, т. к. книги свои я продал «Накануне» за 900 т<ысяч> герм<анских> мар<ок>, деньги за 2 месяца прожил и купил необходимые вещи. К сожал<ению>, я не мог перевести в Эстию ничего, т. к. герм<анская> марка ниже эстонской в 25 раз!..

В результате не знаю, что делать, ибо за время моего в Эстии пребыванья у меня накопилось долгов на 80 т<ысяч> эст<онских> мар<ок> — все это по мелочам и все бедным труженникам-крестьянам. Госиздат дает мне за книги 250 крон, 250 крон любезно одолжила одна моя хорошая знакомая. Не хватает для полной ликвидации долгов 500 крон. Если бы Вы, дорогая Августа Дмитриевна, выручили меня, я с такой нежной благодарностью приветствовал бы Вашу сердечность! Мне легче быть должным Вам, человеку близкому мне по духу и способному понять меня, чем людям, пусть добрым, но далеким, чужим.

Я не могу указать Вам точно срока, когда смогу вернуть Вам просимую сумму, но я еще не так стар, не так забыт обществом и полон сил и юношеской энергии: заработать их, чтобы возвращать, хоть по частям, надежды не теряю. Т. к. мы с женою будем теперь в постоянных по Эстии разъездах, т. к. Toila наша — глухой и отдаленный уголок, самое лучшее — если Вы будете направлять корресп<онденцию> на моего доброго друга — Марг<ариту> Карл<овну> Кайгородову для передачи мне (Ревель, Эстония. Морской бульвар, 17. Дом и кв. Роттерман). Я буду держать ее в курсе своих скитаний, и она немедленно переправит мне Ваши письма. Всего хорошего, доброго и солнечного желаю я Вам от души. Фелисса ко мне присоединяется, сердечно приветствуя Вас.

Душевно Ваш Игорь

P. S. Если Вас затруднит выслать 500, вышлите хотя бы 250, — и за это я буду Вам очень признателен: ведь это 20 т<ысяч> эст<онских> <марок> — 1/4 долга, так безумно терзающего меня, накопившего пятью годами жизни в Эстии семью в 8 человек. Теперь нас двое, и долгов мы не делаем вовсе.

Самое лучшее — выслать чеком в заказн<ом> письме непосредственно на Кайгородову без передачи мне: она получит и разменяет, и разошлет всем кредиторам. Список (кому сколько) у нее имеется. Одновременно пишу ей. Она поэтесса, замужем за сыном известн<ого> проф. Кайг<ородова>. Чудный человек. Душа, исполн<енная> мистики.

11

10 января 1923 г.
10 янв. 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Маргарита Карловна переслала мне Ваше письмо, за которое я не нахожу слов благодарить Вас. Спасибо Вам сердечное, русское наше, за обещание доброе выслать просимое. Получив от Вас сто крон в январе и столько же в феврале, я расплачусь незамедлительно с большей частью мучающих меня долгов и, хотя Вы и не обязываете меня, в силу своих взглядов отдачей, почту за счастье вернуть, когда сумею. Своим присылом Вы дадите мне хорошее настроение, а следовательно, и новые стихи, т.к. я могу работать только в светлом и спокойном настроении.

Мы с женой приехали в Эстонию только 24-го утром на пароходе «Шасса». До сих пор устроить ни одного здесь вечера не мог, т.к., во-первых, все время отдыхал от мерзостного Берлина, а, во-вторых, не так-то легко найти и здесь устроителей. На днях мне обещали устроить в Ревеле вечер, веду переговоры с Юрьевом и Валком. Как только растает снег, мы с женой уедем на ст<анцию> Sonda, в 36-ти верстах от Тойлы, где наймем маленькую хижину на берегу очаровательного озера Uljaste (Ульястэ). Мы проведем там все лето, ловя рыбу и занимаясь поэзией. Там всего четыре избушки, от станции 3 версты по лесной тропинке. Озеро 12 верст в окружности. Высокие лесистые берега. Ни души. Масса грибов, ягод, рыбы. Продукты очень дешевы и свежи. Но для этого я должен теперь много работать, чтобы скопить к лету необходимую для проведения его сумму в 15 т<ысяч> эст<онских> м<а-рок>. Повторяю, я работы не страшусь, но, к сожал<ению>, ее нет почти из-за отсутствия настоящего импресарио. Часто с отрадою вспоминаю Долидзе: вот это был энергичный человек! Осенью мы поедем в Россию.

Вы нас очень обрадовали, дорогая и милая Августа Дмитриевна, своим обещанием приехать к нам в Тойлу на Пасху. Ждем Вас с искренним и восторженным нетерпением. Напишите, когда выедете, я приеду в Ревель Вас встретить. В настоящее время я готовлю к печати новый сборник — «Литавры солнца». Вскоре пришлю Вам только что вышедший в свет альманах «Via Sacra», где помещены три мои пьесы. Альманах издан в Юрьеве изд<ательст>вом Бергмана. Я был так рад, так доволен получить от хорошего Макария Дмитриевича такое чудное письмо. Передайте же ему мои самые сердечные воспоминания. Завтра я пошлю ему на Москву большое письмо.

Жена моя просит передать Вам ее признательный привет и благодарность за Вашу отзывчивость. Маленького Асафа мы целуем. Примите от меня маленький дар - стихи, возникшие сегодня внезапно в моей душе и немедля запечатленные мною для Вас и Вашего сына.

Душевно Ваш
Игорь

P. S. Что касается перевода на Кайгородову, лучше всего чеком на Eesti Bank, но я, право, плохо осведомлен — кронами или марками это возможно. Думаю, что выдадут марками, по примеру других стран. Из Германии, напр<имер>, выдавали осенью эст<онскими> марками.

Иг.

Продолжайте писать пока, пожалуйста, на Кайгородову.

Иг.

12

7 февраля 1923 г.
Toila, 7 февраля 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, вчера из Ревеля перевела мне Маргарита Карловна деньги, полученные ею от Вас, и я целую Ваши ручки: благодарность Вам сердечная еще раз. Вы меня выручили из трудности, — благодаря этому присылу сумма моего долга сократилась на 9.000 эст<онских> мар<ок>, и это радует меня, как ребенка: Вы даже представить не можете, как тяжело, противно должать, а тем более людям, стоящим по положению и развитию с Вам<и> не в уровень...

Живу по-прежнему в доме матери моей жены, живу на всем готовом, пользуясь большим вниманием и заботливостью. За месяц она берет с меня за все — дрова, стирка, комната, великолепный, простой, но питательный стол — всего 3.000 эст<онских> мар<ок>, — как видите очень дешево. В таких дивных условиях я могу в той-же степени и работать, что я и делаю с наслаждением. Так, напр<имер>, в январе я написал книгу стихов в 140 стран<иц> и новый роман в стихах в 85 стран<иц>. К сожалению, я не в состоянии, не имея постоянного заработка, платить ежемесячно даже такую мизерную сумму, и поэтому задолжал ей около 20.000. Вчера, когда я получил от Вас деньги, я отдал ей 6.000. И этот долг — самый главный, т. к., не уплачивая ей, я, вообще, не могу никак существовать, ибо она — бедная труженица, ничего, кроме двух дач, — из которых одну сдает по 300 м<арок> в м<есяц>, а в другой мы сами живем, - не имеющая. Лично у нее никаких заработков нет, т. к. все свободное время она отдает нашему Вакху, вполне заменяя ему родную мать. Ему пошел уже седьмой месяц, и это — здоровый, полный, веселый, яркощекий ребенок. Сидит уже, не сгибаясь, все что-то щебечет, смеется постоянно. Итак, я задолжал ей большую сумму, и она, в свою очередь, чтобы содержать нас, задолжала односельчанам. Как видите, получился некий круговорот, из которого почти нет выхода... И это положительно убивает меня. Все, что зарабатываю, идет на погашение долга, и ничего на жизнь не остается. Мы буквально ничего лишнего себе не позволяем, я не пью абсолютно ни капли вина (ни дома, ни в гостях), и все же выбраться из затруднения немыслимо. Необходима помощь извне, чтобы погасить прошлое. Тогда нам будет легко и благостно, ибо мы — люди скромные, любящие природу, искусство и свободу. Никаких изысков, дорого стоящих и ничего, кроме разочарования не дающих, не нужно нам. И если бы Вы, Августа Дмитриевна, дорогой друг мой и моего творчества, прислали в феврале или марте еще столько же, Вы чрезвычайно облегчили бы мое положение, из которого пока нет выхода, т. к. концерты теперь никто устраивать не хочет, не имея денег и энергии.

Из присланных Вами денег я отдал еще 2.000 М. К. Кайгородовой, которая в настоящее время очень стеснена в деньгах. Этим износом я погасил свой ей долг целиком. Себе оставил только тысячу, с которой сегодня еду в Юрьев пробовать устроить там вечер. Вскоре я вернусь домой, поэтому письма свои направляйте, пожал<уйста>, на Toila. И если вздумаете прислать деньги, прямо чеком на мое имя. Дорогая Августа Дмитриевна, как больно мне писать Вам все это — такая удручающая прозность, не остается места ни для чего отвлеченного. Вот если Вы приедете к нам на Пасху, тогда наговоримся и начитаемся вдоволь! И вовсе не будем говорить о противных, ненавистных деньгах. Мы с Фелиссой предложим Вам пойти к морю, в парк, на нашу изумительную Флаговую гору, и там Вы услышите песни нашей Природы в моем исполнении. Вам понравится Toila — о, за это я ручаюсь!

Сегодня я высылаю Вам «Via Sacra». Жду вскоре Ваших писем. Жена, ее мать и Вакх — все Вас сердечно приветствуют. Я писал тогда же Макарию Дмитриевичу, но до сих пор ответа не имею, что меня несколько тревожит: получил ли он мое письмо.

Всего доброго Вам и солнечного, мой друг истинный.

Душевно Ваш
Игорь

13

13 февраля 1923 г.
Toila, 13.II.1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, в великолепный морозный солнечный день пишу вам грустные и мрачные новости. Как это досадно! Как хотелось бы сообщить что-нибудь бодрое, хорошее, но, увы!

Я съездил в Юрьев, оттуда в Ревель, — третьего дня вернулся в нашу любимую мною глушь, вернулся обескураженный людской черствостью и отчужденностью, вернулся со станции пешком, восемь верст неся чемодан с концертным костюмом и проч., изнемогая от усталости...

Никто и нигде не может теперь же устроить ни одного вечера — вот результат моих хлопот. Один не имеет средств для начала, другой не имеет времени, третий не имеет желания, четвертый... Одним словом — удачей моя поездка не сопровождалась.

Многие обещают, оттягивают, что-то мямлят. Но я так хорошо знаю цену этим обещаниям!... А жизнь не ждет. Что мне пришло в измученную нуждой голову, которая, при малейшей удаче, могла быть такой ясной и творческой всегда: не сумели ли бы Вы поставить «Плимутрок» в Вашей библиотеке, приняв участие в этой комедии и раздав роли своим сослуживцам? Надо думать, что сбор дал бы несколько сот крон, а это так меня выручило бы из моего мрачного положения. Как был бы я рад, как счастлив хоть временно передохнуть от одолевающей меня безработицы, чтобы отдаться всецело творчеству и природе! Забыл Вам сказать в прошлом письме, что за последнее время от всех неприятностей и тревог у меня развивается болезнь сердца, и по ночам, в бессоннице, я испытываю едкие муки, трудно передаваемые словами. А как все могло бы быть славно, ведь я, в общем, здоров и бодр! Ведь я певец солнечной ориентации, я по-существу не нытик. Как, кстати, нравится Вам мой «Плимутрок»? Меня очень интересует Ваше мнение, ибо Вы — женщина чуткая, большая интуитка. В ближайшие дни, по совету одного доброго знакомого эстонца, занимающего в Ревеле крупный пост, я думаю приступить к переводу книги эстонского народного эпоса — «Калевипоэг». В ней - 18.000 стихов, так что работа эта явится капитальным, как видите, трудом, и на это потребуется не меньше шести-восьми месяцев. Тогда я получу очень крупную сумму, но до того времени... страшно и подумать! Да и вообще трудно работать, когда душа омрачена. А я так близко принимаю все к сердцу, да и как могло бы быть иначе: острые переживания дают острые произведения, не так ли?... Напишу Вам как-нибудь более в бодрых, весенних тонах, а пока целую Ваши ручки, от всего сердца приветствуя Вас, дорогая Августа Дмитриевна. Feliss просит сердечно кланяться Вам. Вот мой друг хороший и чуткий — моя жена! Как я глубоко ей за ее нежность и ободрения меня постоянные признателен, если бы Вы знали! Она воистину бережет меня, эта женщина-ребенок! Не дает унывать мне окончательно, спасибо ей. Только и есть у меня два друга истинных: Вы и она.

Напишите, Августа Дмитриевна, напишите мне что-нибудь бодрое, светлое, как Вы умеете, — и сколько новых стихов услышит мир!... Не забывайте искренне к Вам расположенного, ценящего Вашу отзывчивость и ласку поэта, сильного в прошлом и — твердо верю в это! — и в будущем!

Душевно Ваш
Игорь

14

19 марта 1923 г.
Тойла, 19.III

Дорогая Августа Дмитриевна! Ради Бога, что с Вами? 7.II и 13.II послал Вам 2 заказ<ных> письма, 7.II послал «Via Sacra», — и от Вас ни слова! Здоровы ли Вы? Не уехали-ли куда-нибудь? Беспокоюсь, откликнитесь. Положение мое без перемен к лучшему, наоборот: с тех пор не заработал ни марки. Положение осложняется: кредитор из купцов грозит судом. И долг-то небольшой: всего 16 т<ысяч> эст<онских> м<арок>! Но взять негде абсолютно. Здоровье расшатывается окончательно. Дни и ночи думаешь только об одном позоре — невозможности отдачи немедленной. И тут еще торопят. Есть от чего с ума сойти. И, несмотря на этот отчаянный ужас, все же усиленно работаю. Не удивительно ли? Но сбыта нет. Да, пока сбыта нет. Ребенок заболел глазами, жена от малокровья изнемогает, но помочь бессилен и ребенку, и жене. Не хочется даже говорить на эту тему: так скверно. Но пишите хоть что-нибудь: Ваше молчание так беспокоит меня. Я пугаюсь: не обидел ли я Вас чем-нибудь случайно? Быть может, расстроил Вас своими невзгодами? Тогда простите, — впредь не буду касаться этой темы. Писал же Вам на правах дружбы, откровенно. Просил, если можно, в долг. Имея 20 том<ов> тиражных книг, думал, что со временем возвращу с признательностью. Обращаться к чужим не умею. Вас же чужой не считаю. Книги мои — капитал, временно ничего не дающий. И есть — и нет. Целую Ваши ручки, жена Вас приветствует.

Ваш Игорь

15

4 апреля 1923 г.
Тойла, 4 апр.

Дорогая Августа Дмитриевна! Сейчас получил наконец-то Ваше письмо и спешу Вам на него ответить тотчас же. От всей души выражаю Вам горячую свою признательность за добрые Ваши обещания помочь мне и прошу принять мои поздравления с Праздниками, а также выраженья соболезнованья по поводу Вашей болезни зуба. Воображаю, как это измучило Вас: знаю это по опыту, когда у меня бывали много лет назад зубные боли, доводившие меня до умоисступления. Очень заинтересовал<ся> переводом под вашей редакцией, с нетерпением буду ожидать выхода книги. За эти годы жизни моей в Эстии я перевел 3 книги с эстонского, не зная языка. Основывался только на ритме, рифмах и чутье; в прозе, дословно, переводила мне жена и сами авторы. Одна из этих книг — «Amores» Виснапу — уже издана в Москве, другая выйдет осенью в Юрьеве, проданная изд<ательст>ву Бергмана еще прошлой осенью, а третья лежит до сих пор в портфеле автора, как и два новые романа в стихах и книга стихотв<орений>. Я слышал, что Ляцкий опять теперь в Стокгольме, но адреса его не знаю, да и в переписку не вступлю: из этого вряд ли что-либо выйдет. Если он действительно в Швеции и если бы Вам удалось это узнать, я с удовольствием выслал бы Вам незамедлительно рукописи романов и стихов, начисто переписанные для набора и просил бы Вас не отказать в любезности дать Ляцкому их для прочтенья и, если возможно, для приобретенья. Но, не зная, там ли он, я затрудняюсь затруднять Вас рукописями. Во всяком случае, они у меня уже переписаны и ждут только случая ошрифтиться. С тех пор, как я писал вам (18.III), нового произошло в нашей жизни немного и обстоятельства ее не улучшились нисколько: все та же нужда вопиющая, ужасающая, тем более мрачная, что мать жены совсем измучилась с ведением хозяйства, не получая от меня никаких подкреплений. Сидим буквально на одном картофеле и хлебе с чаем (за последнее время), но и на это нет. Не ужас ли?...Так что Вы представить себе не можете, как мы теперь «живем». Мне стыдно сказать Вам, но приходится, вынуждают обстоятельства: даже 30 крон здесь уже месяц приличной жизни, и если бы я имел случай и возможность, — скажем откровеннее: если бы Вы жертвовали ежемесячно, только до осени, когда-то прославленному, ныне душимому нуждой русскому лирику по 30 крон, он благословлял бы Вас, был совершенно спокоен и мог бы продолжать творить неусыпно и все так же вдохновенно, как и раньше. Да, 30 крон — это теперь капитал для меня — моя жизнь! И не стесняйтесь пожалуйста, дорогая Августа Дмитриевна, небольшою величиною этой суммы: верьте, Вы, друг мой, меня этим не обидите, а спасаете. Повторяю: мне так немного нужно, чтобы быть радостным и молодым, чтобы быть поэтом в полном смысле этого понятья. И вот еще к Вам громадная настоятельная просьба, которая, думается. Вас не затруднит, а мне доставит истинное удовлетворение. Это: пишите мне, заклинаю Вас, каждую субботу открытку хотя бы в несколько слов, но непременно каждую субботу. Не изумляйтесь моим причудам: мне это так хочется, мне необходимо это, меня очень успокоило бы, дало бы мне больше бодрости. Вы исполните эту мою просьбу? Правда? Ну, пожалуйста, я очень-очень хочу этого. Ах, Августа Дмитриевна, ведь я как ребенок! Неужели Вы не чувствуете, не видите этого? Так что же Вам, доброй и мудрой, стоит побаловать ребенка? Да и для Вас гораздо проще и легче писать открытки раз в неделю, чем большие письма. В этих открытках Вы сообщайте все случаи за неделю, Ваши настроенья, радости и горести. При такой системе наша дружба будет более одухотворена, в этой системе я чувствую что-то живое и живящее. А то 2 месяца молчанья это уж чересчур молчаливо, не живо как-то, томительно и мертво. А для дружбы — пульс, биенье необходимы. А иногда буду ожидать от Вас и больших писем, когда у Вас будет время и желанье. Открытка же много времени не отнимает. Ведь, правда? Так вот, я пишу вам это письмо сегодня, в четверг, 4 апреля; Вы получите это письмо 10 апр<еля>. Если первую открытку Вы пошлете 15-го, в субботу, я буду ее иметь уже 20-го апреля. Не дожидаясь от меня на нее ответа, в следующую субботу бросьте в кружку вторую и т. д. Я же буду отвечать Вам на каждую. И будет все великолепно, и поэт будет рад, и весна солнечна!

Жена моя и я шлем Вам и маленькому Асафу наши искренние приветы и самые сердечные пожеланья всего доброго. Будьте благостны! Мы ожидали вас, не получая так долго писем, на Пасхе и думали, что вы готовите нам сюрприз, приехав внезапно. Вот было бы хорошо! Может быть, летом Вы соберетесь к нам? Подумайте об этом хорошенько. Но заранее простите за то, что не сумеем принять Вас, как следует, как душевно хотели бы. Но природы, вдохновенья и восторга было бы в изобилии, да и помещенье приготовили бы для Вас прекрасное и. конечно, гратис. С ребенком Вы провели бы лето здесь очень удачно: окрестности Тойлы славятся на всю страну. Позвольте мне поцеловать Ваши ручки, дорогая и исто-хорошая Августа Дмитриевна. Передайте Асафу мое спасибо за его строки и поцелуйте его.

Всегда ваш неизменно
Игорь

P. S. Простите за бумагу, чернила... Это так все ясно, к сожалению.

16

10 апреля 1923 г.
Тойла, 10 апр. 1923

Дорогая Августа Дмитриевна! Вот опять пишу Вам, на этот раз более бодро. Дело в том, что мне удалось найти в нашей деревушке человека, после разговора с которым, он с радостью берется быть моим импресарио по всем городам Эстии. Это — учитель местной школы. Человек он интеллигентный, честный, и это самое в нем для меня нужное и ценное, чрезвычайно энергичный и рисковый. Получает он гроши и рад будет подработать на стороне, и, в случае успеха, поедет со мной осенью в Ригу, Ковно и далее. Но для начала устройства в Эстии концертов необходима сумма, как мы с ним высчитали точно (снятье зал, афиши, программы, билеты, залог за городск<ой> сбор [самое крупное], оркестр для танцев [без этого нельзя], буфет, вешалка) всего в 20 т<ысяч> эст<онских> мар<ок>, т. е. приблизительно 220 шведск<их> крон. И тогда я спасен! Каждый концерт дает лично мне, как я знаю по опыту, от 3 до 15 т<ысяч> эст<онских> мар<ок>, а городов в одной только Эстии 12: Ревель, Юрьев, Везенберг, Нарва, Вейсенштейн, Феллин, Пернов, Валк, Гапсаль, Гунгербург, Верро, Печёры. И везде русский язык знают и ходят охотно: и немцы, и эсты, и евреи. Так что «изобретение» мое — устраивать вечера самостоятельно — прямо-таки великолепно, не правда ли? Порадуйтесь вместе со мной, дорогая Августа Дмитриевна, и помогите мне осуществить мое намерение! Да и для вас я думаю гораздо удобнее выслать единовременно 220 крон, чем, как я просил в прошлом письме, по 30 ежем<есячно> — последнее для Вас, думается, было бы хлопотно слишком. И ручаюсь Вам, что, если мы начнем устройство, допустим 1-го мая, уже через месяц я буду иметь деньги, и не очень для меня малые.

А 1-го мая в школе прекращаются занятия, и мой педагог — в моем полном распоряжении. Вот было бы хорошо, если бы вы, моя добрая, могли к этому времени меня субсидировать указанной суммой. Только один раз, и мы поставим и разовьем дело. Публика любит меня везде по-прежнему, — это я заключаю по многим признакам, — так что до провала дело не дойдет, и, в крайнем случае, хоть немного да выручим, а не потеряем. А я буду и малому рад: много ли мне, соловью, нужно?! Итак, простите, что снова тревожу Вас, но это действительно идея прекрасная, и я не мог отказать себе в удовольствии тотчас же поделиться ею с Вами, с человеком так сердечно и глубоко ко мне относящимся. Жду в ближайшем же Вашем письме Вашего ответа и горю надеждой неугасимой. Спасите и вдохновите, вернее, только поддержите мое кипение: я уже вдохновился и верю, пламно верю, что Вы, одобрив мой план, дадите мне возможность его осуществить — и чем скорее, тем лучше! Я беру ваши ручки и почтительно печатлею на них в поцелуях свой восторг, свою надежду! Feliss, зажженная моей весенней лучистостью, восторженно смотрит в ваши глаза и приветствует вас от всего своего сердца!

Душевно Ваш
Игорь

P. S. Надеюсь к осени или к зиме вернуть Вам эту сумму с горячей благодарностью.

Иг.

17

20 апреля 1923 г.
Тойла, 20.IV.1923

Дорогая Августа Дмитриевна! Вы очень порадовали меня открыткой № 1, — она дала мне бодрость, и я вздохнул несколько облегченнее: спасибо Вам, мой друг.

Повторяю: поступите, как Вам удобнее — или ежемесячно, или сразу, как я писал в прошлом письме, для устройства антрепризы. Но если это Вас затруднит, пожалуйста, без стеснения, ежемесячно: как-нибудь обойдемся. Во всяком же случае я Вам душевно признателен и великий должник Ваш. Теперь позвольте переменить тему и надеюсь к финансовому вопросу впредь не возвращаться и не касаться его вовсе: уж очень не люблю я беседовать на эту тему без крайней надобности. Вы спасаете меня своим обещанием одолжить временно на мое существование, - и я благодарю Вас воистину.

К сожал<ению>, большого письма, которое Вы хотели послать мне вечером 14.IV, до сих пор я еще не получил. Надеюсь в следующем письме дать на него ответ.

Странная весна в этом году: еженочно заморозки, дни стали тусклыми, мокрыми, постоянные туманы, море в плотном льду, река стоит. Вследствие всего этого я не могу открыть сезона своей любимой рыбной ловли. Приедете ли Вы с Асей к нам на лето? Вероятно, в письме Вашем, ежедневно мной ожидаемом, кроется Ваш взгляд на этот вопрос. Дача моей тещи, находящаяся рядом с нашей хибаркой, только что освобождена из-под постоянных жильцов, приведена в порядок.

4 комнаты внизу, кухня, веранда, 3 ком<наты> наверху. Чисто, уютно. Есть кровати с пружин<ным> матрацом, кресла, стулья, диван, вся посуда. Цена сходная — 6 т<ысяч> эст<онских> мар<ок> за все лето. Стол можно иметь у тещи. Если мне удастся ее снять (в случае Вашего приезда, конечно), весь низ в Вашем распоряжении. И само собою — бесплатно. Я же возьму дачу в кредит, осенью расплачусь. Если же обстоятельства воспрепятствуют Вам (что было бы для меня очень грустно!) приехать в Тойлу, мы с женой уедем на озеро Uljaste, о котором, помнится, я уже писал Вам, и будем жить там скромнее скромного, ловя рыбу и погрузясь в природу. Вы представить себе не можете, как хотелось бы мне повидаться с Вами и хотя бы месяц провести вместе в Тойле. Когда я буду иметь возможность, я вышлю Вам несколько видов нашей очаровательной местности.

