Владимир Дитц. Памятные беседы

В тот же день (а это было 10 февраля 1975 года) разговор зашел об Игоре Северянине: как раз недавно вышел в Малой серии «Библиотеки поэта» томик стихов этого некогда скандально известного поэта, кумира фатоватых посетителей окололитературных салонов. Заговорили о его стихах, талантливых и пошлых в одно и то же время.

— В том, что Северянин был талантлив, никто не сомневается, — заметил Всеволод Александрович. — Кстати, это отмечали и Горький, и Блок, и даже Маяковский, хотя Северянину и крепко доставалось от последнего. Не было у Северянина настоящего вкуса, не было и настоящей культуры. Это и сыграло с ним злую шутку. Впрочем, если быть точным, вкус у него был, но лучше бы его и не было. Это вкус записных посетителей кафешантанов, кокоток. И он охотно потрафлял такому их вкусу, который, видимо, удовлетворял самого поэта, а может быть, и соответствовал его собственному. Но между прочим, он был во многом наивен, непосредствен и при этом смешон, как ребенок, который хочет казаться взрослым.

У меня с ним было две встречи. Первый раз я его увидел у братьев Башкировых. Впечатление он произвел, признаться, не слишком приятное: сразу бросилось в глаза — лошадиное лицо, кудряшки, взгляд невыразительный, тусклый. Даму свою он представил так: «Моя тринадцатая».

— У него было стихотворение на эту тему. Так это он ей, по-видимому, посвятил строки,— не удержался я и, желая блеснуть перед Всеволодом Александровичем и присутствующими своими познаниями «северянинщины», процитировал: «У меня дворец двенадцатиэтажный, у меня принцесса в каждом этаже...»

— Да? — удивился Всеволод Александрович. — А я думал, теперь Северянина никто и не знает.

— Ну и в самом деле она была достойна этого титула «принцессы»? — полюбопытствовал я.

— Да нет, ничего особенного в ней не было, абсолютно ничего. Довольно крупная дама, безвкусно и крикливо одетая... Потом, помнится, Северянин пустил по кругу альбом, который привез с собой: там были собраны вырезки рецензий из газет и журналов о нем.

Затем наш разговор прервали неожиданные посетители. И хотя время было позднее, не в правилах Всеволода Александровича было отказывать молодым авторам. И он углубился в чтение принесенных стихов.

Меня в особенности интересовали его рассказы о Блоке и Есенине. Необыкновенную привлекательность этих рассказов составляло ощущение того, что он не просто был их современником, но хорошо знал и одного, и другого, слышал звуки их голоса, пожимал руки...

И надо сказать, Всеволод Александрович очень охотно откликался на мои просьбы.

Я поражался его умению воспроизводить не только общие впечатления — ведь прошло столько времени! — но те самые мелочи, штрихи, всегда яркие, конкретные, которые делали его воспоминания поразительно живыми. Герои его рассказов обретали зримость, их присутствие становилось реально ощутимым.

Владимир Дитц. Памятные беседы

Комментарии