Теперь, до открытия рыбного сезона, окончив цикл зимних литер<атурных> заданий, я массу книг перечитываю вместе с женой: тут и Тургенев, и Пьер Лоти, и Станюкович, и Бурже, и Смайльс, и Алексей К. Толстой, чья трилогия не знает времени. Книги достаем у одной онемеченной эстонки, большой любительницы музыки, литературы, цветов и воспоминаний жизни ее в княжеской семье в качестве экономки. Эта «Юлия Абрамовна» чрезвычайно типична. Женщина она уже пожилая, и, на свое несчастье, сломала прошлой весной ногу, так что принуждена сидеть на месте без движения, что ей, экспансивной натуре, дается с немалым трудом. Она очень добрая и симпатичная, мы искренно ее жалеем.

Пока позвольте поцеловать Ваши ручки и от всего сердца пожелать всего доброго. Жена сердечно ко мне присоединяется в моих пожеланиях.

Всегда Ваш
Игорь

18

28 апреля 1923 г.
Нарва, 28 апр. 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, получил «№ 2» и благодарю Вас. Пожалуйста, не беспокойтесь относительно «учреждения антрепризы»: мне совершенно достаточно и «первых» чисел. Приехал сюда на один день по делам. Грущу, что Ваше настроенье препятствует Вам написать побольше. Что с Вами, мой друг? У нас выпал снег, и все бело: поля, дорога, леса. Весна очень тусклая и мрачная. От Мак<ара> Дм<итриевича> давно не имею вестей, хотя и писал ему 11 апр<еля> большое письмо. Мечтаю, что Вы приедете на месяц-другой летом в Эстию. В Стокгольме ли Ляцкий? Пока - всего доброго желаем Вам мы оба. Целую Ваши ручки, шлю привет.

Всегда Ваш
Игорь

19

5 мая 1923 г.
5 мая 1923 г. Тойла

<Дорогая> Августа Дмитриевна, почему-то «№ 3» запаздывает, — как Ваше здоровье? <...> я был на днях обрадован, получив от милого Макария Дмитр<иевича> письмо, где он сообщает о новых помпезных постановках в Большом театре «Лоэнгрина», «Риенци» и «Аиды»! Собинов, по его словам, все тот же кудесный. В ближайшие дни мы думаем выехать на озеро, как только будет для этого возможность. Сегодня ожидаю от Вас письма, хотя обыкновенно получаю по четвергам. Жена просит передать Вам ее искренний привет. Целую Ваши ручки.

Настали теплые дни, море обезольдилось. Я поймал уже две форели. Следоват<ельно>, можно считать рыболовный сезон открытым.

Всегда Ваш
Игорь

Только что получил «№ 3». Меня очень встревожило Ваше сообщение о бронхите. Если доктора посылают на юг, от сердца советую поехать: можно любить Швецию и вместе с тем себя. А к осени возвратитесь в Стокгольм. Поезжайте куда-нибудь в Давос или в окрестности: места испытанные. Жду «№ 4» с большим волнением, хочу знать, как Ваше здоровье, мой друг.

Иг.

20

12 мая 1923 г.
Суббота, 12 мая 1923 г.

Меня весьма тревожит Ваш бронхит, дорогая Августа Дмитриевна, не запускайте болезни, прошу Вас! Открытку, посланную вашей подругой, получил, — она меня несколько успокоила. Жду теперь Вашей собственноручной, — из нее пойму, что вы уже встали с постели. Поскорее обрадуйте меня этим. У нас весна в полном разгаре, - и на душе - весение! Жена вас приветствует.

Ваш Игорь

21

19 мая 1923 г.
Суббота, 19 мая 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, весенние зовы в природу так сильны, что не могу дождаться дня, когда уедем из нашего «города»: я называю Тойлу городом оттого, что постоянно живу в ней и здесь много летом дачников. А хочется в безлюдную глушь. Когда приедем в «Uliaste», напишу Вам оттуда. А пока целую Ваши ручки, от сердца всего здоровья Вам желая. Жена шлет свой привет.

Ваш Игорь

Среда, 23 мая. Не успел выслать письмо из-за праздников: 3 дня не ходила почта. А сегодня получил чек, за кот<орый> душевно Вам признателен. Следов<ательно>, завтра уезжаем на озеро. О, если бы вы знали, как я рад уйти целиком в рыбную ловлю! Очень рад, что Вы уже поправились. Пишите на Тойлу, — перешлют.

22

26 мая 1923 г. № 8
Суббота, 26 мая 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, посылаю Вам один из видов Тойлы — водопады Aluoja. Большое спасибо за письмо. Я так рад, что туб-бацилл не найдено! Берегите себя, не переутомляйтесь. Вчера получил письмо от Мак<ара> Дмитриевичах Это мне было очень отрадно. Отчего вы приедете в Эстию только в октябре? Было бы очень хорошо, если бы летом. Так близко живем друг от друга и никогда не видимся, — не удивительно ли?

Жена просит передать Вам ее живой привет. Целую Ваши ручки.

Ваш Игорь

23

1 июня 1923 г.
Озеро Ульястэ, 1 июня 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
С дивного озера, на берегу которого расположен наш дом, я посылаю вам свой привет и еще раз выражаю свою глубочайшую Вам признательность, памятуя, что благодаря Вам ныне я пользуюсь всей этой благодатной красотою!

26 мая мы перебрались сюда. Нам посчастливилось найти здесь, в маленькой рыбачьей деревушке, у одного рыбака комнату в новом хорошем доме. Комната обширная, высокая, светлая, идеально чистая. Внутри — белые сосновые бревна, — что может быть гигиеничнее? На окнах неизменные олеандры, резиновые деревья, кактусы, которые, однако, здесь «дела не портят»... В нашем полном распоряжении — лодка, с которой мы и начали ловить рыбу, выезжая за 3—5 верст от берега. До сей поры поймали уже 36 окуней от 1/8 до 3/4 ф<унта> каждый. Надеемся на более крупных, когда в июле начнется дружный клев. Тогда же будут брать и лещи, достигающие, по словам сторожил, до 25 ф<унтов>! Водятся и щуки, и угри. Теперь остается только держаться бюджета, чтобы сводить ежемесячно концы с концами. Хотя это и прозаично, но приходится. Комната обходится в 500 марок в месяц, дрова 300, табак 300, так что остается 1500 на стол, т. е. 50 м<арок> в день. На эту сумму, хотя и страшно трудно, кое-как все же просуществовать можно. Цены здесь не дешевле повсестранных, т. е. вообще стоящих в Эстии. Для примера: 1 ф<унт> хлеба — 8 мар<ок>, 1 бут<ылка> молока — 10 мар<ок>, 1 ф<унт> сала — 50 м<арок>, 1 ф<унт> масла — 70 м<арок>, 1 ф<унт> сахара — 32 мар<ки>, десяток яиц — 40 м<арок> и т. д. Как видите, цены изрядные, но для иностранцев Эстия самая дешевая страна в мире.

Я так устал, мой друг, от вечной нужды, так страшно изнемог, так изверился в значении Искусства, что, верите ли, нет больше (по крайней мере теперь пока) ни малейшего желания что-либо написать вновь и даже ценить написанное. Люди так бесчеловечны, так людоедны, они такие животные, говоря с грустной — щемящей сердце — откровенностью. Так не нужны они мне, так несносны, не меньше, о не меньше, чем я - им! Не сумели ценить и беречь своего соловья, и приуныл, и пригорюнился соловушко, такой еще недавно детски радостный, бездумно-восторженный, а теперь умудренный печальной явью, совсем обезголосенный людской черствостью, практичностью, пошлостью.

О, если бы Вы и озеро исцелили меня, вернули прежнюю беспричинную жизнерадостность, единственно истинное на этой Земле!

Нежно целую Ваши ручки, моя Feliss шлет Вам самые искренние глаза, самые скорбные улыбки. Она, маленькая, уже подстрелена обывательским кощунством в отношении Поэта!

Всегда Ваш
Игорь

24

9 июня 1923 г.

9 июня 1923 г. Озеро «Uljaste» Извилистая тропинка вокруг прозрачного озера приводит вас к янтарной бухте, на берегах которой так много морошки, клюквы и белых грибов. Мачтовые сосны оранжевеют при закате. Озеро зеркально, тишь невозмутима, безлюдье истое. Вы видите, как у самого берега бродят в прозрачной влаге окуни, осторожно опускаете леску без удилища в воду перед самым носом рыбы, и она доверчиво клюет, и вы вытягиваете ее, несколько озадаченную и смущенную. Лягушки, плавая, нежатся на спинках, смотря своими выкаченными глазами прямо на Вас, человека, не сознавая ужаса этой человечности, им чуждой: они так мало людей видят здесь. Стада диких гусей и уток проносятся над озером, разом падая на его влажную сталь. Все это озеро и его берега, и весь колорит природы напоминают мне в миниатюре Байкал. Я говорю как раз об этом в одной из своих новых поэз. И я очень жалею, дорогая Августа Дмитриевна, что мы с Фелиссой лишены радости, радоваться вместе с Вами созерцанием всей красоты этого лесного уголка Эстии!

Ваш Игорь

25

15 июня 1923 г.
15 июня 1923 г. «Uljaste»

Дорогая Августа Дмитриевна!
Завтра я получу от Вас три открытки. Почта придет через три недели после отъезда нашего из Тойлы: приедет сестра Фелиссы и привезет все, что накопилось за этот срок. Я блаженствую среди лесов и воды. Окуни клюют <....> Мы поймали их <...> Совсем не тянет <...> с грустью думаю <...> придется оторвать <...> чтобы, начиная с Бельгии, вновь выискивать средства к жизни. Когда осенью вы приедете в Эстию, я обязательно покажу Вам это дивное озеро — этот маленький Байкал. Все более и более я прихожу к заключению, что единственно правильное и безошибочное абсолютно — избрать жизнь в природе и уйти в нее целиком. Все остальное — ложь, мишура, тщета. К будущей весне я заработаю столько денег, чтобы привести свой план в исполнение, тем более что для этого нужны гроши. Жена шлет Вам свой искренний привет. Целую Ваши ручки, жду с нетерпением писем.

Ваш Игорь

26

24 июня 1923 г.
Иванов день в Тойле 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!

Основываясь на Вашем любезном обещании, высказанном в последней открытке Вашей, выслать чек пятнадцатого июня, мы к двадцатому явились в Тойлу, т. к. из Стокгольма почта идет пять дней. Приехали мы потому, что истратили последний грош, а жить в совершенно чужом месте в кредит не представлялось возможным. К крайнему огорчению чек опаздывает, и до сего дня, т. е. 24 июня, еще не получен. Это обстоятельство вынуждает нас сидеть в Тойле и ждать чека. Это тем огорчительнее, что как раз теперь начался клев лещей, которого я ждал с таким нетерпением всю зиму. Благодаря неправильности и неточности почты я лишен радости быть на своем озере и вновь окружен безденежьем, дачниками и физиономиями своих вечных кредиторов. В результате — совершенно расклеился и чувствую себя мерзко, сижу все дни дома и только и мечтаю о часе, когда смогу вновь попасть в Uljaste. Из письма М<акара> Д<митриевича> узнал, что наконец-то дождались Вы приезда сестры. Радуюсь от души за Вас и прошу передать ей мои приветствия. Один мой знакомый обещал привести в Uljaste «Тост безотв<етный>». Я перепишу «Поэзу о Иоланте» и вышлю Вам ее незамедлительно. Как поживает маленький Асаф? Я думаю, он говорит по-шведски не хуже, чем по-русски, — не так ли? М<акар> Д<митриевич> прислал нам фотограф<ическую> открытку — с невестой он сам. По-моему, он выглядит очень хорошо, помолодел и посвежел. Мечтаю отдохнуть до 1 октября основательно, а затем двинуться или по Европе, или же прямо в Москву. И в том и в другом направлении мною уже предприняты соответствующие шаги. Так, напр<имер>, на днях я получил письмо от Долидзе, который устраивает теперь вечера Алексею Н. Толстому. Кстати — не знаете ли Вы адреса Александры Михайловны Коллонтай, моей троюродной сестры? Жена и я шлем Вам наши лучшие пожелания. Целую Ваши ручки.

Всегда Ваш
Игорь

27

30 июня 1923 г.
Тойла, 30 июня 1923 г.

Ваше безмолвие теперь уже положительно пугает меня, дорогая Августа Дмитриевна! Две недели — ни звука. Мы до сих пор еще в Тойле. Я не знаю, что и подумать. Очевидно, дело уже не в почте, а что-то у Вас произошло. Жду с большим волнением известий. Шлем Вам наши добрые пожелания, ждем писем. Откликнитесь — что с Вами? Привет сестре и маленькому Асе.

Ваш Игорь.

P. S. Я взволнован тем более, что давно знаю Вашу почти классическую аккуратность и точность!

Иг.

28

11 июля 1923 г.
Тойла, 11 июля 1923 г.

Вместо очередной субботы пишу вам в среду, дорогая Августа Дмитриевна. Благодарю Вас за открытку, рад, что у Вас все благополучно, а я, признаться очень беспокоился. Благодарю также за обещание выслать чек, получив который в тот же день поеду на озеро. Извиняюсь, что не написал в субботу, но настроенье у меня все это время — очень и очень подавленное, настолько, что перо валится из рук и безверие все сильнее, все мрачнее. Наступило дивное лето, но я его не вижу, т. к. приходится жить вовсе не так, как хочется, а Вы, думается, знаете без пояснений, что это значит. Тем более трудно это для меня при моем характере. Для того, чтобы я был светел и продуктивен, так мало нужно, и отчаяние черное берет, когда и этого нет. А обстоятельства складываются именно таким образом, что вне озера у меня вовсе нет никакой жизни, а сплошь страданье. Я не буду теперь в открытке вдаваться в подробности, как-нибудь при случае, при личном свидании, я сообщу Вам много непреложного и печального в высочайшей степени, а пока скажу Вам только, что считаю дни и часы, когда смогу быть на озере. Прошу принять Вас мой искренний, самый сердечный привет. Целую Ваши ручки, верю в Вас, в Вашу дружбу.

Ваш Игорь

29

14 июля 1923 г.
Uljaste, 14. VII. 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, Как только получил от Вас открытку, что чек выслан, отправился к себе на озеро, вздохнув с облегчением. Показав хозяевам чек, получил кредит, а сам, получив его из Тойлы, отправился в Ревель для учета по курсу дня. Выражаю Вам свою искреннюю признательность за него. Итак, в настоящее время сумма моего к Вам долга равняется 160 кронам. Я не теряю надежды возвратить Вам ее с благодарностью через год-два. Вы оказываете мне большую, неоценимую услугу, давая мне теперь кроны, т. к. я положительно не желаю жить теперь в Тойле и мечтаю продержаться на озере вплоть до своего отъезда за границу в конце сентября или в первых числах октября. Единственно о чем заклинаю вас — не откажите высылать точно ежемесячно, дабы я мог спокойно набраться сил к предстоящей трудной поездке. Первый раз Вы выслали 15 мая, во второй — 7 июля. Поэтому, дорогой друг, получился слишком большой промежуток, и у меня нарушился весь бюджет. За это время я вынужден был опять задолжать теще, что для меня крайне неприятно и болезненно. Я верю, Вы войдете в мое положение и дадите возможность впредь вовсе не ездить в Тойлу до осени. О, если бы Вы были так добры — выслали деньги первого и пятнадцатого августа: это дало бы мне возможность «войти в жизнь». А затем уже — 15 сент<ября>. Если бы Вы сделали так, я был бы счастлив, как может быть счастливо только дитя, т.е. безоблачно, беспредельно. Обращаюсь к Вам как к родной. Других родных у меня почти нет никого. Да, почти никого. Не ставьте же меня в зависимость от людей мне чуждых — вот страстная моя мольба. Это — непереносная боль, это такое униженье непередаваемое.

А раз не будет такого положенья, о чем грустить мне? Озеро, тишь, стихи, надежды на осеннее путешествие. Буду светел, радостен, независим.

Отправляю это письмо через одного учителя, который послезавтра едет в Тойлу.

Я так светло хочу увидеть вас, чтобы поцеловать ваши ручки, смотреть в Ваши ясные глаза и говорить, говорить с Вами без конца о том, о чем говорят только с такими испытанными друзьями, как Вы, дорогая моя и хорошая.

Всей душой Ваш
Игорь

P. S. Самый сердечный привет Вашей сестре и маленькому моему другу.

Иг.

30

<Toila, 24 июля 1923 г.>

<Искрен>ний привет Вам, дорогая <Август>а Дмитриевна! В эту неделю <...> много рыбы, собрали много <...> Лето установилось дивное. Так хорошо в природе, что с ужасом думаешь об осени, когда придется оторваться от нее и погрузиться в пустынные глуби человечества. Как омерзительны и отвратны города со всей своей гнусью и неоправданностью!

Ваш Игорь

31

<Тойла, 1 августа 1923 г.>

Очень давно опять не имею от вас весточки, дорогая Августа Дмитриевна, не уехали ли Вы куда-нибудь на дачу? Продолжаем сидеть на озере, где теперь хороший клев. По делам приехал на один день в Тойлу, откуда сегодня иду на один вечер в Ярве к Александру Эссену, где устроим импровизо-концерт. Завтра утром предполагаю быть уже в Uljaste. Жена и я шлем Вам наш сердечный поклон. Всего, всего, хорошего. Пишите. Вчера в Тойле сгорела одна из лучших дач. Сгорела дотла, хотя и работали 2 пожарных команды. Потрясенье сильное. Целую Ваши ручки.

Всегда Ваш
Игорь

32

3 сентября 1923 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Сообщаю Вам свой новый адрес: Eesti Estland. Tartu. Jakobi tan. 58. Борису Васильевичу Правдину для меня. Завтра уезжаю в Тарту. Подробности в письме.

Сердечно приветствую Вас, благодарю за все.
Ваш Игорь

Toila, 3 сент. 1923 г.

33

27 октября 1923 г.
Юрьев, 27 окт. 1923 г.

Вы удивляетесь, мой друг, дорогая Августа Дмитриевна, удивляетесь Вы, что я, так часто ранее Вам писавший и поверявший в тяжких письмах своих все свои нужды и невзгоды, вдруг умолк, и с 3 сент<ября> перестал писать вовсе? — Что же здесь удивительного? Разве я имею нравственное право постоянно расстраивать Вас, жалуясь на свои неудачи, на невозможную безработицу, лишающую меня самого элементарного, что требуется для существования? Разве мало я говорил, не желая говорить, на эту тему? Разве Вам еще не окончательно ясно, что в положении, подобном моему, бодрые слова и яркие чувства органически немыслимы? Сколько раз хотелось писать Вам, сколько раз! И каждый — перо опускалось: зачем? — тревожить друга? Вечно ныть? Не стоит, не хочется, постыдно и бестактно. А хорошего так мало я имел сообщать вам. Получив ваш последний чек и письмо о нем, я понял, что пора что-либо предпринять решительное и в городе, т. к. среди боготворимой мною природы, увы, я не мог ничего заработать. Сердечно, восторженно признательный Вам за лето (какой дивный несравненный дар!), за три месяца прозрачного озера, уединения и благости, я вынужден был круто, сразу, оторваться от Красоты и окунуться в прозаическую гнусь городскую. Послав 4-го сент<ября> из Jarve, куда мы зашли из Toila проститься с Александром Карловичем Эссеном, Вам открытку, 5-го мы проехали последний раз на Uljaste, проведя там целый день в милой лодке, ловя окуней и вдыхая Природу, а вечером, в темноте и под дождем, наш Kalamees, очаровательный хозяин хутора, отвез на ст<анцию> Kabala (5 верст от озера), и мы отправились в Юрьев «пытать счастья». Остановились у Правдина, я разменял кроны в банке, получил 2.700 эст<онских> марок, и с этими деньгами мы начали свою «жизнь» в городе. На другой же день нашли себе комнату с отдельным входом на Звездной около Лунной за 1500 м<арок> в месяц без дров, где теперь и живем. Я стал искать издателей. Их здесь мало, и все они эстонцы. Русских книг не жаждут. С трудом удалось продать Эдуарду Бергману новую поэму в 3-х частях — «Роса оранжевого часа», которая выходит в декабре. Книга в 112 стран<иц>. Получил я за нее... 7.000 эст<онских> мар<ок>!.. Не подумайте, что шучу: до того ли мне? Одним словом, Вы понимаете, отдал даром. И как еще радовался и торжествовал при этом! Затем мне удалось продать изд<ательст>ву «Sonavara» другую книжку: Мария Ундэр. «Предцветенье». Перевод с эстонского. Книга в 64 стран<ицы>. Получил я за нее ... 3.000 эст<онских> м<арок>!.. И на этот раз не шучу, — к сожалению! Зато уже больше мне ничего продать не удалось. Теперь у меня на руках имеется 3 рукописи, пристроить которые здесь уже немыслимо. Поэтому нового ничего не пишу. Что же касается концертов, дело обстоит значительно хуже: в Юрьеве живу вскоре два месяца, и ни одного вечера организовать не удалось, несмотря на усиленные старания. Нет предпринимателя — вот и все.

Зато удалось устроить по концерту в Везенберге и Нарве. Нарва дала... 600 марок, а Везенберг... 1500 м<арок> убытку! Дождался, досиделся: мои вечера дают убыток! Это мои-то вечера! Нашлась в Финляндии одна старая петербургская поклонница, устроила мне в Гельсингфорсе 3 вечера подряд (17, 18, и 19 окт<ября>). Ездили мы с Фелиссой, успех имели выдающийся (как, впрочем, и везде!), прожили в Гельсингфорсе неделю, денег получили в «обрез», жизнь там безумно дорога, эмиграция нища. Рады были, что вернулись без убытка, еще осталось 3.000 эст<онских> м<арок>. Приехали 21-го в Юрьев, и вот теперь проживаем эти последние деньги, страшась думать, что будет дальше.

А душа, между тем, рвется на природу, и с таким упоением бросил<ась> бы обратно в Uljaste! Но для этого нужны определенно 3 т<ысячи> в месяц, и их-то нет, и скопить на пару месяцев не приходится, не имея возможности абсолютной. А жизнь на озере и прекраснее, и дешевле!

Сирота, импресарио Смирнова, явился в Гельсингфорсе на мой первый концерт, наговорил комплиментов и пригласил в первых числах ноября в Берлин и Прагу. Если не обманет и сдержит слово, прислав аванс на дорогу, может быть, и воспряну немного. Только плохо что-то во все это верится, ибо многие меня обманывали за эти годы.

Видеть Вас, Августа Дмитриевна, мне и жене моей очень хочется. Видеть, говорить с Вами, читать Вам новинки. С наслаждением приехали бы к Вам погостить на недельку-другую, да денег нет, конечно. Живем теперь по заграничному паспорту, визу получить — дело легкое: дают сразу. Если бы было возможно Вас повидать! Но дорога стоит дорого для нас: тысяч десять, вероятно. Были бы рады, конечно, если бы Вы сами приехали, да Вы заняты постоянно. Я думаю, что наша дорога могла бы окупиться, если бы я прочел в каком-нибудь салоне в Стокгольме свои поэзы. Прибыли я не ищу, когда могу видеть Вас. Подумайте и напишите. Сколько лет я уже не видел Вас!

Адрес мой теперь на Правдина. Целую Ваши ручки, жду сообщений о Вас. Жена Вас искренно приветствует.

Душевно Ваш
Игорь

34

4 февраля 1924 г.
Toila, 4. II. 1924 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, только вчера, приехав сюда с озера, где живу уже с 15. XI, нашел Вашу новогоднюю открытку, пересланную Правдиным! От души благодарю и жалею, что не знал об этом раньше. Обещанного письма, однако, мне не переслали, - видимо, Вы ждали ответа на открытку и не писали его. Итак, жду от Вас теперь писем — и субботних, и закрытых.

Живу по-прежнему на озере Uljaste, где упоительно, много работая и проводя время среди природы. К сожал<ению>, как Вы уже знаете, от нас почта (Kabala) в семи верстах, и через нее получать и отправлять письма затруднительно, в Тойле же я бываю очень и очень редко. Живем отрезанные от всего мира с его враждой нескончаемой. Пишите на Тойлу постоянно, ибо теперь буду бывать там 2 раза в месяц регулярно, и в эти дни стану Вам отвечать аккуратно. Итак, буду теперь здесь около 20-го февр<аля>. Надеюсь, к этому времени пришлете весточку о себе. Сообщите, прошу Вас, адрес Мак<ара> Дм<итриевича> (тот же ли он?). Целую Ваши ручки. Жена Вам сердечно кланяется. Как Ваше здоровье и маленького Аси?

Всегда Ваш
Игорь

35

5 января 1925 г.
Toila, 5.1. 1925 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Правдин переслал мне Вашу открытку, чем доставил искреннее удовольствие. Я очень удивился, не имея от Вас больше года писем и даже думал, что Вы куда-либо перевелись. Не писал Вам именно поэтому еще, что полагал о Вашем переезде на другую квартиру. Впрочем, я послал Вам открытку к прошлому Н<овому> Г<оду>, и не получил ответной. С большим удовольствием возобновил бы еженедельную — субботнюю — переписку, но, к сожал<ению>, это теперь трудно будет провести в жизнь, ибо я все время в разъездах. Лучше поступим так: буду писать Вам обязательно каждое пятое число закрытое письмо, Вы же мне каждое пятнадцатое.

В первых числах февраля еду в Берлин, Париж и Прагу, до этого времени буду в Юрьеве, Ревеле, Jogewa и др. местах. В ноябре был в Риге, Двинске, Либаве. В октябре вернулся из большого турнэ, уехав 8-го августа. Побывал в Берлине, Штеттине, Данциге, Цоппоте, Варшаве, Лодзи, Вильне, Белостоке, Бресте, Пинске, Луцке и Ровне. Везде давал концерты, кроме Берлина, т. к. летом был там разъезд публики. Заработал настолько удачно, что смог отдать кредиторам 36.000 эст<онских> м<арок>, чем сильно сократил сумму долгов. Рад этому в высшей степени... Пришлось и купить кое-что.

В общей сложности получил около 700 долл<аров>, но, к сожалению;», жизнь в Польше и Германии очень дорога, и львиная доля заработка пошла на отели и пр.

Теперь везу книги на продажу (8 рукописей!). К 1-му февраля (день двадцатилетней моей литерат<урной>деятельности, т. к. первое стихотв<орение> было помещено 1-го февраля 1905 г.) изд<ательст>во Бергман выпускает в свет две новые книги. Если «удастся», вышлю и

Вам. Говорю: «удастся», т. к. наши издатели не очень-то обращают внимание на просьбы авторов.

Теперь жду от Вас сообщений, как Вы прожили этот год. Весьма жалею, что и прошлым летом не побывали у нас на озере и на море. М<ожет> б<ыть>, удастся в это лето? Пишите пока на Тойлу. Следующий адрес сообщу 5.II.

Жена Вас приветствует и поздравляет.

Адрес Мак<ара> Дм<итриевича> потерял. Сообщите, пожалуйста.

Опять в Берлине виделся с Костановым и его семьей всей. Милейшие люди они, его же трагедия всегда печалит меня: такой одаренный!

Целую Ваши ручки.
Ваш Игорь

36

5 февраля 1925 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Я очень благодарен Вам за телеграмму с приветствием к моему юбилею и милое письмо. Я рад, что у Вас все благополучно и что Вы чувствуете себя хорошо. «Солнечной женщине» было помещено осенью во «Времени» (Берлин). Стих<отворение> это вошло в сборник моих стихов 1922—1923 гг. «Литавры солнца», имеющий выйти в свет до осени. «Поэзу о Иоланте» я вышлю Вам в ближайшие дни. Сейчас я пишу Вам из Jarve, от Эссена, куда пришел из Тойлы сегодня. Завтра утром еду в Ревель. Дней через десять-пятнадцать еду в Берлин — Париж — Прагу. Юбилей прошел более чем тихо. Этот день провел в Тойле. Служили на могиле мамы панихиду и молебен. Никого из городов не приглашал. Тем более своих «односельчан». Получил пять телеграмм и семь писем, в четырех газетах меня вспомнили немного. Вот и все. Да, впрочем, иначе и быть в наше время не может... Офокстроттились все слишком. Жена шлет Вам свой искренний привет. Целую Ваши ручки, жду письма. Поцелуйте от нас Асю.

Всегда Ваш
Игорь

Jarve, 5. II. 1925 г.

37

23 февраля 1925 г.

Письмо «вне абонемента»

С большой к Вам просьбой, дорогая Августа Дмитриевна: мне нужно немедленно выехать в Париж, Берлин и Прагу — дать вечера, продать попутно несколько рукописей книг. Имею 100 крон, не хватает еще столько же. Будьте хорошая, пришлите немедленно эту сумму, и я тотчас же выеду, причем обязуюсь честным словом выслать Вам из-за границы недели через две-три эту сумму. О прежнем долге пока не упоминаю, это будет теперь трудно, но новый погашу незамедлительно. Со дня на день ждал 100 крон (в герм<анских> зол<отых> марк<ах>) из берлинского «Времени», но оно закрылось временно, и вот в результате — моя просьба к Вам, ибо Вы — самый лучший друг и поможете мне выбраться на заработки. Через месяц вернусь с обеспечением на все лето и осень, и часть зимы. Все бумаги и визы готовы, нужно только их взять. Сезон кончается, и я спешу ехать. Жалею, что и то потерял так много времени. Пока тороплюсь, целую Ваши ручки, жду скорого ответа. Это письмо вне очереди, 5-го апр<еля> напишу Вам снова и надеюсь — из Франции.

Фелисса просит Вас принять ее сердечный привет. Асю целуем.

Ваш Игорь

Toila, И, 23. 1925 г.

P. S. Если я теперь же не выеду, я попаду в такое же положение, как в те годы, а это ужасно, не правда ли? Верую, что Вы этого не допустите: пока еще не поздно, тем более, половина денег имеется у меня неприкосновенная. а это так много значит. Прошлое турнэ по Польше дало мне большую пользу!

Игорь

На днях буду в Юрьеве — достану все-таки книги для Вас — должен достать — и вышлю с упоением!

Я так настроился ехать, так хочется новых мест, людей, успехов, блеска, тем. Я как-то не старею, дорогая Августа Дмитриевна, и в свои 37 лет часто чувствую себя двадцатилетним, и «девятнадцативешние» это так хорошо видят...

Вот и сейчас мне так легко писать Вам, зная наверное, что Вы не погасите во мне вдохновения, не охладите моего порыва и дадите поэту остаться поэтом и поступить, как ему хочется, как ему нужно. От неудачи никну, блекну, от успеха — крылат, жив, блестящ! Еще раз — Ваши ручки!

Игорь

С. Прокофьев писал мне на днях. Он теперь в Германии. Очень хочу повидаться с ним. Его «Любовь к трем апельсинам» — событие в Европе.

В Америке же она шла 3 года назад с выдающимся успехом.

Я думаю дать ему либретто для новой оперы.

Отчего бы либретто не написать поэту? Ведь их обыкновенно пишут какие-то фельетонисты из захудалых изданий.

<Приписки на полях:>

Получив от Вас деньги, выеду на другой же день.

В дороге буду писать Вам каждую неделю.

38

5 марта 1925 г.
5.III. 1925.Toila

Дорогая Августа Дмитриевна,
пусть прежде всего этот месяц ознаменуется присылом мною Вам давно обещанной «Поэзы о Иоланте»! Наконец-то я, выбрав свободную минуту, переписал ее для вас. И только для Вас: переписывать не люблю и не имею времени, ибо работаю теперь во многих изданиях (Ревель, Рига, Берлин, Варшава и Париж), еженедельно посылая туда стихи, рассказы и статьи об искусстве. Дело наладилось. На днях в Юрьеве вышли в свет новые поэмы. Т. к. теперешние издатели экземпляров автору, кроме одного, не дают (экономия!), авторы же зарабатывают так мало, что о покупке не может быть и речи, сообщаю Вам небезынтересно ознакомиться самой и ознакомить с моими книгами милого Макария Дмитр<иевича>, адрес издателя: Estland, Tartu, Jaani uul, 26 -Vadim Bergmann. Книга каждая стоит меньше 1/2 доллара. Конечно, после Парижа (поездка наша туда пока отложена несколько) я смог бы прислать Вам и сто экземпл<яров>, но, думается, Вам интересно прочесть теперь же и не откладывая. Поэтому-то я и сообщаю адрес Вадима Эдуардовича.

В настоящее время я пишу новый большой роман онегинской строфой из жизни России периода 1890—1917 гг. Написал уже ровно 2 части (80 строф по 14 строк). Предвидится еще столько же, если не больше. Надеюсь к маю закончить труд. Эта работа, собственно, и заставляет меня несколько отложить поездку, хотя есть и иные причины.

Идея Ваша — разговор по телефону — выполнима, думается, и теперь: Toila соединена телефоном с Ревелем, а Ревель, вероятно, со Стокгольмом. Если вы хотите стихов, вызывайте, - я к Вашим услугам. И мне будет приятно — очень приятно — читать для Вас, Вам... Предполагаю, когда поеду во Францию, побывать и в Италии, где мы, м<ожет> б<ыть>, встретимся. А если не там, возможно, и в Эстии: м<ожет> б<ыть>, Вы поедете через Ревель? Если я Вас очень попрошу об этом?

У нас выпал глубокий снег, и Toila приняла совсем зимний вид: снова салазки, лыжи, лунные ночи... Хорошо! Живем мы очень уединенно и, кроме как у Эссена, ни у кого не бываем: люди вне искусства, — что может быть с ними общего? Всюду политика, а я ее органически не выношу. Читаем всю изящную литературу, какую только удается доставать, а это очень трудно.

Целую Ваши ручки, знакомые с шелестом вешним страниц сборников поэз. Жена свидетельствует Вам свое внимание.

Ваш неизменно
Игорь

39

7 апреля 1925 г.
Toila, 7. IV. 1925

Дорогая Августа Дмитриевна!
Вы мне доставили большое удовольствие, исполнив мою просьбу, да и я не сомневался в этом: ведь Вы - Вы. Очень благодарен Вам и обрадован. В ближайшие дни еду, — укладываемся. Следующее письмо — из Берлина.

Солнце так вдохновенно, река вскрылась ото льда, вскоре появятся подснежники и перелески, зацветут фиалки и анемоны — их у нас так много на лужайках. Пользуюсь случаем поздравить Вас с Праздниками — Вас и Асю — и поблагодарить за карточку, где Вы все та же, как будто и не было семи лет. Жена Вас поздравляет и приветствует. Спешу на почту: сейчас уходит.

Ваш всегда
Игорь

40

5 мая 1925 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Приехал сюда 27 апр<еля>, вчера дал концерт, к сожал<ению>, в маленьком зале, т. к. русских здесь уже мало и все беднота. Настроение не из приятных, ибо жизнь дорога безумно, а денег пока очень мало. Импресарио обеднели тоже и дают гораздо меньше, чем раньше. Завтра выяснится дальнейшее. Целую Ваши ручки, надеюсь на лучшее.

Ваш всегда
Игорь

P. S. Привет от Костанова!

Berlin, 5. V. 1925 г.

41

22 июня 1925 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
На днях я вернулся из-за границы. 35 дней пробыл в Берлине, 14 — в Праге. За все это время дал (удалось дать) 2 вечера. Оба в Берлине только. Первый вечер дал 100 нем<ецких> марок, второй... 10 м<арок>! Антерпренер Бран. Та самая Мэри Бран, которая надула Липковскую и пробовала надуть Прокофьева. Других импресарио вовсе не нашлось. Положение ужасное. Думал заработать, но оказалось все иначе. Пришлось брать субсидии в союзе журналистов и у Чехослов<ацкого> правительства. Пришлось брать, чтобы кое-как прожить в Берлине и Праге, чтобы кое-как вернуться. 1-го октября еду снова — пробовать, и все уверяют, что будет все отлично. Пока же на мели. До осени. Причины? Их много: позднее время, экзамены, разъезд на курорты, жара. Издательства до осени книг не покупают.

Не писал Вам с дороги, — рука не поднималась, так я был расстроен и измучен. Уж простите, дорогой друг, не сердитесь. Вы — чуткая, Вы поймете. Поэтому и долг свой я, к крайнему огорчению, не смогу вернуть раньше зимы. Но зимою не сомневаюсь, что удастся. Мало того — у меня к Вам мольба: поддержите до осени, посылая ежемесячно по 10 хотя бы крон. Каких-нибудь четыре месяца. Иначе я погиб. Я сижу теперь буквально без марки. Ужасно! Гонораров из газет хватает в лучшем случае на 2 недели в месяце. При самой скромной жизни. В Берлине виделся почти ежедневно с Липковской, и Лидия Яковл<евна> предложила мне в октябре устроить совместно с нею концерты в Париже и Бессарабии, где она постоянно живет. Мне это весьма улыбается. Часто виделся с Юрьевской, Аксариной, Чириковым, Немировичем-Данченко, Гзовской, Гайдаровым и др.

Все они надавали мне своих портретов, книг, всячески обласкали, помогали и письмами, и денежно, и приемами скрашивали грустное. Морально я доволен поездкой. И даже очень. Но материально — тихий ужас.

Приветствую вас, целую ручки.

Жена просит передать Вам сердечный поклон. Мы оба целуем Асю.

Ваш Игорь

Toila, 22. VI. 1925 г.

P. S. В довершение всех невзгод у меня появилась странная болезнь желудка. Возможно, это язва. Докторов здесь нет и денег на них тоже. Ну, посмотрим...

Иг.

42

5 октября 1925 г.
Toila, 5.Х

Дорогая Августа Дмитриевна!
Только теперь, когда уже алеют, лимонея, клены, когда мелкий дождь непогожей осени льется с неба, как слиянные слезы всех обездоленных и тоскующих, в маленькой избушке, куда мы на днях перебрались после лета, только теперь я нахожу в себе силы и не могу бороться с неодолимым желанием написать Вам, своему другу, первому человеку, кому вообще пишу за последние три месяца. Я много раз, не хотя никому, Вам хотел написать и столько же раз отказывал себе в этом, боясь огорчить Вас огорчительными сведениями о своей жизни, боясь омрачить Вас той неизбежной мрачностью, меня окружающею, где все казалось бы предназначено для восторгов жизни и радости ее восприятья, чья милая душе и сердцу русского природа говорит и напоминает о родной природе, чьи благостные озера исполнены нашей грустью — беспричинною и величавою, очищенною устремлениями нашего духа в надземное, грезами о всеобщем братстве народов, может быть, утопическими, но зато такими упоительными в своей — пусть тщетной! — вселенности.

Но что и как я мог писать Вам, когда ежедневно, почти ежечасно я был поглощен все лето в мерзостные расчеты денежные, в думы об ежедневном добывании буквально куска черного хлеба на свое пропитание и на пропитание болезненной и хрупкой жены с ребенком. Я не мог в достаточной мере насладиться божественным днем и не менее божественной земной ночью челозеческой, данными нам на краткий срок нашего гощения на этой очаровательной, изумительно прекрасной все-таки планете. Встать утром, впивая его красоту до болезненности полно и остро, и не знать, как прожить зачинающийся дивный день, что есть, чтобы мочь ощущать последовательную красоту дневных часов и оранжевого повечерья, — ведь это так обидно до слез, так нелепо и оскорбительно для поэта, о, дорогая моя! Тем более, что для поэта, — я подчеркиваю: для поэта именно, а не для писателя, — так действительно немного нужно, чтобы быть сытым, и, следов<ательно>, безоблачным. На шведские деньги — всего одна крона на весь день с семьею! И как страшно, когда и ее нет, и неоткуда ее взять, тем более что в столе много рукописей для издания, в горле — голоса для эстрады, в груди — вдохновения для творчества! И все тщетно, ибо ничего никому в это гнусное реалистическое время не нужно. Теперь, когда современная, с позволения сказать, цивилизация воздвигла вертикальную кроватку Shimmi и Fokstrott'a, есть ли людям надобность в чистой лирике и есть ли людям дело до лирических поэтов — как они живут, могут ли они вообще жить. Положение же мое ухудшилось за последнее время — все лето — по той причине, что ревельская газета «Последние известия», дававшая мне прожиточный ежемесячный минимум, просто-напросто умирает от худосочия и не в состоянии впредь давать мне даже тех грошей, на какие мы кое-как перебивались. Другие же эмигрантские газеты дают так мало, что хватает лишь на неделю в месяце, и это в лучшем случае. Никакими же побочными способами я заработать не могу, ибо болен теперь окончательно: постоянные головокружения от плохого питания, ночные изнурительные поты, хронический кашель, лихорадка и одышка после ведра — одного ведра! — воды.

Что же, сознаемся без страха: близка, очевидно, гибель, т. к. нет никаких доходов, в долг же брать не у кого. И без того должен всем и каждому, больше не у кого брать. Да, надвигается гибель. Вы прислали мне все, что могли, — я благодарю Вас, благодарю. Конечно, если бы Вы могли посылать мне ежемесячно 20—30 крон, я был бы спасен. Но для Вас это трудно, и я не вправе ни просить их у Вас, ни пользоваться ими. Ревельская же местная русская колония настолько бессердечна, хотя и весьма денежна, что зимою еще уморила с голоду Крыжановскую-Рочестер. Когда писательница умерла, у нее не было... рубашки, и для гроба дала рубашку эстонская крестьянка. Запомните этот случай: он характерен и весьма показателен.

Так вот, в результате я сижу в курной избушке, — часто без хлеба, на одном картофеле, — наступают холода, дров нет, нет и кредита, и пишу Вам. Я хочу сказать раз и навсегда: не оттого я редко пишу Вам, что мне не хочется, — мне не хочется расстраивать Вас, не расстраивать же мне не удастся: я — поэт интимный, искренний, мне не удастся лгать и не хочется. Я и стихов-то полгода писать не могу. Спасибо Вам за все сердечное. Пишите иногда, — мне приятны Ваши письма. У меня же и на марку часто нет. Асю поцелуйте милого. И сама Вы — милая и хорошая для меня всегда. И знаете: такая нужда, а злобы нет ни к кому. Уж такова, видно, душа поэта. Жена Вам очень кланяется, благодарит за все доброе. Ручки Ваши целую.

Ваш Игорь

43

8 марта 1928 г.
Toila, 8.III.1928 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Чрезвычайно рад Вашему отклику, — спасибо за постоянное расположение. Я его очень ценю в людях, и это — редкость. Два дня назад я только что вернулся из Варшавы, Вильно и Двинска, где давал концерты. Пробыл всего в отсутствии полтора месяца. Время шло упоительно. В окт<ябре> ездил в Ригу и Двинск на три недели. Сообщите, давно ли Вы и надолго ли в Берлине. Вообще жажду знать все о Вас. Фелисса Мих<айловна> и я приветствуем Вас искренне. Настроенье бодрое. Близость весны остро ощущается. Видитесь ли с Костановым? Целую Ваши ручки. Сколько времени ничего не знать о Вас! Пишите же, не откладывая: старые друзья верны Вам. Всегда. Даже, когда не пишут годами!..

Игорь

44

5 февраля 1929 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
не посетуйте на меня, что до сих пор не удосужился ответить Вам на все ваши письма: причин много, и все они, прошу верить, уважительны. Одно скажу: никогда не переставал помнить вас, желать с Вами встретиться, и этим я прав. Прежде всего разрешите поздравить Вас, что вам удалось найти близкого человека. Это тем более ценно, что люди с каждым днем все более отдаляются друг от друга, уготовляя себе какой-то новый Вавилон. Я сердечно рад за Вас: это — редкость. Я думал повидаться с Вами в эту зиму проездом в Париж, куда мы хотели с женою попасть к 27 янв<аря> — к открытию сезона Русской оперы Кузнецовой-Масснэ. Но грипп нарушил все наши планы, ибо он повсеместен. Поэтому ни во Францию, ни в Литву мы не поедем до будущего года, теперь же, в ближайшие недели, побываем лишь в Риге и Двинске, где мне предложено дать несколько вечеров и где я не был с ноября прошлого года. Прошлую зиму (январь-февраль) мы провели в Варшаве и Вильно, имея ряд вечеров. Поездка удалась блестяще.

Очень Вы тронули меня, вспомнив о первом февраля. Надеюсь в будущем году встретить этот день или в Париже или же в Москве, куда, возможно, поедем осенью. Тяга туда все ширится: то ли жизнь кончается, то ли душа молодеет, как это ни противоестественно на первый — беглый — взгляд. Я верю в большие возможности своего возвращения домой. Весь вопрос, как взглянет на это правительство моей родины, т. е. предоставит ли мне визу и даст ли разрешение на устройство вечеров — чисто лирических и, следов<ательно>, аполитичных. Пока никаких шагов в этом направлении не предпринимал.

За это время новых книг не выпускал ни одной, подготовляя к печати сборник за семь лет (1923—29) — «Классические розы». Большая книга страниц в триста. Не все написанное за эти годы — лишь избранное. Новый роман мой — «Lugne» — еще не вышел отдельным изданием: он прошел прошлой зимой в «За Свободу!» в Варшаве в девяти воскресных номерах газеты. Последнее время пишу только в «Сегодня». И то весьма редко.

Мне очень хотелось бы, чтобы Вы, Августа Дмитриевна, посетили мою Тойлу и взглянули, как я живу вот уже двенадцатый год. Этим летом жена моя получила от матери в собственность квартиру, которую мы перестроили по своему вкусу. Итак, вскоре мы будем в Риге. Было бы очень хорошо, если бы Вы тоже приехали в Ригу (от Берлина это совсем пустяки) меня послушать и показать нам себя. В самом деле, это великолепная идея! Что думаете Вы по этому поводу? Напишите, пожалуйста, теперь же, я же сообщу Вам заранее о дне нашего отсюда отъезда. Целую Ваши ручки. Фелисса Мих<айловна> Вас искренне приветствует.

Неизменно Ваш
Игорь

Toila, 5.II.1929 г.

45

10 марта 1929 г.
Двинск, 10.III.1929 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Увы, пятое марта я провел в пути и не смог написать Вам. Поэтому делаю это сегодня. Письмо Ваше получил в Тойле перед отъездом. Благодарю Вас искренне. Радуюсь успехам Аси. Скажите ему, когда увидите, что я желаю ему всего светлого. Это, видимо, хороший мальчик.

Мы с женою уехали из дома 2.III, провели один день в Юрьеве, два в Риге, с 6-го же обретаемся здесь, гостя у своего хорошего знакомого, к которому вот уже третий раз за эти годы приезжаем. Был и он у нас в Эстии. Это — молодой человек, учитель, поэт, музыкант. Человек вполне обеспеченный, живет в своем доме вместе с матерью. 12-го здесь состоится мой поэзоконцерт, в котором и он принимает, по моей просьбе, участие.

Что касается Риги, я не сошелся в условиях с импресарио, опаучивающимися ежедневно все более и более: я не нашел для себя возможным выступать за сорок процентов с валового сбора. Минимально — 50. Теперь я веду переговоры с кинотеатром «Капитолий» — одним из лучших в Риге — о гастролях (семидневных). Вопрос выяснится 13-го утром — в день нашего отсюда отъезда. Поезд уходит в 5.55 веч<ера>, и, получив утреннюю почту, я буду знать, как мне поступить: проехать ли в Юрьев, минуя Ригу, или же, в случае принятия Дирекцией моих условий, сойти в Риге. Во всяком случае я рассчитываю быть дома между 16.III—25.III, поэтому свое письмо от 15.III соблаговолите направить прямо на Эстию. Вы интересуетесь «Литаврами солнца». Эта книга до сих пор еще не вышла из печати. На днях выходит «Поэты Эстонии» (Антология за сто лет. Переводы из 35 поэтов). Эта книга печатается уже три года и весьма объемиста. От жены моей и меня шлю Вам искренние приветы. Два дня назад здесь выступала Карсавина, у нас имелись билеты, но мы все же не были на ее вечере, т. к. было чрезмерно холодно и я остерегался перед концертом.

Целую Ваши ручки. Жалею, что свиданье наше опять отсрочено. М<акару> Д<митриевичу> мое постоянное воспоминание.

Всегда Ваш
Игорь

46

10 апреля 1929 г.
Toila, 10.IV - 1929 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Мы возвратились из Риги — через Юрьев — 27.III утром, и на своем письменном столе, в числе накопившейся в мое отсутствие корреспонденции, я отыскал и Ваше милое письмо, благодарю Вас.

Я принял условия «Капитолия» (вернее — театр принял мои: почти) и целую неделю выступал ровно с тремя стихотв<орениями> по шести минут ежевечерне. Но жизнь в Риге и дорога отняли львиную долю заработка, впрочем, как и всегда. Но с этим нужно мириться. Сборы всегда полные, прием очень хороший, но я уклонялся от «биссов».

Благодарю Вас за газету и открытку. И Мак<ара> Дм<итриевича> тоже, конечно. Разумеется, интересно было еще раз убедиться — пусть с грустью, — как люди опрометчивы в своих суждениях: если бы тов. Бухарин и Плеханов потрудились прочесть все мои книги внимательнее, в особенности же стихи последних семи лет (в газетах), они, м<ожет>-б<ыть>, избавили мое имя от не совсем подходящего к нему эпитета. Впрочем, в этом «рассеянном» отношении к моему творчеству повинна вся русская общественность во главе с г-ми Мережковскими, некоторым образом ее дирижерами. У меня 25 томов, но сколько же в них «будуарных» мотивов? Капля в море. Так создаются репутации...

Простите меня, что пишу не в срок: положительно не мог взяться за перо эти дни. Вы поймете, правда? Бывают такие мгновенья...

Фел<исса> Мих<айловна> и я шлем Вам, М<акару> Дм<итриевичу> и Асе наши лучшие пожелания.

Мы оба чувствуем слегка себя простуженными и не выходим эти дни. Снега почти нет, яркое солнце, но лед на море и на речке еще очень толст, и о весенних лососках думать преждевременно. Но удочки приведены уже в порядок. Как-то прошлой весной мне посчастливилось поймать таймень в 5 3/4 ф<унта>. Эта рыба вкуса изумительного. Но она здесь большая редкость.

Всегда Ваш
Игорь

P. S. Вакху уже 6 1/2 лет. Рисует. Веселый. Живет по-прежнему у бабушки. Спасибо за память.

47

5 мая 1929 г.
Toila, 5.V.1929 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
с признательностью возвращаю Вам открытку, с интересом мною просмотренную. 23.IV я открыл сезон, поймав лососину в 2 1/4 ф<унта>. Вчера поймал лососину в 3 1/4 ф<унта>. Рыбы в эту весну много, но лично мне удалось поймать всего две пока. Весною лососина входит после ледохода в реку, и вся река оживает: появляется много удильщиков, начинается азарт. На удочку некоторым счастливцам удается поймать от 1 1/2 до 13 1/2 ф<унта>! На днях войдет язь, сырть и максан. Хожу дважды в день. Конечно, я мог бы поймать и более, но трудно здесь достаются выползни (большие черви), да и удилище мое, подаренное Башкировым, — из Мюнхена, — недостаточно длинное, весною же речка сильно разливается.

Мне было очень приятно прочесть в Вашем письме, что Вы перечитывали мои сборники, что вы храните хорошие о московских временах воспоминания. Да, я помню, что Вы были на всех двадцати пяти моих вечерах в Москве. Часто и я вспоминаю Георгиевский, где было всегда так приятно бывать. Увы, это уже не повторится никогда: как неповторное, дивно и жутко... Если М<акар> Д<митриевич> поедет когда-нибудь к Вам, я прошу его с женою навестить и нас по пути. (Ст<анция> Иеве, пятая от Нарвы). Я вышлю лошадей по телеграмме.

А Вас, очевидно, трудно заполучить в наши края. Что делать. Да и удобства наши слишком относительны, и мы боимся, что Вам без комфорта было бы трудненько. Впрочем, здесь имеются очень сносные пансионы с приличным питанием и хорошей светлой дачей. 20 долларов с человека за месяц — стол, комната, белье постельное. Недорого? Еще бы! Дешевле трудно найти в других странах. В прошлом году приезжали и из Латвии, и из Германии, и даже из Японии... На лето. Объясняется это тем, что местность наша чрезвычайно живописна, удобна и дешева. Аптека, 6 лавок, 2 булочных-кондитерских, мясные, зеленные, дважды в неделю доктор. Почта, радио чуть ли не в каждом доме, телефон, театр, оркестр, футбол и проч. И — море! И 70 озер. Нет, я 12-й год живу и по-прежнему очарован, и о лучшем мечтать страшусь. Целую Ваши ручки. Жена просит передать ее искренний привет.

Всегда Ваш
Игорь

P. S. Сейчас вернулись с речки, где Фел<исса> Мих<айловна> поймала только что две лососины по 2 1/2 ф<унта> каждая.

Иг.

48

5 июня 1929 г.
Toila, 5.VI.1929

Дорогая Августа Дмитриевна!
Итак, Ася сегодня уже у Вас, — искренний привет ему. Искренне радуюсь Вашему с ним свиданию: на земле так мало людей, с кем хочется видеться. Тем ценнее они для нас.

Строки, о которых вы меня спрашиваете, не мои, но чьи именно — я не знаю: у Бальмонта так много строк, что их трудно помнить. Посылаю, кстати, Вам его стихи ко мне, — думаю, Вы их не читали. Только они у меня, к сожал<ению>, в одном экземпляре: прочтете, будьте добры вернуть. Это же относится к моим стихам, которые посылаю Вам для прочтения. В каждом письме буду Вам что-либо посылать из новинок.

Вчера мы с женою были в Нарве — ездили по делам, пробыли 40 минут: от поезда до поезда. Езды от нас 1 ч<ас> 10 м<инут> да и 1 3/4 ч<аса> ходьбы на станцию. Дорога теперь — без дождей — очень хорошая, даже приятно прогуляться 8 килом<етров>. А так, вообще, мы редко бываем в городах. В Ревеле, напр<имер>, не были с янв<аря> 1928 г. Семь часов езды, с весны скорый — 3 ч<аса> езды. До Юрьева — восемь часов. Это на пути в Ригу.

На июнь мы были приглашены к поэту Виснапу на его дачу под Юрьевом. Но теперь выяснилось из письма его жены, что у нее плеврит, и мы находим ехать неудобным, боясь стеснить. А они зовут, несмотря на болезнь. Отложили поездку пока.

Гостей у нас никого нет пока. Собирается летом только вдова Арцыбашева из Варшавы да художник Кайгородов (сын профессора) с женой из Ревеля. Да некоторая молодежь из Вильно, Юрьева и Нарвы. Сейчас иду на речку. Целую Ваши ручки, жду письма. Фелисса Мих<айловна> просит передать ее сердечный привет.

Всегда Ваш
Игорь

P. S. Не забудьте, пожалуйста, поклониться от меня дорогому Макарию Дмитриевичу: я постоянно чувствую к нему влечение, и повидаться с ним было бы для меня большим удовольствием.

Иг.

Видели ли вы когда-нибудь рижскую газету «Сегодня»? Больше всего я пишу в ней.

49

10 июля 1929 г.
Toila, 10.VII.1929 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, я только вчера вернулся из Luunja, где с 25.VI гостил на даче у Виснапу. Почты там вблизи нет (3 версты, а я целодневно сидел на Эмбахе и не мог оторваться от своей рыбы). Вот этим и объясняется запоздание этого письма, что очень обидно для меня, поверьте.

Время провели приятно, я ловил много окуней, подлещиков и ершей, ездили с «дорожкой», на которую попадались изрядные щуки. По Эмбаху большое движение: пароходы, баржи, лес, лодки, парусники. Много русских — причудских — рыбаков. Над рекой стоит русская речь, иногда весьма рискованная, и это несколько странно в европейской цивилизованной стране. Я как-то основательно отвык от этой «русскости» за эти 12 лет. Вообще, в Причудье народ дик и темен, и эстам приходится много прикладывать труда в борьбе с косностью края.

На днях в Юрьеве вышла моя новая книга «Поэты Эстонии» (переводы из 33 поэтов). Издатель прислал мне всего один экземпл<яр>, мотивируя дороговизной издания (1 доллар). Поэтому я лишен удовольствия выслать Вам книгу. Если пожелаете приобрести, адрес: Estland, Tartu, Jaani uul. 15, Vadim Bergmann.

Сейчас тороплюсь закончить письмо, т. к. меня ждут на озере. Надеюсь в будущем письме побеседовать с Вами подробнее. Фел<исса> Мих<айловна> просит передать Вам ее искренний привет, целую Ваши ручки.

Ваш Игорь

50

1 ноября 1929 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Не удивляйтесь, что не писал и «пропустил все сроки»: никому не писал, ничего не писал, — надо ли извиняться?..

Получил все Ваши письма и открытки, и от М<акара> Д<митриевича> алтайское письмо. Хорошо там! Припомнил свой «Алтайский Коктебель» из «Гр<омокипящего> кубка». Всегда меня туда тянуло...

Вот видите, как нехорошо Вы поступили: поехали и в Швейцарию, и в Италию, а, когда звал Вас сюда, нашли какие-то отговорки, вроде отсутствия денег! А между тем и дорога сюда дешевле, и жизнь тоже. Не в деньгах было, очевидно, а в том, что Вас тянуло поюжнее, что впрочем, вполне понятно, и поэтому прошу счесть мои слова за шутку, не велика важность, если слегка грустную...

8-го сент<ября> я дал концерт в Печерах (б<ывший> город Псковск<ой> губ<ернии>). Это у границы. Погода была отчаянная: холод, дождь, буря. Собралось все же почти 3/4 зала, и успех был очень большой: «восторгам не было границ». От нас до Печер 12 ч<асов> езды через Тапс, Юрьев, Валк и Верро. Живописный мужской монастырь на окраине городка. Холмистая местность. Население русское. Одна поклонница «в бурю и грозу» за 30 верст в автомобиле съездила, чтобы засыпать поэта цветами из своего имения! Вместе со мною выступал пианист Всеволод Гамалея, б<ывший> муж М. Н. Бариновой. Я знаю его с детства, когда он еще был правоведом и ухаживал за моей сестрой. В 1925 г. мы встретились с ним в Берлине, и я перетянул его в Юрьев, где он с тех пор живет постоянно, изредка концертируя.

Вскоре — в путь. Напишу Вам с юга. Но Вы успеете еще мне черкнуть на Toila: уедем между 20-25 ноября. М<акару> Д<митриевичу> передайте, прошу Вас, письмецо.

Фелисса Мих<айловна> и я шлем Вам наши добрые пожелания. Не сетуйте за молчание: повторяю — месяцами не берусь никак за перо. И стихов новых нет.

Всегда Ваш
Игорь

Toila, 1 .XI.1929

51

5 января 1930 г.
Toila, 5.1.1930 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
благодарю сердечно Вас и Асю за поздравления, вместе с женою поздравляем вас с пожеланиями всяческого благополучия.

Поездка наша на юг не состоялась в эту зиму, но мы и не очень жалеем об этом: погода стоит совершенно сентябрьская, 5 гр<адусов> тепла, выпадают дожди, почки совсем весенние. До сегодня мороз и снег были всего дважды: один раз в конце ноября было 1/2 гр<адуса> мороза рано утром, без снега, и затем снег выпал 23.XII и пролежал до 29.XII, причем мороз достигал 6 гр<адусов>. А теперь, напр<имер>, совсем тепло и бесснежно, так что и на юг не нужно. Отчего вы умолкли? Вероятно, полагали, что мы странствуем и не знали, куда писать, ожидая от меня адреса? Переслали ли мое письмо М. Д.? Я написал ему стихи. На днях они появятся в «Сегодня», конечно без фамилии и даже без инициалов, чтобы как-нибудь не повредить ему. Но мысленно они посвящены ему. Надеюсь, будет время, он узнает это. Вообще, я написал до Рождества (ноябрь-декабрь) 20 стихотв<орений>. Печатаются в трех газетах — в Риге, в Варшаве и в Шанхае.

Отсутствие новых книг дает себя чувствовать, очень грущу, что не могу следить за новой беллетристикой и поэзией. Жена ухитряется отыскивать у туземцев классическую литературу, и ее мы штудируем добросовестно. Сейчас, напр<имер>, читаем Короленко. За эти годы Ф<елисса> М<ихайловна> прочла полностью Байрона, Шекспира, Достоевского, Тургенева, Лескова, Мопассана, Дюма (84 т.!), Бальзака, Гончарова, Гоголя, Чехова, Киплинга, Мордовцева, Андреева, Шпильгагена, отдельные книги Горького, Жорж Занд, Ожешко, д'Аннунцио, много Сологуба, П. Романова, Л. Леонова, Никандрова, Шишкова,

Куприна, Арцыбашева, Метерлинка, Бурже и бездну других. Но, напр<имер>, Сейфуллину, Пильняка, Федина, Алданова, Бунина и др. здесь нельзя получить, и это грустно. В особенности хотелось бы достать погремевшую «Митину любовь». Вообще же - Бунина и Шмелева.

Как Вы провели праздники? Как самочувствие? Как успехи и здоровье Аси? Пишите, прошу Вас. Надеюсь, переписка наша войдет с нового года в свое русло, и не будет особо длительных перебоев. Целую Ваши ручки. Фелисса Мих<айловна> просит передать Вам ее искренний привет.

Всегда Ваш
Игорь

52

12 марта 1931 г.
Toila, 12.III.1931

Дорогая Августа Дм<итриевна>!
Верю, Вы удивлены, что не имеете от меня вестей и откликов на свои письма, но дело объясняется просто: 21.Х мы с женою уехали за границу и вернулись только 4.III. За это время побывали почти во всей Югославии (Белград, Суботица, Горажда, Новый Бечей, Белая Церковь, Вел<икая> Кикинда, Сараево, Земун, Панчево, Дубровник-Рагуза, Каттарро, Цетинье, Любляна), а затем весь февраль прожили в Париже и через Берлин, Ковно и Ригу вернулись домой. Напишите о получении этой открытки, и я подробнее напишу Вам.

Ваш Игорь

53

5 апреля 1931 г.
Toila, 5. IV. 1931 г.

Дорогая Августа Дмитриевна! Получил Ваши открытки. Рад, что все выяснилось. Итак, каждое пятое пишу Вам впредь. Да, мы с женой жалели, что, проезжая Берлин, не могли с Вами повидаться, но мы не были в городе, а просто пересели из поезда в поезд в Шарлоттенбурге. Ехали через Аахен, Ганновер, Кельн, Эссен. В Париже еще было тепло, шли все время дожди, а уж в Германии было много снега. Да, поездка наша была весьма длительной: с 21.Х. по 4.III. За это время дал концерт в Варшаве, три в Белграде, два в Париже, два в Дубровнике (Рагуза), два в Горажде. По одному в Суботица, Любляне, Сараево. Державная комиссия предложила мне дать вечера в женских инст<итутах> и кадетских корпусах. Таким образом, мы побывали в Горажде, Белой Церкви, Великой Кикинде и Новом Бечее. В Научном инст<итуте>, в Белграде, при Палате Академии Наук, я прочел две лекции: «Первая книга Фофанова» и «Эстляндские триолеты Сологуба» и свой новый роман в стихах: «Lugne». Держ<авная> ком<иссия> приобрела у меня три книги моих стихов: «Классические розы» (1922—30), «Медальоны» и «Lugne». Первая книга на днях выйдет в свет (я уже читал дней пять назад корректуру) и поступит всюду в продажу. Весною выйдут и другие.

Неделю провели мы на Адриатике. (У нас были бесплатные билеты 1 класса на три месяца по всей Югославии). Жили в Рагузе на берегу моря. Чудесная вилла в саду. Апельсины, лимоны, миндаль, розы, глицинии. И это 18-24 января. 28-30 на солнце, 15-16 в тени! В открытом авто совершили дивную поездку в Цетинье через Ерцегнови, Зеленику, Пераст, Каттарро. Перевалили хребет (1700 метров), видели близко Ловчен (2300). В Каттарро изнывали от тепла, через час, поднявшись по 28 серпантинам в гору, зябли от холода. Как красива Югославия! Я говорю о Боснии, Герцеговине и Далмации. Да и Монтенегро прелестно. Когда из Любляны альпийским экспрессом ехали около восьми часов по Швейцарии, это нас уже оставляло холодными. Ни в какое сравнение Югославия идти не может. В ней все так величественно — примитивно, дико и потрясающе. 36 часов от Белграда до Рагузы поезд извивается в скалах над безднами. Более 300 тоннелей. Цвет рек изумительный: не малахит, не изумруд, не бирюза, невыразимо-зеленый, ядовито, яростно! Как обозначить его точно? Нет слов, нет красок. Такова, напр<имер>, Дрина в Боснии. Поезд долго идет вдоль ее извилин. Между Вишеградом и Усти-Прача. Уже несколько стихотворений написал я в пути. Но, конечно, это почти невозможно передать.

Успех был повсюду выдающийся, но дорога (отэли, поезда и пр.) очень дорога, так что материально мы пока что не разбогатели, но до окт<ября> кое-как продержимся и — снова в путь. Маршрут намечен следующий: Ковно, Берлин, Брюссель, Париж, Ницца, Югославия, Болгария, Румыния. В последних двух странах мы еще не были. Кроме того, не были в Сербии в Мариборе, Сомборе, Загребе, Нише, Скоплье и Новом Саду. Между тем многие из этих городов звали дать вечера. Придется и повторить в некоторых, как, напр<имер>, Париж, Любляна, Сараево, Белград, Суботица, Горажда, Рагуза. В Ковно не был с 1921 г., в Берлине с 1925 г. Как Вы думаете относительно Берлина?

Много ли сейчас русских, не отражается ли кризис на посещаемости театров и концертов? Если посоветуете, остановимся и дадим вечер, если нет — проедем мимо, повидавшись денек с Вами. Впрочем, до осени времени еще много, и неизвестно много е... В Париже встретили Ремизова, Тэффи, Оцупа, многих старых знакомых, в том числе Анаиду и Петра Костановых. У них и жили последние 10 дней. Сначала жили в Boulogne, на Denfert Rocherau, у леса Булонского, куда часто ходили гулять. Встречались там и с Юсуповыми, у которых бывали иногда. И они были у меня на концерте. Княгиня Ирина все еще очень интересна и красива, хотя 22.II было 17 лет, как она замужем. Милые, простые люди, очень любящие искусство вообще, мои стихи в частности. Петр Маркович все хворает, нервничает. Жаль его. И заработки скверные совсем.

А мы встречаем весну. 3 градуса в тени, таянье дружное. С таким удовольствием пойдем, как только вскроется лед, на речку ловить лососек. Читать ничего не хочется, когда чувствуется весна, да и книг нет. Все, что привезли с собою, прочитано давно. На днях у нас был гость — директор Госуд<арственного> завода инженер А. К. Эссен, наш друг с 1920 г. Провел два дня. Погуляли в парке у моря, почитали многих поэтов. А так мы месяцами никого не видим, да и не очень грустим об этом: зимою столько всегда вокруг людей в путешествии! В Белграде все дни были расписаны дней за 10—12 вперед. Принимали всюду воистину по-царски. В одном Белграде более 80 чел<овек> хорошо знакомых, а сколько мельком!

Итак, жду от Вас 15.IV письма. Сообщил Вам все новости. Теперь очередь за Вами. Фелисса Мих<айловна> и я Вам, Вашему мужу и Асе сердечные шлем приветы. Прошлой осенью послал Вам стихи для М<акара> Д<митриевича>: «Ночь на Алтае». Получили ли? Целую Ваши ручки.

Всегда Ваш
Игорь

54

5 мая 1931 г.
Toila, 5.V. 1931 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, Вашу открытку и письмо я получил, благодарю Вас. Мы с женой радуемся выздоровлению Вашего мужа (сообщите, пожалуйста, его имя-отчество).

Наступает весна, появляется травка и подснежники, лед прошел, прилетели скворцы, но в горах у нас еще много снега. Мы уже ходили на речку ловить рыбу, уже поймали четыре лососки: 3 1/2, две по 1 1/2, 3/4. Очень хороша весна у нас на севере, а вот в Югославии жаловались нам, что совсем весны не видят: сразу после зимы лето. Я доволен, что не на юге живу: было бы очень досадно жить без весны.

На днях читал вторую корректуру своей книги «Классические розы», выходящей в Белграде. Масса убийственных опечаток. Я принял меры, чтобы их впредь не было, но это очень трудно бороться с безграмотностью так называемых «интеллигентных» корректоров. Сколько огорчения причинили мне за эти годы издатели в Берлине! Напр<имер>, сборники «Фея Eiole», «Менестрель», «Миррэлия» полны невероятных ошибок. Сообщаю Вам стихи «Ночь на Алтае»:

На горах Алтая,
Под сплошной галдеж,
Собралась, болтая,
Летом молодежь.

Юношество это
Было из Москвы.
И стихи поэта
Им читали Вы.

Им, кто даже имя
Вряд ли знал мое,
Им, кто сплел с другими
Все свое житье...

Ночь на бивуаке.
Ужин из ухи.
И костры во мраке.
И стихи, стихи!

Кедры. Водопады.
Снег. Луна. Цветы.
Словом, все что надо
Торжеству мечты.

Ново поколенье,
А слова ветхи.
Отчего ж волненье
Вызвали стихи?

Отчего ж читали
Вы им до утра
В зауральской дали
В отблесках костра?

Молодежь просила
Песен без конца:
Лишь для русских - сила
Русского певца!

Я горжусь, читая
Ваше письмецо,
Как в горах Алтая
Выявил лицо...

Toila, 1929. («Сегодня», Рига)

Стихи вошли в «Классич<еские> розы». Туда вошли стихи 1922— 30 гг. Всего 160. Целую Ваши ручки. Ф<елисса> М<ихайловна> и я шлем Вам и мужу Вашему искренние свои приветы. Итак, жду от 15.V письма.

Всегда Ваш
Игорь

P. S. Только на днях отделался от жестокой невралгии правой стороны головы. Ежедневно от 11 у<тра> до 3 дня. Очень изнуряло.

55

5 июня 1931 г.
Toila, 5. VI. 1931

Дорогая Августа Дмитриевна!
Письмо Ваше своевременно получил, — благодарю Вас. Время летит очень быстро, — вот уже весна почти прошла. Погода все время меняется: то грозы, то град, то чудные жаркие дни, то хмурые и холодные. Сейчас, напр<имер>, 6 град<усов> тепла. В горах все еще снег. Думаю, Ася уже приехал к Вам, и Вы рады. Радостно радости ближнего. Что касается Эссена, это тот самый. Он приветствует Фед<ора> Федоровичах Жизнь наша течет очень буднично и однообразно, но в этом однообразии много своеобразного очарования. Скучать мы не умеем, наслаждаясь природой. Книга моя все еще печатается. Уж очень долго что-то! На днях были гости из Нарвы, вскоре ждем из Ревеля. В ночь на 24.VI у нас жгут костер, играет в парке оркестр, танцуют. На фоне моря все это очень живописно. Приезжает много публики в автокарах и автомобилях. Между Toila и Гунгербургом (37 верст) ходят автобусы. Где думаете проводить лето?

Фелисса Мих<айловна> и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе наши сердечные приветы. А осенью мы, кажется, поедем прямо через Ригу, Варшаву и Будапешт в Белград, Софию и Кишинев. Впрочем, пока ничего не известно в точности, и трудно вперед загадывать: уж очень напряженное время... Вы не находите?..

Игорь

56

5 июля 1931 г.
Toila, 5.VII.1931 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
очень обидно, что в это лето Асе так мало придется с Вами побыть, что эти переэкзаменовки отвлекают Вас. Вполне сочувствую Вам. Но что же поделать. Зато он хороший, видимо, юноша, и со временем все образуется. Главное — не унывайте. Воображаю, как он мучается сам. В котором он классе? Что думает после школы предпринять. Любит ли искусство? Музыку или поэзию?

А у нас злоба дня: сумасшедший. Да, он появился в местечке Иеве за 12 верст от нас. Сын бедных хуторян. Учился в университете, но заучился и «спятил». Был в сумасш<едшем> доме, но т. к. родителям тяжело за него платить, его выпустили на свободу. И теперь он «орудует». Нападает исключительно на женщин и бьет их до полусмерти. Одну женщину бил до того на кладбище, что, придя домой, она умерла. Иногда (представляете себе удовольствие жителей Toila?) приходит и в нашу деревушку и разгуливает в парке. На днях поймал в парке пастушку 12 лет и чуть не задушил. А иногда нападает на дороге между Toila и Иеве. В общем, мы знаем лично четырех, кого он пробовал убить. И никто ничего не предпринимает, а власти его не трогают, — ждут, когда убьет еще кого-нибудь. Управа же местечка не находит нужным платить за него в дом умалишенных. Милые времена, не правда ли? Фелисса же Мих<айловна> любит прогулки в одиночестве по парку, и, следов<ательно>, рискует жизнью. На днях я заявлю обо всем этом мин<истру> внутр<енних> дел. Целую Ваши ручки.

Ваш Игорь

Ф<елисса> М<ихайловна> и я шлем серд<ечный> привет Ф<едору> Ф<едоровичу> и Асе.

57

5 августа 1931 г.
Toila, 5.VIII.1931 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, вот еще один месяц прошел — как сон, пронесся, и все меньше и меньше впереди этих месяцев! К нам понаехали гости отовсюду, и шум, и гам с утра до ночи. Но все же я уделяю минутку для этой открытки. Лето стоит дивное, дни пленительные, без дождя, без особой жары. Фелисса Мих<айловна>, — она приветствует Вас и Ф<едора> Ф<едоровича>, — ежедневно купается в море, а я не могу - сердце. Читали ли Вы мои новые стихи (их там 5) в журнале «Числа?» № 5, выходит в Париже. Спасибо за вырезку из «Руля». А я не знал. Но портрет очень примитивен и плох, не правда ли? Сегодня получил письмо из Белграда, — моя книга выходит на днях в свет («Классич<еские> розы»). Сумасшедший куда-то упрятан. А каково времечко и для Германии, и для всего мира! Чувствуется близость встряски и встряски основательной... Сплошная жуть. Целую Ваши ручки. Сердечный привет Фед<ору> Фед<оровичу>. Что М<а-кар> Д<митриевич>? Пишет ли он Вам? И ему, и жене его, когда будете писать, передайте, пожалуйста, от меня приветы.

Всегда Ваш
Игорь

58

5 сентября 1931 г.
Toila, 5.IX.31 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, вот и еще одна осень в нашей жизни — желтеют и алеют листья, серые деньки, бури на море, холодный воздух по утрам. Гости наши все разъехались - и прив<ат>-доцент из Юрьева, и маг<истр> фил<ософии> из Праги, и барышня из Гунгенб<урга>, и вдова художника из Ревеля, и еще одна дама из Юрьева, и супруги из Нарвы. Дня через два приедет один поляк из Варшавы, — и вновь никого, если не считать Эссена, живущего тут же, т. к. расстояние в 16 килом<етров> для нас не более чем горожанам окраина города. Между 1 — 15 окт<ября> мы, с Божией помощью, уезжаем на заработки—в Югославию, Болгарию и Румынию. Возможны три маршрута:

1) Ревель - Рига — Варшава — Будапешт — Суботица — Белград.

2) Варшава — Вильна — Любляна — Белград. 3) Ревель — Рига — Ковно — Берлин — Брюссель — Париж — Любляна — Белград. Все будет зависеть от графини К<арузо> в Брюсселе и от одной дамы в Париже: если удастся там сорганизовать вечера, мы поедем через Берлин. И тогда уж, конечно, будем очень рады с Вами повидаться на денек, тем более что в Берлине пересадка обязательная. Хорошо было бы и выступить где-либо попутно, хотя бы и в небольшом зале. Или даже где-либо в салоне у какой-нибудь меценатки, если такие еще не перевелись.

Книга моя на днях только вышла из печати, но я еще ни одного экз<емпляра> не получил. Как Вы живете? Что нового у Вас? Как Ася?

А пока в ожидании скитаний мы целодневно в парке, где удим форелей и окуней. В это лето я написал всего 4 стих<отворения> — необходимо дать отдых и сердцу, и мозгу. Фелисса Мих<айловна> и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе наши искренние приветы. Нас очень тянет Далмация на Адриатике, где мы провели в январе неделю. Там, около Каттарро, в 18-ти от него кил<ометрах>, есть прелестный городок Ризан, где, возможно, мы поселимся, недели на две, и я напишу стихи несколько иной тональности, ловя в бухте кефалей.

Ваш Игорь

59

19 октября 1931 г.
Toila, 19.Х.1931 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, простите, что чуть опаздываю, но перед отъездом масса хлопот. Мы уезжаем 20 окт<ября> в 3 ч<аса> дня в Ревель, оттуда дня через три в Юрьев, Ригу. В Белграде будем около 8—10 ноября. Я напишу Вам оттуда и, вообще, буду по-прежнему писать каждое пятое, где бы мы ни были. В Париж и Брюссель мы сейчас не поедем. На днях я получил из Югославии уже билеты 1-го класса для разъездов по всей стране gratis. Это очень любезно и удобно. Фелисса Мих<айловна> и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе наши искренние приветы. Сообщаю адрес до ноября: Belgrade. J. Rakitin, для меня. Yougoslavie. Rimska, 13. Вы, конечно, успеете написать сюда. Жалеем очень, что не удастся повидаться: в этом, право, что-то роковое...

Здесь так прелестно, что сердце сжимается при мысли, что надо уезжать!

Ваш Игорь

P. S. Не было ли рецензий в «Руле» о моей книге?

60

7 ноября 1931 г.
Любляна (Лайбах).
7.ХI.1931 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Сейчас мы прибыли сюда, и я спешу написать вам, т. к. 5-го не мог этого, к сож<алению>, сделать. 3. XI дал вечер в Варшаве, 5.XI в Мариборе (Марбурге), 6.XI в Птуе (Петеуме). Здесь даю 9.XI, а затем сразу едем в Белград, где жду от Вас весточки. Мы едем уже с 20.Х. 3 дня были в Ревеле, 3 дня в Юрьеве, в Риге и 5 в Варшаве. Погода за Тиролем стала летней, солнце горячей. Прелестный город Марбург! Живописный. Милые люди. Одна дама свезла нас в своем авто за 18 кил<ометров> в древний Петеум. Но в открытке трудно все рассказать. Когда-нибудь впоследствии. Целую Ваши ручки. Ф<елисса> М<ихайловна> приветствует, как и я, Вас и Ф<едора> Ф<едоровича>. Всего доброго.

Ваш Игорь

61

5 декабря 1931 г.
г. Казанлык, 5.XII.1931 г.

Дорогая Августа Дмитриевна! Пятое декабря застает нас в Болгарии, в городке, расположенном в знаменитой долине роз у подножья Балканских гор. Сегодня даем концерт. С 12.XI мы обретаемся в Болгарии, встречая повсеместно самый сердечный, самый воистину братский и восторженный прием. Дал в Софии два концерта, в Пловдиве два, один в Стара Загора. Отсюда едем в Сливен, Рущук, Тырново, Варну, Шумен, Плевну и Ловеч. Вернемся в Софию около 15.XII, где предположен третий концерт. А потом, с Божией помощью, в Белград и дальше. 24—25.XI ездили с начальником культ<урного> отдела и его женой в автомобиле Мин<истерства> народн<ого> просв<ещения> за 136 килом<етров> от столицы в тысячелетний мужской Рильский монастырь, расположенный среди отвесных гор со снежными вершинами на высоте более 1500 метров. Поездка оставила глубокое впечатление. В Софии встречаемся ежедневно с Массалитиновым, Краснопольской, Любовью Столицей, А. М. Федоровым, вдовой Нест<ора> Котляревского и мн. др. Болгарское общество приглашает на обеды и ужины, мин<истерство> оплачивает отэль. Все это очень мило и трогательно, но не менее утомительно. Часа нет свободного. С утра фотографы, интервью, редакторы, почитатели. А в провинции, во всех городах, ходят барабанщики, сзывают грохотом барабана толпу и громогласно объявляют, — просто кричат, — о моем концерте! Так что имя мое звучит повсюду, даже на перекрестках улиц. Нельзя сказать, чтобы это было очень приятно. Но что поделать: надо зарабатывать свой покой! Покой, заработанный шумом, — какая ирония!

Ф<елисса> М<ихайловна> и я шлем Вам и Ф<едору> Ф<едорови-чу> наши искренние приветы. Целую Ваши ручки. Где-то будем 5 янв<аря>?

Всегда Ваш
Игорь

62

5 января 1932 г.
Toila, 5 янв. 1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
мы вернулись домой 1 янв<аря> в 11 ч<асов> веч<ера> прямо из Дубровника, где встречали Рождество в цветущих розах и зреющих перед окнами виллы апельсинах, при 22 град<усах> тепла, и попали в полосу морозов и снежных вихрей. Еще 27-го давал в Белграде концерт, и вот мы уже дома. Благодарим Вас, Фед<ора> Фед<оровича> и Асю за поздравления, получен<ные> в Белграде и, в свою очередь, поздравляем всех Вас. В дороге мы очень устали, т. к. не спали ровно семь ночей, и теперь отдыхаем. Мы побывали в 19 городах, в том числе и в Сараево, где провели 8 часов у знакомых, и дали в общей сложности 15 концертов. Это меня так утомило, что я отклонил 8 вечеров и поспешил домой, где так своеобразно очаровательно. Результаты материальные по причине всеобщего безденежья не блестящи, но все же я вполне доволен. Уж очень дешевы билеты в этом году: первый ряд в Софии шел по 10 лев, в провинции по 5 лев! В Белграде по 40 динаров — это уже прилично. Целую Ваши ручки, шлем привет Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе. Все Ваши письма получил своевременно. Вскоре принимаюсь за большую работу по переводу стихов с болгарского. Осенью, возможно, проедем прямо в Дубровник к своим друзьям, которые усиленно приглашали нас погостить у них на вилле длительнее. У них своя машина, и мы вновь хотим в Каттарро, Цетинье и Сполатто (Сплит). Там мы еще не были.

Ф<елисса> М<ихайловна> шлет искр<енний> привет свой.

Всегда Ваш
Игорь

63

9 февраля 1932 г.
Toila, 5.II.1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, шлем Вам с Фед<ором> Фед<оровичем> свой февральский привет. Рады, что Ася учится теперь лучше. Наш Вакх, — ему 1-го авг<уста> исполняется 10 лет, — учится в сельской школе очень хорошо. Второй год уже бегает. На днях получил извещение из Парижа о свадьбе Анаиды Марк<овны> с кн. А. В. Оболенским. Помните ли Вы ее? Встречаете ли в Берлине Элеон<ору> Марк<овну> и ее мужа? Ведь Вы меня с ними познакомили в 1918 г.

14.II меня приглашают выступить в концерте в Ревеле в конц<ертном> зале «Эстония», вмещающем около 2500 человек и славящимся на весь мир своей акустикой. Смирнов, напр<имер>, говорил мне, что, объездив весь мир, считает «Эстонию» на втором месте. На первый ставит зал в Сиднее. Я уже выступал там дважды. Теперь вскоре четыре года в Ревеле не выступал. Веду переговоры. Не знаю — сойдемся ли в условиях. А 17.II назначено мое чтение в Нарве, где тоже не читал года четыре. Об этом уже объявлено в эст<онских> газетах. Приезжайте с Фед<ором> Фед<оровичем> летом в Тойлу на дачу. Или к нам погостить. Когда-то мы еще попадем в Берлин: он не по пути всегда... Целую Ваши ручки. Фел<исса> Мих<айловна> и я шлем вам обеим свои приветы.

Всегда Ваш
Игорь

64

5 мая 1932 г.
Toila, 5.V. 1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, приветствую Вас с возвращением домой. В марте не писал по той причине, что Вы дали знать о своем отъезде, а в апреле боялся писать на Меран, думая, что письмо мое Вас уже там не застанет. Все Ваши письма и открытки получил своевременно, — благодарю Вас за них.

В феврале выступал в Ревеле и Нарве, в апреле снова в Нарве. Первый раз в зале было 250, а вторично 400 человек. В Ревеле же 1200. Везде прием был очень хорошим. Теперь до осени засел в деревне. Ловлю весенних лососок, поймал уже 9 штук: 3 1/4, 2 1/2, 1 3/4, 1 1/2, 1 и три по 1/2 ф<унта>. Одна, — фунтов в 7, — сорвалась, это очень досадно. Но она порвала себе губу.

На Пасху приезжали к нам Кайгородовы из Ревеля. Провели неделю. Она — теософка, он — художник. Набросал три этюда. По вечерам много читали стихов. На этих днях приезжает к нам из Лондона одна молодая дама. Проведет у нас все лето. Англичанка по отцу, итальянка по матери. А осенью мы хотим посетить Югославию и Румынию. Из Дубровника (Рагуза) нас очень зовет к себе одна добрая знакомая, Мария Андреевна Сливинская, у которой мы каждый раз на вилле останавливаемся.

Отчего бы и Вам и Фед<ору> Фед<оровичу> когда-нибудь не побывать там? Дивный край, в особенности далматинское побережье Адриатики, Черногория и Босния. Ехать лучше всего через Вену, Марбург, Загреб, Броды на Сараево. Но, конечно, красивее путь через Белград на Сараево. Приезжайте туда в октябре-ноябре, там мы и встретимся с Вами. Это - чудная идея. У Сливинской большая вилла на берегу моря, раньше они держали пансион, но думаю, что и теперь они уступили бы Вам одну из комнат. Веранда вся в глициниях, а в саду розы и апельсины.

Как идут экзамены Аси? Наш Вакх весной в третий класс переходит. Всего же 6 классов подготовительных к гимназии. Вот Вы каждый год путешествуете, и это очень интересно. Когда же в наши края, на Балтийское море? А следовало бы взглянуть на север, на нашу хибарку: и здесь много очарования и даже, если хотите, красоты. Впрочем, Тойла — лучшее место всей Эстонии...

И Фелисса Михайловна, и я шлем Вам и Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе наши искренние приветы. Целую Ваши ручки.

Сердечно всегда Ваш.
Игорь

65

5 июля 1932 г.
Toila, 5.VII.1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, Вы так и не ответили на мое письмо от 5-го мая, письмо, в котором я советовал Вам побывать осенью в Югославии, где мы могли бы с Вами,

б<ыть> м<ожет>, встретиться. Наши письма тогда разошлись, т. к. Вас не было в Берлине, — это я понял из вашей открытки. В июне, я каюсь, не писал, т. к. не знал, где Вы снова находитесь (как уже однажды было зимою). Но полагал, что Вы, по приезде домой, все же меня вспомните. Ответьте, пожалуйста, теперь сразу же, чтобы восстановить переписку, т. е. чтобы 5 авг<уста> я мог смело уже Вам писать, зная наверняка, что письмо мое будет Вами получено. Прошла уже половина лета: отцвели сирень и яблони (у нас это совсем недавно!), отзвучали соловьи, в лесу набухают грибы, — приближается осень. Опять уже осень? Так скоро? Да, да, осень. Так проходит жизнь... Мы целыми днями у моря, у речки, в парке. Изредка кто-нибудь приедет из городов. Вскоре ждем одну молодую даму из Лондона. Она должна была давно уже быть здесь, но у нее заболела младшая сестра, что задержало ее приезд из Англии. В настоящее время мы с Фелиссой Мих<айловной> сделались издателями: печатаем в Нарве на свой счет новую книгу стихов: «Адриатика». Нас побудило на этот шаг два обстоятельства: невероятная дешевизна типографского труда и необходимость (неизбежность, увы!) скорого заработка: сбережения наши от последней поездки кончаются, иссякают, — надо хоть на дорогу до Югославии заработать. Но это удастся только в случае распродажи половины издания. Всего же мы печатаем 500 экз<емпляров>. Продавать будем не очень дорого: 8 франц<узских> франков за экземпляр. И только в таком случае удастся что-нибудь заработать. В магазины издания не дадим: слишком большие комиссионные (40 проц<ентов>) да и опасно: не получишь с них после денег!.. Поэтому решили просить надежных знакомых содействовать распространению книг, т. е. предлагать книги их знакомым. Написал уже в Париж, Брюссель, Лондон, Белград, Софию и т. д. К сожал<ению>, в Берлине у меня нет никого, кроме Вас, кому я мог бы доверить книги. Но мне ужасно неприятно беспокоить Вас! М<ожет> б<ыть>, все же разрешите, дорогой друг, прислать Вам несколько экз<емпляров> на пробу? Вы нас очень этим обяжете. В Берлине можно продавать на нем<ецкие> марки сообразно с франками. Да, издание книги — это единственный более или менее приличный выход из того неприличного положения, в котором, благодаря кризису, может вновь очутиться поэт, за последние годы ставший было слегка оправляться от тягот былых лет зарубежья... Сообщите, как Ася — т. е. как его успехи? Как Вы с Фед<ором> Фед<оровичем> проводите лето? Что думаете по поводу Рагузы осенью? Вот было бы хорошо! Фел<исса> Мих<айловна> и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе лучшие наши воспоминания и чувства. Целую Ваши ручки. Жду весточки. Сколько экз<емпляров>, — если, конечно, Вы позволите, — Вам прислать? Вскоре будут готовы и мои новые портреты. А

Белград задерживает выпуск моих двух новых книг: «Lugne» и «Медальоны».

Всегда Ваш

Игорь

66

5 августа 1932 г.

Estonie. Toila. 5.VIII.1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
приветствуем Вас и Фед<ора> Фед<оровича> и Асю в горах Швейцарии! Лето проводим прелестно. На днях приехала к нам из Лондона знакомая. Она любит движение и веселье. Мы очень этому обрадованы. Спасибо большое за содействие касательно книг. Книги вышли в свет только вчера. Я пришлю Вам в конце августа. Фел<исса> Мих<айловна> и я шлем вам всем искренние пожелания. Ждем вестей.

Ваш всегда
Игорь

67

5 сентября 1932 г.
Toila, 5 сент.

Дорогая Августа Дмитриевна, получили ли Вы мою открытку от 5 авг<уста> на Лугано и вернулись ли уже домой? 30 авг<уста> я выслал Вам 20 экз<емпляров> книжки своей, — как она дошла: не смялись ли, не запачкались ли? Я разослал уже по всей Европе 285 экз<емпляров>. За две недели выручил 3/4 себестоимости!... Как Вы путешествовали? Довольны ли поездкой? Я получил от Вас только две открытки. У нас сезон дачный закончился. Эссен прожил 6 дней. Вспоминал о Фед<оре> Фед<оровиче> и просил ему кланяться. На днях ждем эст<онского> поэта Адамса. Приедет с невестой к нам дней на 10. В этом году много в лесу брусники и грибов. Мы пробудем здесь до 25 окт<ября>. Наша миссис Braithwaite все еще у нас. Пробудет до поздней осени, а потом уедет в Италию к сестре. Шлем с Фел<иссой> Мих<айловной> Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и

Асе искренние приветы наши. Скоро ли уедет Ася в Стокгольм? Пишите все подробно. Дела наши не из блестящих, но надеемся на дальнейшую успешную продажу книг. Вскоре рассчитываем уже на прибыль. Тянет в Рагузу. Возможно, поедем туда прямо, а оттуда уже в Румынию.

Целую Ваши ручки. Жду письма.

Всегда Ваш
Игорь

68

5 октября 1932 г.
Toila, 5.Х.1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
очень порадовались мы за вас, что так удачно путешествовали этим летом, что Ася был с вами и что его успехи радуют вас. А помните, было время, когда Вы были сильно обеспокоены его судьбой. Но у каждого юноши бывает такая полоса, когда он временно слабо учится, с годами — иногда с месяцами — это проходит. Так и у Аси: кризис миновал и, уверен, впредь пойдет все благополучно. А мальчик он, видимо, способный, раз мог поступить в лучшее учебное заведение Стокгольма. Помогай ему Бог в его занятиях! Что касается нас с Фелиссой Мих<айловной>, могу Вам сообщить, что в конце октября мы предполагаем отправиться в путь на всю зиму на заработки. Принимая во внимание, что в Югославии и Болгарии мы уже были, причем в первой два года подряд, на этот раз, раньше всего, мы хотим посетить Румынию, а оттуда, при благополучном стечении обстоятельств, возможно, вновь проедем в Югославию, на Адриатику, в Рагузу. Но пока это только мечты, тем более что Мария Андреевна Сливинская писала мне на днях, что они с Александром Влад<имировичем> собираются уехать из Рагузы навсегда. Не мыслим себе пребывания в Далмации без их общества: это на редкость обаятельная чета. Если они уедут, мы, пожалуй, и не поедем туда вовсе. Но пока что они усиленно нас к себе приглашают. Однако нам больше смысла ехать сразу в Бессарабию, где столько русских и где, значит, можно так или иначе рассчитывать на заработок. Дела наши, как и каждую осень, слабы, мы заняты теперь выискиванием средств к движению. Но теперь достать деньги чрезвычайно затруднительно, благодаря милой мировой ситуации. И нужны-то гроши: каких-нибудь 50—60 долларов, но достать их нам, повторяю, не так-то просто. Я разослал уже по Европе 345 экз<емпляров> «Адриатики», отовсюду пишут об удачной продаже, но, к сожал<ению>, деньги переводить почти немыслимо. Эстония и отчасти Латвия целиком окупили мне стоимость издания, и я уже не в убытке, но прибыли пока нет, т. к. нельзя достать денег из-за границы. Поэтому я пошел на явный риск, прося всех знакомых, продающих любезно мои книжки, посылать деньги в простых письмах. Из Варшавы получил на днях таким способом 25 злотых. Теперь жду из Югославии, Болгарии, Литвы и друг<их> мест. Вот и Вы, дорогой друг мой, если Вам посчастливилось продать несколько экз<емпляров>, не откажите в любезности послать до нашего отъезда немецкие марки в простом письме: перед отъездом, сами знаете, каждый грош имеет громадное значение. Но лучше всего послать одной аккредитивой, притом не очень новой, дабы избежать хруста, свойственного всем ассигнациям. Впрочем, м<ожет> б<ыть>, Вы найдете какой-нибудь другой способ пересылки? Если же нет, рискуйте, прошу Вас, тем или другим способом. О получении немедленно извещу. Самое позднее, конечно, около 15—20 окт<ября>, т. к. после 20-го мы думаем сразу же уезжать. С пути и из Румынии я буду писать Вам обязательно, и, если к январю-февралю попадем в Рагузу, м<ожет> б<ыть>, и Вы с Фед<ором> Фед<оровичем> проедете туда? Это было бы упоительно! Все наши гости уже разъехались. На днях уехала от нас жена поэта Виснапу, пробывшая две недели, а вчера уехала в городок Иеве (в 12 кил<ометрах> от нас) и missis Braithwaite, проведшая у нас 2 1/2 мес<яца>. Она будет теперь давать в Иеве уроки итал<ьянского> языка. Имеет их уже 7. По субботам будет приходить к нам. Жаль, что это продлится недолго, т. к. мы вскоре уезжаем. Ей будет скучно среди чужих. Осень с каждым днем все больше и больше вступает в свои права: листья желтеют и алеют, море бурно, в саду астры и георгины, но еще много солнца и очень тепло. Иногда я хожу ловить окуней и щук за 6 кил<ометров> в леса к Иеве — я очень люблю прогулки пешком, и мне было приятно узнать из письма Вашего, что и Вы, и Фед<ор> Фед<орович> совершали легко и бодро большие «проходы», а еще лучше по старинке: «переходы...» Мы с Фелиссой Мих<айловной> теперь много читаем. «Атлантида» и «Иисус Неизвестный» Мережковского, «Отчий дом» Чирикова, несколько книг Ремизова, Зайцева, Бунина и «Трагедия адм<ирала> Колчака» в 5-ти т. Мельгунова. Но все это не то, что хотелось бы прочесть и чего нет под рукой. По обыкновению!.. Я целую Ваши ручки. Сердечный привет Вам и Фед<ору> Фед<оровичу>.

Эссен приветствует и благодарит за память. На днях мы виделись тут с ним, и я передал ему привет от Фед<ора> Фед<оровича>.

Неизменно Ваш всегда Игорь

P. S. Когда будете писать Асе, скажите ему, что я вспоминаю его и приветствую.

Иг.

69

14 октября 1932 г.
Toila, 14.Х. 1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, чрезвычайно признателен Вам за любезное письмо от 9 окт<ября>. Отвечаю незамедлительно. То, что сообщаете о вывозе денег из Эстии, конечно, крайне затруднительно, но мы все же надеемся получать по пути небольшие суммы, следуемые за книги. Самая же насущная надобность именно здесь перед дорогой, т. к. я сильно опасаюсь, что мне не хватит на билеты, визы и проч. У меня же обыкновение — покупать билеты в бюро путеш<ествий> сразу до места назначения. В этом способе таится масса преимуществ: покупаешь сразу на одну валюту, дешевле и действительны они 2 месяца. Так вот, основываясь на этом, я и попросил бы Вас перевести деньги непосредственно сюда, в Эстонию. Конечно, было бы самое удобное — почтовым переводом, но если нельзя, банковским чеком. Дело в том, что почта у нас рядом, а ближайший банк в 12-ти километрах. Впрочем, это уж не так страшно, если нет иного способа. Боюсь, что не соберу в этом году из-за кризиса нужной суммы, поэтому-то и обращаю внимание на каждую, даже мелкую, получку: понемногу отовсюду — в результате что-то. Вы отлично, верю, меня понимаете. Мы с Фелиссой Михайловной шлем Вам и Федору Федоровичу искреннюю нашу благодарность за отзывчивость Вашу и просим принять наши самые теплые приветы. Итак, в ожидании от Вас весточки скорой целую ручки Ваши. Настроение пока все-таки очень бодрое и светлое. Впрочем, это уж у меня такая натура. И это, несомненно, очень и очень хорошо, не правда ли? Поедем мы через Ревель, Юрьев, Ригу, Варшаву, Львов прямо на Кишинев. Я напишу Вам с дороги. Да и из Toila, когда получу, извещу Вас. Всего хорошего. Всегда с Вами.

Игорь

P. S. В Париже книжки мои продает Тэффи, в Брюсселе — графиня С. И. Карузо, давняя приятельница из Харькова, в Нью-Йорке художник С. В. Животовский, в Софии вдова акад<емика> Нестора Котляревского и т. д. Всем им написал, но ответов пока нет: еще рано. На днях начну, вероятно, получать. От всего этого зависит наша судьба, а вернее — день отъезда в Румынию. Асе, пожалуйста, кланяйтесь при случае. Неужели вы и весною не приедете в наши края?! Здесь так очаровательно.

Иг.

Сколько, интересно, экз<емпляров> удалось Вам пока продать?

70

24 октября 1932 г.

Toila, 24.Х. 1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Перевод Ваш получил в субботу, 22 окт<ября>. Не нахожу слов благодарить за Вашу большую любезность. Благодаря разнице в курсе я имею 4 кроны лишних: здесь продаю по кроне. Теперь буду ждать из других мест. Когда поедем, сообщу. Спешу отправить эту открытку. Получил и второе Ваше письмо, — спасибо. Очень приятно было узнать, что в Испании есть человек, которому понравилась «Адриатика». Привет незнакомке. Вы интересуетесь Вакхом? Фел<исса> Мих<айловна> дает ему ежедневно двухчасовой урок русского языка. Он делает большие успехи. Они читают вместе Чарскую, Купера и Жюль Верна. Учится он в III классе. Сплошные пятерки. Всего здесь 6 классов. Потом в гимназию в Нарве. Мальчик он хороший, не лжет никогда. Бойкий и предприимчивый. Строит сам аэропланы, делает коробочки из сосновой коры, рисует. Всегда чем-нибудь занят. Фел<исса> Мих<айловна> и я Вам и Фед<ору> Фед<оровичу> шлем самые искренние наши приветы.

Целую Ваши ручки.
Всегда Ваш
Игорь

P. S. Вакх много слышал от нас о Вас и Асе, живо интересуется и преисполнен хороших чувств к далеким друзьям нашим. Он шлет Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе свой привет. Кланяйтесь, пожалуйста, и от нас Асе.

Иг.

Меня мучает мысль, что Вы не все еще экз<емпляры> продали: удастся ли Вам все распространить? Крайне неловко... Еще раз большое-большое сердечное спасибо!

Сию минуту получил Ваше письмо от 20.Х! Приношу Вам за него свою признательность, тронутый до глубины души. Итак, еще 8 экземпляров;»! Это уже лучше...

Бог даст, разойдутся все.

71

5 ноября 1932 г.
Toila, 5.XI.1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна! Пятое ноября застает нас все еще дома, и теперь уж я совсем не знаю, когда удастся нам уехать и удастся ли вообще. В Ревеле мы так все еще и не побывали, ожидая со всех сторон получек за книжку, но их, этих получек, чрезвычайно мало, и многие совсем ничего не сообщают. При таких условиях трудно на что-нибудь решиться. Все же деньги, которые удалось получить, понемногу распыляются и уходят на жизнь здесь. Жизнь, правда, дешева до удивления, но и она чего-нибудь стоит. В результате — не только <не> удалось что-либо отложить на дорогу, а не хватает на прожитие и, несмотря на героические наши усилия, пришлось уже задолжать теще за ребенка, тем более что ему пришлось шить новое пальто, купить сапоги и новые для школы книги. Но других долгов пока, слава Богу, нет — живем на наличные гроши, выручаемые от книг. Но теща сама в крайне стесненных обстоятельствах, и долг наш, в размере 16 долларов, весьма для нее существен. Фелисса Михайл<овна> угнетена и нервничает, что из-за нашего сына страдает ее престарелая (более 70 лет!) мать. Перешивать же из моих старых вещей невозможно, т. к. я ношу в деревне вещи до тех пор, пока они буквально не расползаются по швам!.. Что же касается Вакхиного крестного отца, то Эссен, несмотря на то, что является очень милым и просвещенным человеком, за все 10 1/4 лет существования своего крестника не помог ему ничем и никогда. Даже шоколадной плитки не привез никогда!.. По новым, — послевоенным, — понятиям это, очевидно, называется бережливостью, но по старым русским, если память мне не изменяет, это называлось несколько иначе... Вообще, должен с грустью признаться, что русская колония в Эстонии отличается какой-то совершенно особой неотзывчивостью и бессердечием, несмотря на то, что среди нее есть много людей не только состоятельных, но прямо-таки миллионеров! Работать же в газетах и журналах стало немыслимо: везде партийщина, кружковщина, кумовство. Больше года я не работаю ни в одной газете! А самое главное — редакции мстят мне, пользуясь моей теперешней зависимостью материальной, за всю мою былую независимость и самостоятельность, и игнорирование авторитетов. Ситуация не из легких, как видите! Все наши корифеи вроде Мережковских, Куприна, Зайцева, Шмелева и др., получают субсидии из Югославии и Чехословакии в размере 500—1000—2000 франков в месяц! Мы же лишены этой возможности, т. к., когда об этом узнали, было уже поздно: начался кризис, и новых стипендиатов не брали уже. Целую Ваши ручки. Искренний привет от Ф<елиссы> М<ихайловны> и меня Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе.

Всегда Ваш
Игорь

Простите за неинтересное письмо, но очень уж наболело на душе и кому еще и сказать, как не Вам, другу испытанному.

72

5 декабря 1932 г.
Toila, 5.XII.1932 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Вскоре Рождество, а мы все еще сидим дома. Уже по календарю декабрь, а зима такая необычная: ежедневно сияет солнышко, нет ни снежинки, в саду цветут анютины глазки!.. По утрам я занят интенсивной перепиской старых рукописей, подготовляя некоторые из них к печати, — если удастся это сделать, — весною. Днем, в сумерки, мы с Фелиссой Мих<айловной> делаем нашу обычную прогулку по гористому чудесному парку нашему, совершаем свое ежедневное «рондо», заключающее в себе ровно 5 килом<етров>, по вечерам читаем Загоскина, Мережковского, Шмелева и много стихов. Каждый вечер, - вот уже шестой год, — к нам приходит одна молодая петербурженка-беженка, любящая литературу, и принимает живейшее участие в чтении. Это очень милая дама, с которой всегда так уютно и хорошо мы себя чувствуем. Раньше было в Тойле около 350 беженцев, а теперь человек 10. Большинство из них орыбачилось, некоторые торгуют рыбой. Что касается книжек, всего продано уже 144 экз<емпляра>, прибыли кр<он> 88.27, но получено пока кр<он> 65.00 чистой прибыли. Продано же на сумму кр<он> 138.27. Возвращено же пока 114.99. Из этого следует, что имеет смысл издавать раз в году книжку. На очереди «Lugne» (Люнь), роман в стихах, и «Медальоны» (сонеты о поэтах, писателях и композиторах). Но эти книжки уже будут по 64 стр., и каждое издание обойдется себе по 80.00 крон. Продавать думаю по той же цене. Правда, прибыль будет несколько меньше, но зато книга пойдет лучше, думается. Печатать буду по 1000 экз<емпляров>: надо пользоваться кризисом, потом такое издание будет стоить не меньше 300 крон. Если бы имел свободные деньги, напечатал бы немедленно и припрятал бы до весны. А весною, м<ожет> б<ыть>, будет много дороже. К сожал<ению>, сделать этого не могу. Кое-как сводим концы с концами. Даже по всем лавкам расплатился. Разве же это не чудо — жить на такую маленькую книжечку четвертый месяц?! Около 15 янв<аря> попробуем все же двинуться в дальний путь. Но пока это лишь мечты. И не очень приятные... Вы меня ужасно обрадовали сообщением о билетах шведской лотереи. Спасибо, спасибо Вам сердечно. Я очень заинтересовался этой возможностью. Дело в том, что я всю жизнь мечтал о билетах, иногда покупал и никогда не выиграл ничего. Но, — странное дело, — всегда верил и верю в них. И знаю наверняка, что выиграю. Как только заработаю что-либо, непременно приобрету билеты: с нового года в Эстонии учреждается госуд<арственная> лотерея. А когда бывает розыгрыш Вашей? Вы пишите — дважды в год. Когда именно? Каждый ли раз Вы проверяете таблицы? Не пропустили ли? Я очень Вам благодарен за чудесное обещание. И — почем знать?.. Поэту ли не верить в чудеса? Верю, верю восторженно! Когда узнаю от Вас дни розыгр<ыша>, уже заранее буду каждый раз настраиваться и жить иллюзиями: это так облегчает тяготы житейские. Я, вообще, надежд не теряю и всегда жду чего-то необычного и значительного. Что же, часто мечты мои и сбывались... Не могу жаловаться. Когда будете писать мне, сообщите, пожалуйста, точное число оставшихся у Вас экз<емпляров>: мне это нужно знать для ведомости по изданию. Прошлый раз было у Вас 8. Удалось ли уменьшить это число? Пользуюсь случаем поздравить Вас, Фед<ора> Фед<оровича> и Асю от лица Ф<елиссы> М<ихайловны> и своего с приближающимися праздниками Р<ождества> Х<ристова> и Новым Годом и пожелать всего доброго и хорошего. Целую Ваши ручки. Вакх тоже приветствует всех Вас. Вот уже почти месяц, как Ф<елисса> М<ихайловна> начала учить его и по-немецки, т. к. в школе нем<ецкий> яз<ык> начинается только с 5-го кл<асса>. Она нашла нужным дать ему подготовку. А с весны будет заниматься и по-французски, хотя этот язык в начальной шестикл<ассной> школе вовсе не преподается. Англичанка наша переехала на зиму в городок Иеве, а летом опять будет у нас, и возможно, что летом Вакх начнет учиться и по-английски. По своему опыту знаю, как трудно без языков.

Ваш Игорь

73

5 января 1933 г.
Toila, 5.I.1933 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Фелисса Михайловна и я сердечно поздравляем Вас, Фед<ора> Фед<оровича> и Асю с Новым Годом, признательные Вам за приветствия Ваши, желаем от души всего хорошего и всяческого благополучия. Да, наступил опять новый год, но ничего хорошего в нем не чувствуется. Жить всем и каждому делается все труднее и труднее, взаимоотношения между государствами становятся все напряженнее и резче, безработица ширится, люди мечутся в тоске и полном отчаяньи, угроза голодных бунтов висит в воздухе. Людям терять уже нечего, - впереди всяческие эксперименты и пробы... Только в ночь на сегодня выпал снег, первый снег в этом сезоне, такой запоздалый, — вообще, все как-то странно, жутко и небывало...

«Адриатика», эта маленькая серенькая книжечка, доставившая нам столько розовых радостей, — морально и материально, — увы, последнее время перестала нас окончательно не только подкармливать, но и кормить, нигде уже больше не расходится совсем, и, следовательно, положение наше стало из рук вон плохо, и впереди - ужас беспредельный. Жестокая, мучительная бессонница терзает меня по ночам ежедневно, тяжелые, жгучие мысли лезут в голову, сердце не выдерживает, давая перебои, в нем часто такое чувство, как будто огонь сжигает его, колики, и оно рвется на части. Иногда боли физические попросту невыносимы. Совсем, совсем я разболелся от горя, от безнадежности, от безвыходности положения поэта в такие варварские, дикие, «ультракультурные» времена! Вдобавок частые острые боли в области желудка, и от малейших физических усилий, если приходится пилить или рубить дрова, головокружения, одышка, обильный пот, и в результате пластом валюсь на диван, прерывисто дыша, в полусознании. О пище лучше уж и не говорить: хронический отварной картофель, соленая салака, кипяток с несколькими ложками молока. Ни мяса, ни масла, ни жиров. Иногда - днями! - не видим даже хлеба!.. Одним словом -дошли до «точки». Хуже быть, пожалуй, не может. И это при здешней дешевизне баснословной, это тогда, когда день приличной жизни обходится около кроны! Из этого Вы видите, что мы тратим значительно меньше кроны... Еще бы! - мы тратим последние недели на все не более 20—30 сентов, т. е. часто меньше трети кроны!.. Тут не удивительно, что будут головокружения. Но мы не сможем платить больше, пока нет надежды расплатиться. И без этого уже опять пришлось всюду задолжать. Но больше всего нас, конечно, мучает, прямо с ума сводит долг теще за содержание Вакха. А этот долг все растет и растет, и уж нельзя больше должать, это уже становится наглостью, безнравственным деяньем. Но повторяю — выходов нет. В Ревель мы до сих пор так и не съездили за неименьем денег на дорогу. Туда и обратно стоит 13 крон. Посудите сами, как это трудно, просто невыполнимо для нас, у которых, даже при получении в свое время денег за книжку, никогда не бывало в доме более 2-6 крон! Единственный раз только было 24 кроны, полученных от Вас, но мы тогда прозевали съездить, растерявшись от такой крупной суммы и сгоряча уплатили часть долга, чтобы хоть чуточку вздохнуть полегче. Да и неизвестно, что мы сумеем сделать в Ревеле: теперь, говорят, там такой кризис, что вряд ли сможем достать денег на дорогу в Кишинев. Не дают под векселя — ходят слухи. Не дают даже при надежных жирантах. А риск большой: истратишь 13 крон и ничего не достанешь. А самое главное — и пробовать не можем, не имея денег на дорогу. Вот и сидишь тут, медленно, но верно погибая. А для того, чтобы уехать в Кишинев, нужно минимально 250 крон: одни билеты стоят (III класса) — 140 крон в один конец. А визы? А паспорт заграничный? А отэли в пути? Господи! Как все это непередаваемо тяжко! И Фелисса Мих<айловна> совсем разболелась: и сердце пошаливает, и бессонница, и глухой постоянный кашель. Что тут предпринять? Как поступить? Голова идет кругом. Вот такие невеселые новости приходится сообщать Вам, дорогой друг мой. Уж Вы простите, ради Бога, что пишу так откровенно. Но я думаю, что смысл нашей переписки — именно в откровенности. Иначе она не была бы дружеской, а лишь светской, т. е. не нужной душе.

И самое горькое, что знаем, отлично знаем, что стоит выбраться отсюда и мы будем спасены. Так всегда бывало. Но выбраться почти невозможно. Toila — прелестное местечко, но тупик. И этот тупик дает себя иногда чувствовать. А из Югославии, Болгарии и Румынии, где моих книжек продано крон на 30, никаким образом денег получить нельзя. Все пишут, что пересылка абсолютно запрещена. И нет никаких обходов закона. Нового писать ничего не в состоянии, единственно чем занимаюсь — это переписываю старые рукописи, приводя их в порядок, не теряя все же надежды, что когда-нибудь они понадобятся.

Все чаще и чаще нам с Ф<елиссой> М<ихайловной> приходит мысль о насильственном прекращении жизни. Пока, однако, еще решиться не можем: слишком мы еще жизнерадостны! Но при таких условиях жизнерадостность вскоре окончательно испарится. Да она уже и испаряется заметно.

Целую Ваши ручки. Шлем искренний привет Вам и Фед<ору> Фед<оровичу>. Нам так радостно, что в его лице Вы, дорогая, нашли верного и чудного человека, спутника Вашей жизни. Да сохранит Господь Ваше счастье! Вакх вспоминает Вас, приветствует. Мы часто говорим ему о Вас и Асе.

Всегда Ваш
дружески
Игорь

74

20 января 1933 г.
Toila, 20.I.1933 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, все время ждал от Вас весточки от 15-го, которая, обыкновенно, приходит к нам 18-го, но, увы, не дождался, и вот пишу вне очереди, чтобы просить Вас передать от имени Вакха сердечную благодарность милому Асе за его трогательное внимание. Само собою разумеется, и Фелисса Михайловна, и я очень тронуты добрым поступком Аси и выражаем ему искреннюю нашу признательность. В ближайшие дни мы едем в Ревель на несколько дней, чтобы на месте выяснить все возможности. Это — последняя ставка. Риск для нас крупный. Пока не были там, все же есть надежда, хотя и очень смутная, но, если, побывав, ничего не устроим, тогда не будет и ее, а без надежды, вдобавок истратив на поездку последние деньги, нельзя будет существовать. Впрочем — «смелым Бог владеет!» «Итак, мы начинаем!..»

Душою Ваш
Игорь

P. S. Ф<елисса> М<ихайловна> и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе наши искренние приветы и еще раз выражаем всем Вам свою признательность. В ночь на 5 янв<аря> у нас установилась зима, и вот уже третий день мороз достигает 18—20 градусов. Приходится топить трижды в день, чтобы поддерживать 12—14 град<усов> в комнатах: домик деревянный и без обшивки. Морозы нас — при кризисе — не радуют... Совершенно непредвиденные траты. Жду Вашего письма.

Иг.

P. S. Где тонко, там и рвется: сейчас принесли повестки из волости — требуют так назыв<аемый> «подушной» налог в размере — за нас с Ф<елиссой> М<ихайловной> вдвоем — 15 крон 25 сент<ября>. Вот и поездка в Ревель повисла в воздухе!.. От этого же налога не отвертеться. Срок уплаты: 28 янв<аря>. А потом — «с молотка»!..

75

25 марта 1933 г.
Кишинев. 25.III.1933 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, с 9.III мы живем здесь! Из Toila уехали 1.III. Побывали в Юрьеве, Риге, Варшаве. В Ревеле провели 10 дней -от 7 по 18.II. С трудом раздобыли тогда деньги на дорогу, сделав долги. 17.III дал здесь первый вечер, собравший полный зал. Но билеты столь дешевы, что выручка оказалась до смешного микроскопической. Теперь мы ее проживаем в ожидании второго вечера, имеющего быть дней через пять. Зовут и в провинцию, однако и это не сулит никакой пользы. Предприниматели робки и пользуются неважной репутацией. Устраивать же на свой счет у нас нет ни средств, ни уменья, ни знанья местных условий. Вдобавок крупные налоги. Принимают всюду очень тепло и радушно, много знакомств и приглашений, но и я, и Ф<елисса> М<ихайловна> почти все время кашляем и чихаем и редко куда выходим, боясь окончательной простуды. Впереди, вообще, весьма смутно. По этой причине и Вам не хотелось писать. Да и никому не пишу. Не сердитесь на меня, это так легко понять. Погода ужасная: то дождь, то снег. В городе — грипп. Не очень-то радостное настроение. Меня очень интересует результат мартовского розыгрыша в Стокгольме. Не будете ли добры сообщить и, вообще, написать по адресу: Romania. Chisinau. Str. Dm. Kantemir. L. Evitski pour I. S. (забыл указать № дома: Dm. Kantemir 10 А). Целую Ваши ручки, искр<енний> привет Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе. Ф<елисса> М<ихайловна> шлет свой всем привет. Пишите. Еще не знаем дальнейшего маршрута: 1933 г. дает себя чувствовать!..

Ваш Игорь

28.VI.1933 г.

76

28 июня 1933 г.
Замок «Храстовац». Словения

Дорогая Августа Дмитриевна! Сегодня ровно неделя, как мы приехали сюда, в старинный (600 л<ет>) замок в 120 комн<ат> гр<афини> Герберштейн, чтобы провести здесь несколько недель при русской школе. От Марибора (Марбурга) 18 кил<ометров> автобусом, от Вены четыре часа в поезде, от Белграда 12 ч<асов> езды в скором. Легкий горный воздух, прекрасный стол. Вокруг поля, буковые леса, река, горы. Вдали синеют Альпы. В Румынии мы провели два месяца, из них три дня в Аккермане и четыре в Бухаресте. Остальное время ушло на Кишинев, где я дал три концерта. Месяц прожили в Белграде, три дня в Дубровнике и восемь в Сараеве. Сборы везде хорошие, но денег не остается никогда: слишком низкие цены на билеты, все поэтому уходит на отэли и поезда. В Тойле растет с каждым месяцем долг по содержанию Вакха. Домой возвращаться без определенных результатов мы не можем. Не знаем, как все устроится, пока же живем здесь, по предл<ожению> Держ<авной> комиссии, для отдыха, в котором и Ф<елисса> М<ихайловна> и я сильно нуждаемся: не забудьте, что мы уже четыре месяца скитаемся, а при теперешних условиях это очень ведь утомительно. Ф<елисса> М<ихайловна> так измучилась и устала, что большую часть дня проводит в постели. В сумерки идет на прогулку в лес. Есть здесь и речка, где мы иногда ловим рыбу. Письмо Ваше на Кишинев получил своевременно, — благодарю Вас. Но с тех пор я вообще никому не писал, был слишком озабочен и омрачен. Только теперь принимаюсь за письменную работу. Напишите нам сюда, что Вы поделываете, где думаете провести лето. Нас с Вами разделяет одна лишь Австрия. Хорошо было бы, если бы Вы с Фед<ором> Фед<оровичем> приехали в пограничный Марибор с нами повидаться, вместе погулять и побеседовать. Это прелестный город, очень благоустроенный. Автобус ходит из него к нам и обратно трижды в день. Жду Вашего письма поскорее. Ф<елисса> М<ихайловна> и я сердечно Вас, Фед<ора> Фед<оровича> и Асю приветствуем. Целую Ваши ручки. В Мариборе мы были уже в 1931 г. и имеем знакомых, кот<орые> приглашают к себе и собираются к нам. Я давал там вечер. От Любляны (Лайбах) часа два езды. От нас близко и Триест, и Фиуме. Пятое мая?.. В этот день мы покинули Кишинев. А пятого июня были в Дубровнике. Побывали и в Бугасе на Черном море (в 4 часах от Одессы!).

Ваш неизменно
Игорь

77

28 сентября 1933 г.
28.IX.1933 г. Замок Hrastovac.
Slovenija

Дорогая Августа Дмитриевна, мне написали из Toila, что от Вас получена из Италии на мое имя открытка. Из этого я вижу, что Вы не получили ни моей открытки отсюда от 28.VI, ни письма от 15.VII. Напишите сюда до 10-го окт<ября>, и я напишу Вам большое письмо. Мы с Фелиссой Мих<айловной> очень жалеем, что переписка наша почему-то прервалась. Мы живем в замке вскоре три с половиной месяца. Бываем в окрестностях, много читаем, а я написал целый цикл лирики. Итак, откликнитесь поскорее! Мы приветствуем Вас и Фед<ора> Фед<оровича> Ася, вероятно, уже уехал. После десятого мы уезжаем в Загреб, Сараево, Белград и дальше. Целую Ваши ручки.

Всегда Ваш
Игорь

78

15 ноября 1933 г.
Сараево, 15.XI.1933 г.

Пишу Вам в Ваш день, дорогая Августа Дмитриевна, торопясь сообщить, буквально вырывая свободную минутку, что оба письма Ваши в Hrastovac получил и от всего сердца благодарю за чувства и пожелания, в них вмещенные! Занят я бесконечно. Дело в том, что меня просили прочесть здесь две лекции: одну на тему «Русская поэзия начала XX века», а вторую — «Поэзия Эстонии». А потом заказали и о футуризме. Пришлось сначала все это написать, притом не имея никакого под рукой матерьяла, а потом три дня читать. Первая лекция состоялась 9-го, вторая 12-го и третья 13-го в залах Народн<ого> унив<ерситета> и Югослав<ской> лиги. Кроме того, дал и первый в сезоне концерт (всего 3-ий в Сараеве). А теперь пишу статью по заказу хорватского журнала. Пробудем здесь еще два дня (всего, следов<ательно>, 2 недели), а потом поедем в Белград. В замке прожили ровно 4 1/2 месяца. Как только устроимся где-либо длительнее, напишу Вам подробно о летней жизни и о своих работах. А пока целую Ваши ручки. И Ф<елисса> М<ихайловна>, и я шлем свои искренние приветы Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе. Всегда вас всех вспоминаем, радуемся, что лето вы провели вместе и удачно.

Всегда Ваш
Игорь

79

15 декабря 1933 г.
Белград, 15.XII.1933 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, с 18 ноября живем здесь. Прочел одну лекцию и дал концерт. Были пущены в ход оба раза приставные стулья, и многие стояли. Но цены до смешного низкие: от 20 до 5 дин<аров>. Ежедневно десятки визитеров, интервьюеров, фотографов и пр. Почти всегда у кого-нибудь обедаем и ужинаем. Одна почитательница даже ананасы в шампанском на десерт устроила!.. Были на «Онегине» и «Вертере». Ни мига свободного. Пишу в пальто: идем на вернисаж выставки А. Ганзена. Часто-часто Вас вспоминаю. Целую ручки. Вскоре пришлю адрес. Фелисса Мих<айловна> и я приветствуем Вас и Фед<ора> Фед<оровича>.

Ваш Игорь

Завтра покидаем Югославию. В Сараево были 15 дней.

80

19 января 1934 г.
Кишинев, 19.I.1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
редакция «Золотого петушка» очень просит Вас не отказать в любезности посодействовать в распространении среди Ваших знакомых первого номера нашего журнала. Со своей стороны полагаю, что почетную попытку молодого энтузиаста Леонида Евицкого стоит всячески поощрить и поддержать: это ведь героизм — в наше трудное и неблагодарное время пробовать организовать вестник Чистого искусства! Если Вы возьмете на себя труд по распространению и Вам удастся распродать экземпляры, деньги соблаговолите перевести на имя Леонида Григорьевича: Leonid Evitski. Str. Dm. Kantemir, 10 A. Chisinau. Basarabia. Roumanie. На его же имя пишите письма и мне. 2-го ноября мы уехали из замка Hrastovac в Sarajevo, где пробыли, как я Вам писал оттуда, две недели. Затем мы проехали в Белград на три недели. Прочел лекцию и дал вечер, а также читал по радио. Вечера прошли с аншлагом. В Софии пробыли 27 дней. Дал там четыре вечера. Сутки провели в Бухаресте. Обедали у Л. Я. Липковской, ужинали с Е. И. Арцыбашевой. Сюда приехали 5 янв<аря>. Наняли особняк в одну большую теплую комнату. В центре города. Пробудем до весны.

При редакции открываются курсы версификации, и я приглашен преподавателем. Думаю, кроме того, объездить всю Бессарабию, читая лекции о русской и эстонской поэзии и устраивая вечера своих стихов.

Как только устроюсь, напишу Вам более подробно и детально. Пока же у нас страшная горячка: журнал только что вышел, и мы заняты рассылкой его по всем центрам Европы и Америки. М<ожет> б<ыть>, наладите нам какую-либо связь с русскими книжными магазинами Берлина? Будем крайне обязаны. Мы не знаем, к кому в Берлине можно обратиться. Знаю только, что Вы — мой испытанный друг, и верю, что охотно пойдете встречно. В Кишиневе журнал пошел очень успешно. Расходы большие, средства ограниченные. Надо во что бы то ни стало поставить его на ноги. Фелисса Мих<айловна> и я шлем сердечные наши приветы Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе. Целую Ваши ручки. Ежедневно Вас вспоминаем. Напишите поскорее. Теперь уже переписка наладится, т. к. будем сидеть на одном месте.

Ваш неизменно
Игорь

81

5 февраля 1934 г.
Кишинев, 5.II.1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
итак, пишу Вам в «наш» день! 25.I послал Вам «редакционное» письмо. 2.II послано Вам 10 экз<емпляров> журнала. В последний момент я перерешил выслать 20, боясь обременять Вас слишком большим количеством экз<емпляров>. Проводим время очень мило и тихо. Ежедневно навещают нас наши друзья и приглашают к себе. Ф<елисса> М<ихайловна> много времени проводит на воздухе, гуляя ежедневно не менее двух часов. Квартирой очень довольны: тепло и уютно. Да и хозяйка оказалась моей давнишней и горячей почитательницей и постоянно оказывает всяческие знаки внимания. У меня много работы по подготовке лекций. Вскоре постараюсь все же написать Вам побольше: так часто вспоминаем Вас. И с большою и искренней приязнью. Ф<елисса> М<ихайловна> и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе наши теплые приветы. Целую ручки.

Игорь

Постоянный адрес: S. Stodulski pentru Ig.-Sev. Str. Bratianu, 91A. Chisinau. Basarabia. Roumanie.

82

5 марта 1934 г.
Кишинев, 5.III.1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, искреннее спасибо за Ваше исчерпывающее вопрос о продаже в Берлине письмо от 14.II и за обычное — всегда милое сердцу! — от 15.II. Сегодня ровно два месяца, как мы здесь. За это время я дал (24.II) один закрытый вечер. Второй предположен около 15.III. 9.III состоится второй вечер в Бухаресте, куда мы поедем на два дня и снова сюда, вероятно, вернемся. Во всяком случае жду Вашего письма на Стодульского. Срок нашей визы кончается 3.IV. Здесь снег почти весь растаял, часто стоят солнечные дни, но бывают и морозы. Ежедневно у нас собирается по несколько человек: читаем, беседуем. С курсами ничего не вышло: для турнэ по стране нет ни импресарио, ни средств. Журнал может быть, выйдет, а м<ожет> б<ыть>, и нет, т. к. Евицкий ухлопал много денег на первый номер (27 тысяч лей!), а вернул пока около трех!.. А денег у него вообще нет. Но возможно все же, что найдет соиздателя. Все это, конечно, очень грустно и даже безнадежно, т. к. дома нас не ждут никакие заработки. 1.III исполнился год, как мы выехали из дома, и до сих пор едва концы с концами сводим, и часто не знаем, как проживем завтрашний день. Из Софии мне пишут о скоропост<ижной> кончине Любови Столицы. Было ей 53 года, и она была веселая и цветущая женщина. Мы часто встречались с ней у Массалитиновых и Разгоневых и бывали у них в доме. В день смерти она принимала участие в литер<атурном> вечере, сама играла в своей пьесе, много танцевала и через 15 минут, по возвращении домой, умерла. Это производит тяжелое впечатление на недавно ее видевших. Умерла и А. Н. Игнатовская, у которой мы часто бывали в Белграде. Ее муж — известный профессор, имеет клинику. 6.XII я был у них, она была немного больна, а 7-го, на другой день после нашего отъезда в Софию, скончалась (нарыв в желудке, о котором еще накануне не подозревали врачи и муж!). Письмо мое, как видите, не из веселых, таково время, видимо. Фелисса Мих<айловна> и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе приветы искренние. Я рад, что у Вас все, слава Богу, благополучно, что Вы довольны своей жизнью, рад, что у Аси хорошие друзья. Мои «Медальоны» вышли в свет. В настоящее время получены здесь и поступили в цензуру. Когда освободятся, вышлю Вам. Целую Ваши ручки.

Ваш Игорь

83

5 апреля 1934 г.
Кишинев, 5.IV.1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Фелисса Мих<айловна> и я сердечно поздравляем Вас, Фед<ора> Фед<оровича> и Асю с Праздниками св. Пасхи, шлем лучшие пожелания и всегда вспоминаем. 31.III вернулись из Бухареста (12 ч<асов> езды в рапиде), где пробыли 8 дней. Я дал там концерт, превзошедший все ожидания. 29.III произошло сильное землетрясение. Мы сидели в отэле. Впечатление потрясающее. В Белграде вышла в свет новая моя книга — «Медальоны». Половина издания сразу же распродана. Вскоре выпускаю здесь роман «Рояль Леандра». «Петушок» все-таки вскоре выйдет (№ 2—3). Но с ним много хлопот и трудностей, т.к. издатель абсолютно без денег. В Бух<аресте> мы с одной дамой посетили мецената, и так как эта дама была очень красива, получили для издателя некий куш. На днях издатель начнет действовать, и № вскоре выйдет. Сияет солнце, зеленеет трава, распускаются почки. Целую Ваши ручки. Приветствуем Вас, Фед<ора> Фед<оровича> и Асю.

Ваш всегда
Игорь

Постоянный адрес: S. Stodulsky pentru Ig.-Sev. Bratianu. 91A. Chi§in3u, Basarabia. Roumanie.

84

5 июля 1934 г.
Toila, 5.VII. 1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, 12-го июня мы, наконец-то, вернулись на милый север, пробыв в отсутствии 1 год, 3 месяца и 12 дней. 7 месяцев пробыли в Югославии, 1 месяц в Болгарии и 7 месяцев (2 — в 1933 и 5 — в 1934) в Румынии. Поездка не дала в матер<иальном> отношении ровно ничего: все заработки сразу же улетучивались. В Кишиневе всего прожили полгода и месяц в Бухаресте. Всего везде дал 20 концертов и лекций. Последний был 2-го июня, с участием Л. Я. Липковской, в Бухаресте. Мне так грустно, что переписка наша опять временно прервалась, но на это были веские причины: меня закружил «проклятый» (по Пушкину) Кишинев, и в его обольщениях я (буквально) чуть не сложил головы... Чудом спасенный, с радостью и упоением вернулся домой. Пробудем до осени, а там опять в скитания. Что делать, — таков удел горестный лирического поэта! Куда? И сами еще не знаем. М<ожет> б<ыть>, в Париж и Брюссель, м<ожет> б<ыть> — в Грецию и Турцию. А у нас снова уже гости. Приезжала из Ревеля Грациэлла с подругой-англич<анкой>, только что прибывшей из Лондона, приезжал на гоночном велосипеде из Ревеля (220 кил<ометров>) молодой баритон-поэт, приезжал с озера Uljaste наш хозяин с детьми, а на днях ждем из Юрьева эст<онского> поэта Вильмара Адамса. № 2 «Золотого петушка» печатается в Бухаресте и вскоре выйдет в свет. Цена та же, но в нем более 60 страниц и масса иллюстраций. Издание перенесено в столицу, и половина текста идет по-французски. Дай Бог успеха Евицкому и его детищу! Его любовь к искусству положительно трогательна.

Когда мы ехали со станции в белую холодную ночь, в лесу в открытом экипаже было очень холодно (9 град<усов>), и Ф<елисса> М<ихайловна> получила ангину. Неделю пришлось пролежать и вызвать врача. Вакх собирает теперь марки, и, если у Вас имеются какие-либо, пришлите, пожалуйста: будет крайне признателен. В Бухаресте 800 т<ы-сяч> жителей, и город этот элегантен и параден. У нас там появилось много интереснейших знакомых. Мой роман в сент<ябре> будет печататься именно там. А «Медальоны», выш<едшие> в свет в феврале в Белграде, почти уже все распроданы. Имеется ли у Вас экземпляр? Напишите, как проводите лето, о своих планах и самочувствии. Целую Ваши ручки. Сердечный привет от Фел<иссы> Мих<айловны> и меня Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе. Наша Toila очаровательна!

Ваш Игорь

85

5 сентября 1934 г.
Toila, 5 сент. 1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Наша переписка опять все не может никак наладиться, что мне крайне досадно. Я писал Вам, вернувшись из Бухареста, 5-го июля, а около 20-го июля получил от Вас открытку из Италии. Не зная, вернулись ли Вы к 5 авг<уста> в Берлин, каюсь, умышленно пропустил срок, все поджидая от Вас весточки с извещением о возвращении домой и о получении моей июльской «постальки». Но вот Вы молчите, и поэтому

рискую написать Вам на Берлин. Лето промелькнуло очень быстро, и было оно чудесным. К нам приезжали все время гости, но мы были много на воздухе и в движении. Почти ежедневно проливались краткие, но потрясающие грозы, да и теперь нельзя жаловаться на отсутствие влаги. По соглашению с редакцией «Зол<отого> Петушка», деньги за проданные в Берлине экз<емпляры> можно переслать на мое имя, а равно и все непрод<анные> экз<емпляры>, которые я имею возможность здесь распродать. Будьте добры, пришлите мне, пожалуйста, теперь же все оставшиеся экз<емпляры> № 2—3 на днях все же вышел. В нем 64 стр<аниц>, и составлен он, и выглядит внешне несравненно лучше, чем первый. К сожал<ению>, я получил пока всего пять номеров, и они моментально разошлись. Живем мы исключительно на книги и журналы. К сожал<ению>, книги все уже распроданы, а редакция очень небрежна касательно высылки номеров. Приготовил для издания новую книгу, но нет пока для этого средств, а жаль, т.к. 500 экз<емпляров> «Адриатики» дали мне 110 долларов прибыли, а 200 экз<емпляров> «Медальонов» 58 долларов. Издание же обходится около 15 долларов всего! И окупается в месяц буквально. Как Вы провели лето? Долго ли были вместе с Асей? Сообщите нам, прошу Вас, подробнее. Часто с Ф<елиссой> М<ихайловной> вспоминаем Вас, Фед<ора> Фед<оровича> и Асю. Странно: никогда не видимся ведь, а все вы постоянно с нами, и, когда нет от Вас долго вестей, скучно и пусто. Целую Ваши ручки. Привет вашим самый искренний.

Дружески с Вами
Игорь

86

5 октября 1934 г.
Toila, 5.Х. 1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, оба Ваших милых письма получил своевременно, за которые очень признателен Вам и рад, что переписка наша вновь наладилась. Вакх был сильно обрадован марками и просит передать Вам его горячую благодарность. Ваш присыл — ценный вклад в его коллекцию. У Вас, очевидно, большая переписка, что видно из количества государств. Напр<имер>, у меня тоже переписка не маленькая, однако нет ни Турции, ни Греции, ни Испании. Фелисса Мих<айловна> и я, в свою очередь, выражаем Вам свою признательность за Ваше внимание к Вакху.

Учится он хорошо, на днях начал пятый класс основной шестиклассной школы. Только уж очень много нам забот с ним, и таких малоинтересных забот. Мы так далеки от всего прозаического и суетного. Итак, Ася готовится к поступлению на службу. Дай ему Бог успехов в начинании. Верим, что, при хорошей протекции, ему, в конце концов, все же удастся прилично устроиться. Просто верить не хочется, что он не найдет службы. Очевидно, дело во времени только. Это хорошо, что Вы с Фед<ором> Фед<оровичем> ежелетне возите его с собою по Италии и Швейцарии, ибо эти путешествия очень много дают и сильно способствуют общему развитию. Поступление же на курсы русского языка в Стокгольме можно только приветствовать, т. к. вероятно, учась постоянно в Швеции, он не мог в совершенстве ознакомиться с родным - и таким прекрасным! — языком. Надеюсь, что он много читает по-русски: это ведь так полезно, на мой взгляд. Когда будете ему писать, передайте, пожалуйста, наши искренние приветы и такие же пожелания. На днях мы ездили в Ревель, где и провели у знакомых четыре дня. Город, очень красивый и своеобразный, показался нам после Бухареста провинциальным и заглохшим. Но в нем все же около 140 тысяч. Мой концерт состоится 1 ноября в Синем зале театра «Эстония». Хотели послушать неувядающего «Севильского цирюльника», но ошиблись днем. Побывали на вернисаже выставки эстонских художников. Даровитый Арен выставил сильно модернизованную «Даму с моноклем» — некую наглую «современницу» с неожиданной застенчивостью в лице. Оригинальная по замыслу композиция. Кайгородов фигурирует подчеркнутыми «Журавлями» над морем. Но море выписано небрежно, смутно и, если хотите, даже нелепо. У него на квартире мы встретили ряд вещей гораздо более выдержанных, и вообще он, надо признаться, делает большие успехи. Его ценят даже в Голландии. Повидали в Ревеле всех своих знакомых, порассказали о своих скитаниях по Балканам и вернулись в тишь и благодать приморской красавицы — Тойлы. В Бухаресте печатается мой новый роман «Рояль Леандра». Издание опять-таки авторское. В книге будет 70 страниц, и продаваться она будет по одной эст<онской> кроне. Это единственная возможность для нас как-нибудь существовать, т. к. концерты дают до смешного мало. А «Адриатика», отпечатанная в 500 экз<емплярах>, принесла нам не более — не менее, как 110 долларов чистой прибыли, что нам хватает на полгода жизни. Но, конечно, это только при том условии, если книгу продают знакомые, а не книжные магазины. Но у нас, слава Богу, знакомых много повсюду, и из стран, откуда нельзя переводить денег, можно получать почтовыми купонами, которые я имею возможность обменивать здесь на деньги благодаря любезности одной дамы, держащей лавку. Кстати, я Вам крайне признателен за присланные купоны за журнал. Евицкий выпустил № 2—3, который значительно лучше первого. 8 страниц из 67 по-французски. Евицкий очень милый и восторженный, но крайне легкомысленный, большой вивер и мечтатель. Вряд ли он сумеет поставить журнал на должную высоту, т. к. игнорирует интересы сотрудников, данных ему мною. Так, напр<имер>, ни Ремизов, ни Лукаш, ни другие до сих пор не получили от него гонорара, что мне крайне неудобно, т. к. я просил их прислать рассказы. Я писал ему, чтобы он выслал Вам очередной номер в одном экз<емпляре> gratis, — не знаю, получили ли Вы. Он так непростительно небрежен, этот экс-хусар! Пользуясь дивной осенью, мы совершаем ежедневные длительные прогулки в парке у моря. На море участились бури. Но солнце сияет так ярко, и воздух напоминает Дубровник в январе. А это так упоительно. Мы с Фелиссой Мих<айловной>, трижды за последние годы там побывавшие, часто грезим об Адриатике. Пожалуй, в этом сезоне никуда, увы, ехать не удастся. А это жаль, конечно, т. к. приятно зимою очутиться в теплых краях солнечных. Хорошо еще, что у нас в деревне живет одна прелестная дама из Петербурга, приехавшая сюда тринадцатилетней девочкой и превратившаяся на наших глазах в красивую, очаровательную русскую женщину. Ей 29 лет. Муж ее держит лавку, где мы и пользуемся кредитом. Эта милая дама приходит к нам ежедневно уже много лет, вместе гуляем и читаем по вечерам Блока, Брюсова, Гумилева и других излюбленных авторов. Она знает наизусть много моих стихов (почти в с е!) и других авторов. Человек она остроумный, очень тонкий и веселый. Даже как-то странно порой, что она вынуждена сидеть за прилавком, обладая совсем иными данными. Мы все зовем ее ехать с нами в турнэ, и она, конечно, мечтает об этом, но к сожал<ению>, дело не позволяет ей бросить Тойлу. По воскресеньям она задает нам дивные приемы и закармливает моими любимыми русскими пирогами. Присутствие этой женщины в Тойле несомненно скрашивает наше в ней пребывание. А других знакомых ведь здесь абсолютно нет. Вот только Эссен, разве. Но он живет, как Вы знаете, в шестнадцати километрах от нас. Есть еще в десяти километрах знакомый старичок — капитан 1-го ранга Клапье де Колонг, флаг-капитан адм<ирала> Рожественского. Ему 77 лет, и он недавно женился на Римской-Корсаковой, которой 57!.. Но все это в отдалении. Да и скучно, по правде говоря, со старцами. Целую Ваши ручки. Фелисса Мих<айловна> и я шлем сердечные приветы Вам, дорогая Августа Дмитриевна, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе, жду с нетерпением Вашего письма от 15.Х. Получу его, как всегда, 18-го.

Дружески Ваш неизменно Игорь

P. S. Посылаю Вам книжечку стихов одной знакомой дамы из Сараева, которой я рекомендовал отпечатать их в нашей нарвской типографии, и прошу Вас высказать о книжке свое мнение, что меня очень интересует. Не правда ли, как мило издана брошюрка? На мой взгляд, лучше даже «Адриатики». Вал<ентина> Вас<ильевна> гостила прошлое лето у нас в Словении под Марибором, и мы провели чудесные дни там.

Иг.

87

7 ноября 1934 г.
Toila, 7. XI.1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
только вчера поздним вечером мы вернулись из Ревеля, где третьего я дал в Синем зале театра «Эстония» концерт, собравший почти полный зал публики и прошедший с большим брио. Как всегда, 3/4 было женщин, конечно. К сожал<ению>, в материальном отношении не так уж удачно: 15 долларов фикс, из них дорога (поезда и лошади) 7 долл<аров>, привезли домой около шести, т. к., хотя и останавливались у знакомых, но два долл<ара> выскочили на мелочи, а по лавкам и за Вакха платить надо сразу же около 20 долл<аров>! И так за последнее время почти всегда, и это уже приняло хронические формы. Все это далеко, понятно, не радует, и не хочется даже говорить на эту тему. Бог даст, все улучшится. А меня все время беспокоит судьба Вашей приятельницы из Испании: откликнулась ли она? Получил ли Ася службу? Нас очень и очень тронуло, что мои книги так почетно выделены в кабинете Фед<ора> Фед<оровича>. Впрочем, я никогда не сомневался в хорошем Вашем отношении к себе, за которое всегда сердечно признателен. Вчера, когда мы в темноте ехали 9 кил<ометров> со станции лесом в Тойлу, молодые и горячие лошади, испугавшись встречного автомобиля, ослепленные его прожектором, понесли, и только чудом мы не угодили в разлившуюся от осенних дождей речку. Кучер с большим трудом удержал их у самой воды. Ландо совершенно уже покренилось. Мы с Фел<иссой> Мих<айловной> любим быструю езду, но в темноте это изобилует большими опасностями. Книга моя печатается уже в Бухаресте, и на днях мне прислали корректуру первых двух печатных листов. В Ревеле время провели очень насыщенно, повидались с большинством знакомых. Ревель живописен и колоритен. Приятно изредка туда ездить.

Простите великодушно, что не написал из Ревеля пятого, но там буквально минуты не было свободной, мне же хотелось написать Вам более подробно. Вакх искренне благодарит Вас за марки. Фелисса Мих. и я шлем Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе искренние наши воспоминания. Целую Ваши ручки. Привет Вам и от г-жи Штрандель, нашей петербурженки, скрашивающей наши приморские досуги. Я только что закончил книгу Марии Ундэр, переведенную с эстонского совместно с Фел<иссой> Мих<айловной> — в ней 42 страницы. Вскоре нужно ее печатать. Жду Ваших скорых вестей.

Всегда Ваш
Игорь

88

1 декабря 1934 г.
Toila, 1.XII.1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, пишу Вам в декабре не пятого, а первого, т. к. хочу поскорее Вам ответить. Меня крайне тронула Ваша испанская приятельница. Я рад, что на Земле есть еще живые сердца! Будете ей писать — приветствуйте. К сожал<ению>, ни одного свободного экз<емпляра> «Классических роз» у нас давно уже нет. И достать их не могу, т. к. книга издательством перепродана кому-то. Это мне крайне досадно. 20.XI послал Вам экземпляр «Медальонов» с надписью. Известите, пожалуйста, о получении, иначе буду думать, что книга пропала, т. е. почему-либо до Вас не дошла... Роман в строфах («Рояль Леандра») выйдет в свет между 15—20 дек<абря>. Надо ли говорить, что без промедлений вышлю его Вам? У нас дней шесть назад выпал первый снег, но теперь почти весь растаял. Было даже 2 гр<адуса> ниже ноля, но теперь опять тепло: от 3 до 7. На море частые бури. Наш гость из Софии пробыл у нас всего два дня. Ему здесь очень понравилось. Летом приедет одна милая дама из Кишинева — та самая, у которой мы жили три месяца и которая сходила с ума и тоже три месяца провела в сумасш<едшем> доме. Ей 34 года, она тонкая и умная. Поет, рисует, декламирует. Внешностью — Брунгильда (в смысле массива!) Выше меня на голову, — великанша. И при этом, что удивительно, сложена пропорционально. Редкой красоты — южного типа — женщина. И редкой доброты. Замужняя, но уже 6 лет назад разошлась со своим инженером. У нее в Кишиневе три дома. Именье и авто недавно продала, но старого повара Илью трогательно бережет. Вообще, у нас столько колоритных и интересных встреч. Жаль, что в письме всего не расскажешь. Вакх благодарит за марки и почтительно целует, как и я, Ваши ручки. Ф<елисса> М<ихайловна> и я шлем сердечные приветы Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе.

Ваш всегда
Игорь

Спасибо за надежду выиграть в декабре. Всегда верю!

Вчера заболел Вакх. Сегодня был доктор. Кажется воспаление легких и корь. Не хватало еще болезней!

89

21 декабря 1934 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!
Фелисса Михайловна и я поздравляем Вас, Федора Федоровича и Асю с праздниками Рождества Христова и с Новым Годом, от всей души желая всем вам счастья и радости душевной! Итак, Ася первый раз не с Вами? Обидно, но он ведь в январе приедет, и это уже скоро. К счастью, Вакх отделался корью и то в легчайшей форме. А в Нарве теперь свирепствует дифтерит, - все школы закрыты. От нас около 45 верст, и это воистину страшно. С Божией помощью, не дойдет до нас. Ф<елисса> М<ихайловна> и я сердечно благодарим Вас за «шоколад» Вакху: Вы всегда такая трогательно милая и любезная. Корректура романа мною уже отослана в Бухарест, и книга выйдет около 10 января. Спешу послать Вам это письмо, чтобы не опоздать на сегодняшнюю почту.

Целую Ваши ручки.
Все мы приветствуем Вас,
Фед<ора> Фед<оровича> и Асю.
Всегда Ваш

Игорь

90

5 января 1935 г.
Toila, 5.1. 1935 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
наши письма разошлись: и Вы и я писали их одновременно 21.XII! Мы все сердечно благодарим Вас за Ваше большое внимание к болезни ребенка, к счастью, прошедшей легко. Сегодня я получил письмо из Бухар<еста> от Ольги Леонт<ьевны> Мими, в котором она извещает меня, что роман мой выходит в свет 3—4 янв<аря>, так что я надеюсь, Вы вскоре будете его уже иметь. Опоздание по случаю Праздников. Нам всем очень понравился Ася: серьезный и вдумчивый. И очарованы милым и добрым выражением лица Фед<ора> Фед<оровича>. А Вас мы ведь давно знаем по ранее присланным и в альбоме находящимся карточкам. Жалеем только, что до сих пор не собрались в нашу очаровательную страну: она некоторым образом близка любимой Вами Швеции. Приезжайте с Фед<ором> Фед<оровичем> и Асей на Пасху! Если у нас покажется Вам слишком тесно и убого, можно остановиться в одном из трех комфорт<абельных> пансионов или же в новом отэле «Инда». День обходится с полным пансионом (и с пост<ельным> бельем) всего две эст<онские> кроны (с человека). А поезд тоже дешев. Так искренне хотелось бы со всеми вами повидаться, и это желание вполне естественно: с февраля 1918 г. мы не виделись! 28 янв<аря> будет 17 лет, как я переехал сюда. Дважды выезжал в Петербург (в феврале и мае) и в февр<але> в Москву и Ярославль. Помните? Фелисса Мих<айловна>, я и Вакх шлем всем вам искренние наши приветы. Целую Ваши ручки. Всего хорошего в Новом году!

Ваш сердцем
Игорь

91

1 февраля 1935 г.
Toila, 1.11.1935 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, пишу Вам в день своего тридцатилетнего юбилея. Статьи в газетах некоторых уже появились. Общ<ественные> организации устраивают в середине месяца мой концерт и банкет в Ревеле. Да, как видите, постарел я. Одно утешенье, что дебютировал семнадцати лет... На этих днях (25.I) послал Вам 10 экз<емпляров> новой книги в надежде, что не откажете в любезности ее распространить: мы ведь живем исключительно своими изданиями. Ольга Леонт<ьевна> Мими издала роман на свой счет, оставив себе на покрытие расходов 200 экз<емпляров>, а мне прислала 800. Любезность, конечно, редкостная. И еще большая сердечность, не правда ли? Ей 29 лет, золотая красавица, поэтесса, жена директора банка. Пишет часто то из Констанцы, то из Синайи, то откуда-то из Трансильвании: вечно путешествует. В Бухаресте они нас заласкали и катали в авто всюду. В особенности дивные поездки по шоссе, построенному русским генералом Киселевым: десятки километров «стрелы»! И уютные рестораны над озерами. Недавно был в Ревеле, где провел три с половиной дня. Вернулся вместе с редактором «Вестей дня» Шульцем. Он погостил у нас два дня. Приезжал и беллетр<ист> из Нарвы — Волгин. Они взяли у меня сведения и фотографии. Вчера одна из них и статья Пильского появились уже в «Сегодня». Думается, роман можно продавать по одной марке. Деньги можно послать почтовыми купонами. Кстати: и Вакх, и мы сердечно тронуты Вашим «шоколадом» и приносим Вам искреннюю свою благодарность. Вы такая всегда милая, Августа Дмитриевна, право. Спасибо Вам за все. Приехал ли уже Ася?

Сейчас приехал опять Шульц из Ревеля, а через 1/2 часа из имения в 12 кил<ометрах> «Онтика» наш сосед — помещик флаг-капитан адм<ирала> Рожеств<енского> в Цусимском бою на «Князе Суворове» капит<ан> 1-го ранга Конст<антин> Конст<антинович> Клапье-де-Колонг. Ему 76 лет, и дворец его на побережье славится на весь округ: громадный дом николаевской эпохи. Мы все страшно тронуты его вниманием, тем более что вьюга и мороз. Вскоре садимся обедать. Спешу послать эту открытку. Целую Ваши ручки. Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе Фелисса Мих<айловна> и я шлем искренние приветы, как и Вам.

Всегда Ваш
Игорь

92

5 марта 1935 г.
Toila, 5.III.1935 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, спасибо Вам за открыточку с Вашим домом от 15.II. Из нее узнали, что Ася до сих пор не приехал, и посочувствовали Вам. Узнали и о получении Вами книжек. А вот не знаем — получили ли Вы открытку от 2.II? Напишите, пожалуйста: для меня это очень важно. Давным-давно не имею от Вас длинных писем, что очень грустно. Не знаю, получили ли Вы мою открытку, не знаю, знаете ли о готовящемся в Ревеле чествовании меня? Этот вечер и банкет пока устроители отложили, и состоится все это только 15—20 марта. А 10-го даю вечер в Нарве. Зовут и в Печоры, и в Валк. Веду переговоры, но вряд ли что выйдет: уж очень дешево теперь платят везде: по 30 крон! В эту сумму входят и поезда, и лошади, и отэли!.. А один билет до Печор туда и обратно — 10 крон! Нет заработков хронически, а когда предлагают, «курам на смех». И живи — как хочешь! Разослал по всей Европе 150 экз<емпляров> на сумму 150 крон, но пока получил только 50 фр<анков> чеком из Белграда от одной богатой дамы за проданные ею 10 книг. И больше ни от кого. А жизнь идет вперед, и уже у нас в Тойле накопилось около 100 крон долга. Все это удручает. Понравился ли Вам роман? У нас почти весна. И уже дней десять. Снега мало осталось. Не сегодня-завтра тронется лед в речке. А море совсем в эту зиму не замерзало. Был ли у Вас мой друг - отец Сергий Положенский? Он хотел засвидетельствовать Вам свое уважение. Он лет 17 знаком со мной, долго жил в Тойле и Ревеле. Теперь благодаря своей энергии окончил Богосл<овский> инст<итут> в Париже и состоит помощн<иком> Иоанна (кн. Шаховского). Пишет стихи. Много расскажет Вам о нас и о нашей жизни. Человек он редкостной порядочности и доброты. Совсем молодой. Целую Ваши ручки. Фел<исса> Мих<айловна> Вас и Фед<ора> Фед<оровича>, как и я, приветствует.

Неизменно Ваш Игорь

<Приписка на поле:>

Если посчастливилось продать книги, не откажите в любезности выслать почтовыми купонами.

93

17 июня 1935 г.

Дорогая Августа Дмитриевна, спешу черкнуть Вам несколько хотя бы слов. Не осуждайте за молчание. Я жив и здоров, не писал Вам оттого, что в жизни моей происходят некие события. С 7.III переехал от Ф<елиссы> М<ихайловны> из Тойлы в Пюхаеги (в 3 килом<етрах> от Тойлы). Нанял домик над рекой. Почти все время жил в Ревеле, иногда наезжая в природу. С 25 мая живу здесь постоянно. А Ф<елисса> М<ихайловна> с 3.IV переехала в Ревель и домой, в Тойлу, не собирается. Живет у знакомых. Я забросил совсем всю переписку и ничего не творю: нет подходящего настроения. Ловлю рыбу, конечно, с упоеньем. Целую Ваши ручки, приветствую Фед<ора> Фед<оровича> и Асю. Напишите о себе.

Ваш Игорь

Puhajogi, 17.VI.1935 г.
Адрес прежний.

94

Toila, 30.IV.1937 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
не осуждайте меня, пожалуйста, за мое столь длительное молчание: за эти годы я вообще никому не писал, и да послужит это обстоятельство мне в оправдание. Нечеловеческих, воистину титанических усилий стоит существовать, т. е. получать хлеб и одежду, за последнее время зарубежному поэту. Ни о каких заграничных поездках не может быть и речи: при громадных затратах денег, нервов и энергии они вовсе не оправдываются. Не может быть и речи и о творчестве: больше года ничего не создал: не для кого, это во-первых, а во-вторых — душа петь перестала, вконец умученная заботами и дрязгами дня. Живу случайными дарами добрых знакомых Белграда и Бухареста. Конечно, все это капля в море, но без этой «капли» и жить нельзя было бы. И всегда хронически ежемесячно не хватает, т. к. самая убогая даже жизнь все же стоит денег, и их, увы, очень немного присылают. Фелисса Михайл<овна> получила, год проработавши на заводе, злокачественное воспаление почек, и вот уже больше года нигде не работает, предоставленная целиком, — можете себе представить это?! — моим беспомощным о ней заботам. А откуда же мне-то взять и на ее прожитие, и на образование Вакха, и на собственную жизнь?! Вакх учится в Ревеле в ремесленной школе, и только чудом Господним можно объяснить, что откуда-то достаются гроши на все это. Но как все это трудно и тяжко! Через 4 года, если я сумею продержаться, он окончит училище с дипломом заводского мастера и сразу же встанет на ноги: 50 долл<аров> в месяц обеспечены! Но каково это время пережить! Как-то Вы, Федор Фед<орович> и Ася поживаете? Не перестаю никогда думать о всех вас. Самые лучшие чувства с вами. Напишите нам о себе, пожалуйста. Ф<елисса> М<ихайловна> очень просит Вас поискать у букинистов книгу В. Брюсова «Последние мечты» (советск<ое> изд<ание>), Ахматовой «Anno domini» и мою «Тост безответный». Если бы нам удалось найти их: ведь все же, перестав творить, мы не перестали, как это ни странно, боготворить поэзию. Деревня — вот единственное, что дает силы жить. К сожал<ению>, месяцами мне приходится проводить в Ревеле, где я всю зиму продавал даже незнакомым свою новую книгу, беря цену по желанию покупателей. Это немного поддерживало.

16-го мая исполняется 50 лет со дня моего рождения. Грустная дата... Если бы отец Сергий Положенский и Вы могли бы собрать какую-нибудь сумму среди знакомых для меня, сына и Ф<елиссы> М<ихайловны>, мы были бы так светло Вам признательны, всегда дорогая Августа Дмитриевна! Неужели никто не поможет гибнущему поэту в уже погибшем мире? Есть же люди, хочется верить! Наш сердечный и теплый привет Вам, Фед<ору> Фед<оровичу> и Асе и Серг<ею> Серг<еевичу>. И его помним и любим постоянно. Целую Ваши ручки.

Всегда, всегда Ваш Игорь

Estland. Toila. Postkontor

95

14 сентября 1937 г.
Toila, 14-го сент. 1937 г.

Дорогая Августа Дмитриевна,
простите меня, пожалуйста, что не сразу обответил Ваше проникновенное и родственно-благожелательное письмо, продиктованное лучшими чувствами дружбы Вашей неизменной, что я отлично чувствую и глубоко ценю всегда. Все лето я провел вдали от Тойлы (в 39 килом<етрах>) около Гунгербурга, на берегах многоводной и тихой, очень красивой Россони, впадающей в Нарову против курорта. Жил я в русской деревне, занимая отдельную избушку, арендовал рыбачью лодку, что все вместе за все лето стоило баснословно дешево — около 8 $! Я никого не трогал, радый, что и меня никто не трогает, вел отшельнический образ жизни, питался собственной рыбой, собственными грибами и собственной ягодой, во всем решительно себе отказывая и лишь изредка, в видах все той же экономии, совершая пешком в Тойлу прогулки за почтой, ибо я не люблю изменять своего адреса, дабы не терялись письма. Так продолжалось до конца августа, когда вдруг Фелисса Михайловна, человек неимоверной гордости и такого же сверхъестественного, прямо-таки нечеловеческого упрямства, граничащего с жестокостью, что, между прочим, и побудило меня 2 1/2 года назад, после громадной борьбы и желания найти какой-либо компромисс, с нею расстаться в конце концов и искать духовного пристанища у мягкой, добрейшей и обожающей меня моей теперешней верной подруги — Веры Борисовны, скромной учительницы в Ревеле, когда, повторяю, вдруг Фелисса Мих<айловна> неожиданно предъявила мне ультиматум: в пятидневный срок определить пятнадцатилетнего Вакха, окончившего первым учеником начальную шестиклассную школу в Тойле и седьмой, дополнительный, класс ремесленный, определить немедля в четырехклассное техническое училище в Ревеле, дающее право стать мастером на заводе с окладом до 50 $ в месяц, и, следовательно, могущего впоследствии помогать своим родителям, если он, конечно, пожелает помогать, что, м<ожет> б<ыть>, и сомнительно, например, в отношении отца... Все это, слов нет, было бы весьма мудро и основательно, если бы я получал определенное жалованье, а не жил бы большей частью на счет бедной, души во мне не чающей, Верочки! И вот мне пришлось (иначе Ф<елисса> М<ихайловна> угрожала самоубийством) нестись в Ревель и с чудовищными трудностями доставать (вымаливать) деньги на следующее: 1) 10 $ за пансион да 29 сент<ября> (не больше!), 2) 12$ на костюм форменный, 3) 12$ на пальто, 4) 4 $ за право ученья (первое полугодье), 5) 10 $ на фуражку, гимнастический костюм, костюм рабочий и прочее-прочее, включая книги, тетради, инструменты. А Вакх пишет матери отчаянные письма и требует все новых и новых, совершенно непредвиденных расходов!!! Само собою разумеется, что на все перечисленное денег достать никакими унижениями не смог, а достал лишь всего-навсего 15$. Тридцать же опять из пятидесяти зияют! А нужды тем временем растут, и не за горами 29-е сент<ября>, когда понадобятся новые 10 $ за пансион в октябре. Нужно, извините меня, быть совершенно сумасшедшей (иного слова, право, не подыщешь!), чтобы залезть в такую авантюру, как начинать давать образование мальчугану, решительно никаких средств не имея. Надо еще Вам сказать, что полтора года (с 9-го апр<еля> 1936 по сент<ябрь> 1937 г.) я, безработный, содержал на свой (откуда-то доставал!..) счет Фелиссу Мих<айловну> в Тойле: она, прослужив год перед этим на заводе, заболела злокачественным воспалением почек, и вот теперь полуинвалид, т. к. до сих пор не может поднимать тяжестей и промочить ног. Все свои случайно получаемые гроши я отдавал ей лично и даже ухитрялся покупать иногда ей туфли, чулки и покрыть сгнившую на лачуге крышу возобновить! Большего, дорогая, от меня, думаю, и требовать было нельзя: ведь все эти траты — явный ущерб для нашей с Верочкой жизни. Не надо забывать, что она грошевое жалованье получает, имеет от мужа пятилетнюю дочь и живет не в деревне дешевой, как Ф<елисса> М<ихайловна>, а в городе, что далеко не одно и то же. Верочка безропотно переносит все невзгоды, и бывали случаи, когда она из своих денег помогала через меня Ф<елиссе> М<ихайловне>, которая, к слову сказать, ненавидит ее (за что, спрашивается?) бешеной ненавистью и знать ее не хочет, не будучи даже с нею знакома. А вся вина, все преступленье Верочки заключается, видимо, в том, что она, русская женщина, делится последним (и с какою, надо видеть, радостью!) с русским поэтом, оберегая его, по возможности, от меркантильных забот и дрязг уродливой за последнее время жизни. Фелисса Мих<айловна> мотивирует свое желание дать Вакху образование так: «Если я не смогу дать хотя бы элементарного образования сыну и сделать из него хотя бы квалифицированного рабочего, я не достойна даже того, чтобы продолжать жить на свете». Это рассуждение не выдерживает ни малейшей критики, ибо выход все же есть: директор завода Ван-Юнг, дающий Вакху, по моей просьбе, 4 $ в месяц, предлагает взять его к себе на завод в ученики на жалованье сразу же и через те же четыре года сделать его у себя же мастером с окладом до 50 $, т. е. именно то, что даст ему техническое училище!!! И вот Ф<елисса> М<ихайловна>, выслушав от Ван-Юнга его изумительное по сердечности предложение, категорически весьма оскорбительно его отвергла. Мотивы? «А вдруг Ван-Юнг умрет за эти годы! А вдруг мастер завода, где он будет учеником, захочет поставить на место Вакха, его не взлюбив, своего родственника и заест «ребенка»!»... И тому подобная чепуха. Да ведь если так рассуждать, то и сам герой нашего дня — Вакх тоже может умереть за это время!.. Так или иначе, Ф<елисса> М<ихайловна> неистовствует и ставит меня в невозможное положенье, обрекая на добывание денег. А иначе угрожает с собою покончить и т. д. — еще похуже... А пока что она, полубольная, изнервленная и обозленная предельно, собирается идти в... прислуги!! Умнее ничего не придумала: это ведь два-три доллара в месяц! А на завод ни за что не хочет, хотя хозяин сразу же взял бы ее обратно с восторгом: работала идеально. Что мне делать, дорогая Августа Дмитриевна, — скажите! Вы всегда выручали меня добрым советом, а зачастую и денежно. Теперь я не прошу Вас помочь мне денежно, т. к., Вы сами понимаете, в этом случае никакая денежная помощь, видимо, уже не поможет: слишком большие расходы! Еще должен Вам сказать, что правительство, в воздаянье моих заслуг по переводам с эстонского, назначило мне пожизненную пенсию в размере 8 $ в месяц. Выдача будет в конце октября. Само собою понятно, что мы с Верочкой гроша себе не возьмем и целиком отдадим Ф<елиссе> М<ихайловне> в ее распоряженье всю эту пенсию на все годы. Тогда, возможно, присоединив 4 $ от Ван-Юнга, она как-нибудь и сможет выполнить свой каприз. Но ей самой ничего не останется, если подсчитать приблизительно хотя бы, и ее судьба меня тревожит крайне. На этих днях моя хорошая знакомая, жена директора завода, Лидия Харлампиевна Пумпянская, едет в Берлин, недавно вернувшись из Парижа и Зальцбурга. Вчера я у нее ужинал и просил ее, когда она будет в Берлине, войти с Вами, ближайшим другом моим, в контакт. Так вот, если Вы найдете возможным и нужным хотя бы немного помочь мне, пожалуйста, дайте ей эту помощь в марках (для покупки в Германии вещей), а она передаст мне в эст<онских> кронах. Не сердитесь на мою просьбу: уж очень туго живется. Прямо невозможно передать Вам. Знаю, что и Вы, и Федор Федорович — люди добрые и такие свои. Не знаю, к сожал<ению>, лично мужа Вашего, но чувствую его.

Да, наше положенье очень тяжелое, очень приниженно и подавленно мы себя чувствуем. Не хватает самого необходимого... Не хочется подробностями Вас тревожить. Положенский на мою просьбу угостил меня советами, меня просто оскорбившими: удивляться можно, как он, зная меня, додумался до такого абсурда, как говорить о ка-кой-то службе. Всю жизнь я прожил свободным, и лучше мне в нищете погибнуть, чем своей свободы лишиться. Вы в письме своем говорили о прозе. Да, конечно, я мог бы писать прозой, но у меня, увы, нет места, где я мог бы писать, за деньги. Писать же gratis я не нахожу возможным, ибо это не разрешит задачи заработка. Ни одна газета, ни один журнал моей прозы не желает теперь. Несколько же лет назад я написал десятка два статей и прилично заработал. А теперь, к сожал<ению>, негде печататься. Причин на это много. Главная же из них — кружковщина, кумовство. Везде свои люди, новых не подпускают близко, готовые горло перегрызть из-за куска хлеба. Как решился вопрос со службой Фед<ора> Фед<оровича>? Переезжаете ли Вы в Вену, Стокгольм или остаетесь в Берлине? От всей души сочувствую Вам и ему, надеясь, что все образуется. Как справляется Ася со своими новыми обязанностями? Целую Ваши ручки и искренне благодарю заранее за все, что напишете мне для моего ободрения, в котором, признаться, я очень нуждаюсь. Всегда помню Вас и внушил Вере Борисовне и любовь к Вам, и уважение. Она приветствует Вас сердечно. Известите меня, прошу Вас, о получении этого письма.

Любящий Вас и признательный Вам Игорь

Письмо это написано в Ревеле, но Вы, пожалуйста, ответьте на Toila — мой постоянный адрес: почтмейстер мне его доставит. А можно и на Ревель написать, если хотите: Estland. Tallinn. Suur Tartu, 35-2 (kort. Feodorova). Ig. Severjanin.

Если встретитесь с Положенским, расскажите ему обо всем, сообщенном Вам мною. Т. к. вывоз денег из Германии воспрещен, Лидия Харламп<иевна> накупит вещей и, следовательно, денег из страны не вывезет.

<Приписки на полях:>

Главная причина упрямства Ф<елиссы> М<ихайловны> и ее нежелание отдавать Вакха в ученики Ван-Юнга еще в том, что и мать ее, и обе сестры совершенно с нею солидарны и смотрят на меня как на врага, сами, однако, ни сантимом не идя встречно, а взваливая на меня и на Ф<елиссу> М<ихайловну> всю тяжесть добыванья средств. Это возмутительно, и я теряю здоровье.

Сейчас я живу у тетки В<еры> Б<орисовны> г-жи Федоровой, где и пробуду всю зиму.

96

11 июля 1938 г.
Toila, 11.VII.1938 г.

Дорогая Августа Дмитриевна! Ваше письмо от 15-го мая, столь потрясшее меня, я получил с громадным опозданием, т. к. бываю в Тойле весьма редко, а пересылать почту к себе не позволяю, ибо меняю часто места. Но все же даю Вам и впредь старый, — постоянный, — свой адрес: в июле и августе мне часто придется ездить и ходить в Тойлу.

Нет слов человеческих, дорогой друг мой, чтобы выразить Вам свое соболезнование. Вот ведь странно: я не знал Федора Федоровича лично, но, как живого, видел и вижу его перед собою. Чудесный, обаятельный был человек, чувствую. Мне остается только преклониться перед Вашим горем: слова бессмысленны и обидны.

Но Вы должны жить, и опять-таки: для сына. Вы права не имеете причинить ему муку. Сознательную. Этим Вы обессилите его, причините ему вред. Конечно, Вы не покончите с собою: нельзя. Если Вам дана мука, не давайте ее сами другим. Воздержитесь, молю Вас.

Что делает теперь Ася? Как он устроился? Воображаю, как и на него повлиял уход Федора Федоровича.

Ваше желание быть сожженной одобряю вполне. И я хотел бы того же. Благодарю Вас за честь, мне оказанную, и за доверие. На практике не знаю, как поступить. И потом: почему я должен пережить Вас?

При состоянии моего здоровья это просто невозможно. Я — в полном одиночестве. Не первый год. Одно расстроилось, другое не могло наладиться. Горчайшую нужду переживаю. Ничего ниоткуда не имею. Нередко не ем. Живу каким-то чудом. И сам не знаю - к а к. Люди черствы и скотоподобны. Не помогают даже богатые. Конечно же, я ничего ровно не пишу: люди недостойны Искусства!.. Для себя?! Я давлю в себе малейшее вдохновенье. Болезнь сердца: застарелый аппендицит, сердце изношенное. Одышка, головные боли, частые и жгучие. Фелисса Мих<айловна> сидит сидьмя в Тойле — совсем тоже больная и мрачная: почки хронически болят. И душа.

Что касается Вакха, ему 1-го авг<уста> исполнится 16 лет. Окончил шестиклассную начальную школу, один класс ремесленного, а осенью 1937 г. поступил в Госуд<арственное> техн<ическое> учил<ище> с пятилетним курсом. Этой весной блестяще, — без экз<аменов>, — перешел во второй класс. А строгости там невероятные, и многих среди года даже гонят прочь. Еще 4 года должен учиться, и тогда будет мастером на заводе с окладом около 50 $ в месяц. Но, увы: уже просто нет никакой возможности с осени, т. е. с 1 сент<ября>, ему дальше учиться. Очевидно, останется на зиму в Тойле при голодающей матери. Ужасно, дорогая, что я хочу и не могу им ничем помочь! Равно и себе самому. Придется, видимо, не сегодня-завтра уйти из этой несправедливой, издевательской жизни. Немыслимо переносить муки свои и близких. А Вакх — хороший, честный, добрый, способный, деликатный. Не дать ему образование — нельзя жить. Он сказал, что никогда не оставил бы нас с Ф<елиссой> М<ихайловной>, окончив школу. Болезненно переживает невозможность окончания школы. Еще бы: пансион в Ревеле стоит ему ежемесячно 11 долларов! Откуда же мы можем бесконечно доставать такую сумму?! Первый год содержало Министерство нар<одного> просв<ещения>, но с весны прислало формальный отказ: за неименьем средств. Простите за откровенности — невеселые и жуткие. Всегда помним и любим Вас, а если не пишем, не хотим ныть. И омрачать Вас. Асю целуем, целую Ваши ручки, Ф<елисса> М<ихайловна> шлет сочувствие, сама совсем умученная. Будьте добры и благостны!

Всегда любящий Вас
Игорь

Напишите о получении этого письма и пишите впредь, прошу. В Тойле буду около 17-20 июля.

Комментарии

Баранова Августа Дмитриевна (урожд. Кабанова; 1891 — 1975) — дочь московского купца, окончила гимназию с золотой медалью, в 1912 г. вышла замуж за юриста А. А. Баранова (1855—1920). После смерти мужа Баранова в 1921 г. уехала с сыном Асафом в Швецию, работала в Российской железнодорожной миссии. В 1929 г. вышла замуж за Ф. Ф. Перно (1881 — 1937) и жила в Берлине. В 1940 г. вернулась в Швецию и продолжила филателистическую деятельность мужа. Знакомство с Северяниным произошло в 1916 г., тогда же написано стихотворение «Поэза странностей жизни», посвященное А. Д. Барановой. Сохранились подаренные супругам Барановым нумерованные экземпляры № 2 книг «Громокипящий кубок» и «Victoria Regia» и пропуск на все поэзовечера Северянина. Последний раз они виделись 3 (16) февраля 1918 г. (дата под списком «Поэзы последней надежды»), В дальнейшем Баранова в течение пятнадцати лет переписывалась с поэтом и оказывала ему постоянную моральную и материальную поддержку. «Не только у Чайковского была фон Мекк, — признавался поэт, — и у Северянина есть сейчас меценатка...». Сохранившиеся 96 писем Северянина к А. Д. Барановой являются важнейшим источником сведений о зарубежном периоде жизни и творчества поэта. Они были опубликованы в книге: Северянин Игорь. Письма к Августе Барановой 1916—1938 / Сост., подг. текста, введ. и коммент. Б. Янгфельдта и P. Крууса. Stockholm, 1988. Перепечатываются с любезного разрешения Бенгта Янгфельдта. В примечаниях частично использованы комментарии Б. Янгфельдта и Р. Крууса.

1. Мария Васильевна — М. В. Домбровская.

Вера Георгиевна — подруга Барановой.

Мария Асафовна — М. А. Баранова, сестра мужа А. Д. Барановой.

Асаф Асафович — А. А. Баранов.

Георгиевский переулок — по-видимому, Северянин посетил дом Барановых в Москве, на Спиридовке.

2. Макар Дмитриевич — М. Д. Кабанов, брат Барановой, жил и работал в Москве. См. далее о связанном с ним стихотворении «Ночь на Алтае».

3. ...выразим все наше горе... — соболезнования по поводу смерти А. А. Баранова 21 июня 1920 г.

4. Начиная с этого письма, Северянин адресовал письма в Стокгольм.

Вера Асафовна — В. А. Линделеф, сестра А. А. Баранова.

5. Ляцкий — Ляцкий Евгений Александрович (1868—1942), автор монографий о Гончарове, Чернышевском, эмигрировал в Швецию, где основал издательство «Северные огни»(1920—1921). Переехав в Прагу, Ляцкий основал новое издательство — «Пламя» (1923).

6. «Mon repos» — «Мой отдых» (фр.), название ресторана в Таллине, где выступал Северянин (см. стихотворение «Villa Mon repos»).

Фелисса Крут — Круут Фелисса Михайловна, жена Северянина в 1921 — 1935 гг., писала стихи на эстонском и русском языках (см. письма к Ф. М. Круут).

7. 21.XII женился... — Северянин венчался с Ф. М. Круут в православном соборе Юрьева (ныне Тарту). Это был единственный законный брак поэта.

8. «Утесы Eesti» — книга переводов вышла в 1929 г. под названием «Поэты Эстонии».

«Предцветенье» — книга стихов эстонской поэтессы Марии Ундер (1883—1980) вышла только в 1937 г. в Таллине.

«Amores» — книга переводов эстонского поэта Г. Виснапу издана в Москве (1922).

Эссен — Александр Карлович Эссен, «Принц Лилии» (см. «Поэза принцу Лилии»), крестный отец сына Северянина — Вакха.

Мадлэн — Елена Ивановна Новикова, адресат стихотворений «В березовом котедже», «Это все для ребенка», «Лесофея», «Поэза для Мадлэны» и др.

Злата — Евгения Менеке (урожд. Гутцан; 1887—1951) в 1914 г. вышла замуж за немецкого инженера и уехала в Берлин. В октябре 1922 г. она помогла Северянину устроиться в Берлине, где он также встретился со своей дочерью от Златы — Тамарой Шмук.

Башкиров — Борис Николаевич Башкиров-Верин, поэт, получивший от Северянина титул «Принц Сирени». Ему посвящена книга Северянина «Соловей».

Северянка — по мнению М. Петрова и Л. Городицкого, это одна из «северянисток» — А. Воробушкина, адресат стихотворения «Это было у моря» (Городицкий Л. «О славе своей не забочусь...». Hannover, 1999. С. 64).

Правдин — Борис Васильевич Правдин (1887—1960), поэт, историк литературы. Северянин дал ему титул «Принца Нарциссов».

«Тост» — сб. «Тост безответный» (М., 1916).

9. Прокофьев — Сергей Сергеевич Прокофьев (1891—1953), композитор, встречался в Берлине осенью 1922 г. с Северяниным и Маяковским. Переписка Прокофьева с Северяниным не сохранилась.

Минский Николай Максимович (наст, имя Виленкин; 1885—1937), поэт, философ, 14 ноября 1922 г. был избран председателем правления берлинского Дома искусств.

Венгерова Зинаида Афанасьевна (1867—1941), критик, специалист по английской литературе.

Василевский Илья Маркович (псевд. Небуква; 1882-1938), журналист.

...был у Гзовской - Ольга Владимировна Гзовская (1889-1962), актриса, эмигрировала в 1920 г. Выступала с чтением стихов Северянина в Эстонии, этому посвящен его «Сонет Ольге Гзовской» (1921). О встречах в Берлине Северянин написал в стихотворении «У Гзовской» (1923).

Вакх - сын Северянина и Ф. М. Круут родился 1 августа 1922 г.

10. Кайгородова Маргарита Карловна — жена художника А. Д. Кайгородова.

11. Долидзе Федор Ясеевич (1883—1977) - импресарио, организатор выступлений Северянина, Маяковского и др.

...маленький дар — стихи... — к письму были приложены стихи «Солнечной женщине».

13. «Плимутрок» — одноактная «комедия-сатира».

«Калевипоэг» — эстонский эпос, издан в 1857—1861 гг. Перевод Северянина не состоялся.

Feliss — Фелисса Круут.

15. При такой системе... — Начиная с этого письма, Северянин и Баранова переписывались по предложенной поэтом системе. Ср. открытку Барановой от 14.4.1923 г.: «Ваше письмо от 4.IV мною получено. Ваша «выдумка-система» привела меня в восторг! С одинаковой аккуратностью и открытой душой я буду выполнять Ваши обе просьбы: каждую «субботу» открытку и каждое первое число «чек»».

Асаф, Ася - Асаф Асафович, сын Барановой (1914—1994?).

16. На просьбу о 220 кронах Баранова ответила 21.IV.1923, что эта сумма ей совершенно не под силу.

17. ...трилогия не знает времени. — Трилогия Алексея Константиновича Толстого (1817—1875), любимого писателя Северянина: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис».

26. Колонтай Александра Михайловна (урожд. Домонтович; 1872— 1952), троюродная сестра Северянина, в октябре 1922 г. уехала на дипломатическую работу в Норвегию, откуда написала Северянину 2 письма. В 1924 г. познакомилась с А. Д. Барановой.

35. ...первое стихотв<орение> было помещено 1-го февраля 1905 г. — точнее, первое опубликованное стихотворение «К предстоящему выходу Портартурской эскадры» было напечатанов виде брошюры в сентябре 1904 г.

Костанов Петр Маркович, учитель музыки, приятель Северянина по Петербургу; ему посвящено стихотворение «Купание звезд». Его сестра Анаида вышла за кн. Оболенского.

38. ...новый большой роман - речь идет о книге «Рояль Леандра» (Lugne), вышедшей в 1935 г. в Бухаресте.

41. Липковская Лидия Яковлевна (1884-1958), певица, колоратурное сопрано.

Юрьевская, Аксарина — оперные певицы.

Чириков Евгений Николаевич (1864-1932), писатель, в эмиграции жил в Праге. Сохранилась книга Чирикова «Семья» (1925) с дарственной надписью: «Милому душе Игорю Северянину с искренним расположением». Северянин посвятил ему стихотворение «Модель парохода (Работа Е. Н. Чирикова)» (1925) и сонет «Чириков» (1926).

Немирович-Данченко Василий Иванович — писатель.

42. ...вертикальная кроватка Shimmi и Fokstrott'a... — Северянин резко высказывался против «порнографичности» танцев шимми и фокстрот. В стихотворении «Фокстрот» он пояснял образ «кроватки»: фокстрот — «кровать из публичного дома, / поставленная вертикально / в рискованнейшее мгновение / слияния любви покупной».

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна (1871 — 1924), писательница, автор оккультных романов «Смерть планеты», «Эликсир жизни» и др.

43. ...надолго ли в Берлине. — А. Д. Баранова переехала в Берлин к Федору Федоровичу Перно и жила там до 1940 г.

44. Русская опера Кузнецовой-Масснэ — первый сезон открылся 27 января 1929 г. оперой «Князь Игорь».

45. Это — молодой человек, учитель, поэт... — Арсений Иванович Фор-маков (1900—1983), автор сборников «Вечера прошлого» (Рига, 1925), «В пути» (Двинск, 1926) и др.

Карсавина Тамара Платоновна (1885-1978) - балерина, эмигрировала в 1918 г.

50. Гамалея Всеволод Гаврилович (1883 - ок. 1942) и Баринова Мария Николаевна (1878—1956) — пианисты.

51. ...письмо М. Д. — сохранилось переписанное рукой Барановой письмо Северянина к М. Д. Кабанову: «...Итак, Вы почувствовали Алтай, с давних пор меня к себе влекущий, воспетый мною в Петербурге. <...> Читали на бивуаке мои стихи, — горжусь такой декорацией! Как хотелось бы самому быть там, самому читать водопадам — «водопадам и облакам» (Гумилев) — какой, кстати, блистательный поэт. К сожалению, у меня всего 7 его книг». Стихотворение «Ночь на Алтае» было опубликовано в газете «Сегодня»(1930).

Мордовцев Даниил Лукич (1830—1905) — украинский и русский писатель.

Шпильгаген Фридрих (1829—1911) — немецкий писатель, его собрание сочинений в 23 т. вышло в Петербурге в 1896—1899 гг.

Ожешко Элиза (1841 — 1910) — польская писательница.

53. Юсуповы - кн. Феликс Феликсович (1887-1967) и его жена, кн. Ирина Александровна (1895—1970).

57. Спасибо за вырезку из «Руля» — статья Сергея Горного «На выставке Л. Голубева» (Руль. 1931. 14 июня) была проиллюстрирована портретом Северянина работы художника Леонида Голубева-Багрянородного.

59. gratis — бесплатно.

61. Массалитинов Николай Осипович (1880-1961) - главный режиссер Народного театра в Софии.

Краснопольская-Шенфельд Татиана Генриховна — см. выше коммент. к письму.

Столица Любовь Никитична (урожд. Ершова; 1884-1934) - поэтесса, драматург, родилась в семье ямщика, автор сборников стихов «Раиня» (1908), «Лада» (1912), романа в стихах «Елена Деева» (1916). Эмигрировала в 1920 г. в Грецию, затем жила в Софии.

Федоров Александр Митрофанович (1868—1949) — писатель.

69. Животовский Сергей Васильевич (1869-1936) - художник, делал репортерские зарисовки для «Нивы», «Биржевых ведомостей» и др. В 1919 г. эмигрировал в Финляндию, с 1923 г. жил в Нью-Йорке.

86. ...прелестная дама из Петербурга - Евдокия Владимировна Штрандель.

Посылаю Вам книжечку стихов... — речь идет о книге стихов Валентины Васильевны Берниковой «Хрупкие цветы» (Нарва, 1934).

88. ...послал Вам экземпляр «Медальонов»... — в архиве А. Д. Барановой сохранилась книга с надписью: «Дорогой Августе Дмитриевне Перно в знак неизменного душевного влечения и сердечной признательности за все воистину дружеское и доброе, делаемое ею мне и семье моей десятки лет. Любящий Игорь-Северянин. Toila. Eesti. 20.XI.1934 г.».

...милая дама из Кишинева... — вероятно, Лидия Тимофеевна Рыкова.

90. Мими - Ольга Леонтьевна Мими-Вноровская, румынская знакомая Северянина, автор сборника «Стихотворения» (Бухарест, 1936).

95. ...моей теперешней верной подруги... — Вера Борисовна Коренева (Коренди, урожд. Запольская), последняя жена Северянина.

96. ...выразить Вам свое соболезнование... - Ф. Ф. Перно умер 5 ноября 1937 г.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.