Юрий Шумаков. Из воспоминаний об Игоре Северянине

Имя этого поэта не забыто и в наши дни. Оно нередко упоминается по тому или иному поводу в обзорных статьях, посвященных русской литературе кануна Первой мировой войны.

Еще до революции критика отмечала, что творчество Северянина не лишено погрешностей. В его стихах встречаются и безвкусие, и пошловатая, салонная тематика, и вычурный эротизм, и претензии на ложный аристократизм, и несуразные словосочетания, и непомерное самовосхваление... В хлестком фельетоне «Человек, которого жаль» А. Амфитеатров утверждал даже, что Северянин пишет стихи на языке акклиматизировавшегося в России румынского оркестранта.

Однако видные литераторы, в том числе Валерий Брюсов, не отрицали дарования поэта, его умения видеть по-своему природу и людей. Игорь Северянин восхищал и читателей, и критиков лирической песенностью, великолепной интонационностью стиха.

Имя поэта было на устах у дореволюционного читателя.

После Великой Октябрьской революции переехавший в Эстонию, Игорь Северянин прочно осел близ Нарвы, где жил в детстве, а также в годы первой мировой войны.

За свое долголетнее пребывание на чужбине Игорь Северянин написал огромное количество стихов. Разумеется, не все они равноценны, кое в чем они продолжают декадентские мотивы поэзии, но год от года эгофутуризм уступает место реализму.

К концу жизни Игорь Северянин в какой-то мере подтвердил слова, сказанные им в раннем сборнике «Громокипящий кубок»:

Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий — говор хат.

За пределами родины поэт опубликовал немало книг, назовем здесь хотя бы сборники «Святая река» — «Prühaljogi» (1919), «Creme de Violettes» (1919), «Вервэна» (1920). Эти три книги вышли в Тарту (в издательстве «Одамеес»), здесь же были напечатаны поэмы «Колокола собора чувств» (1925), «Роса оранжевого часа» (1925). В Берлине были изданы сборники Северянина: «Соловей» (1918), «Менестрель» (1918), «Фея Eiole» (1921), «Трагедия Титана» (1923), роман в стихах «Падучая стремнина» (1925). В Белграде появилась в свет книга стихов «Классические розы» (1931), в следующем году был напечатан в Нарве сборник «Адриатика».

Северянин систематически переводил и эстонскую поэзию. В 1920 году в Москве вышел сборник стихотворений эстонского лирика X. Виснапу в переводе Игоря Северянина. В 1928 году в Тарту была издана антология «Поэты Эстонии», содержавшая переводы Игоря Северянина из тридцати трех эстонских поэтов. Переведенные им стихи Я. Тамма, А. Рейнвальда, Ю. Лийва печатаются и сегодня.

Послереволюционная жизнь русского поэта в Эстонии, стихотворения, написанные им здесь, сейчас мало известны. А между тем они, безусловно, заслуживают внимания. Примечателен и путь развития Игоря Северянина — от эгофутуризма к реализму. В творчестве Игоря Северянина этих лет сильно звучит чувство родины. Поэт нервно реагирует на уродства капиталистической действительности и, в конце концов преодолев многие заблуждения, приходит к признанию строя,

преобразившего лицо покинутой им родины.

* * *

Мне хочется рассказать об Игоре Северянине на чужбине. Рассказать не об авторе эгофутуристических стихов «Я гений Игорь Северянин», не о том декаденте, который написал «Это было у моря» или «Марионетку проказ», а о человеке, который говорил о себе в 1923 году с горечью и печалью:

Я подхожу к окну: в опустошеньи
Деревья, море, небо и поля.
Опустошенным кажется движенье
И проплывающего корабля.
Все пустота. Такое положенье
Дано тебе, осенняя земля...
Я подхожу к душе своей — и тоже
Так пусто все: желанья и мечты.
Как это все на юность не похоже,
И сам себя признать боишься ты.
Смыкаются уста и брови строже
В предчувствии смертельной пустоты.

Такого Игоря Северянина я знал на протяжении многих лет.

Познакомился я с поэтом через Бориса Васильевича Правдина, которого знал с детства. Этот широко образованный, в совершенстве владевший многими языками человек более трех десятилетий читал лекции в старинном Тартуском университете. В сборнике «Via Sacra» (Тарту, 1922), наряду с комедиями в стихах Игоря Северянина, были напечатаны также стихи Б. В. Правдина. Живя в буржуазной Эстонии, Правдин неустанно следил за развитием советской науки и литературы. В Эстонии вокруг Правдина группировались русские литераторы и начинавшие поэты. С 1944 года Правдин заведовал кафедрой русского языка и литературы в Тартуском университете. Вплоть до своей кончины в сентябре 1960 года Правдин занимался научной деятельностью, писал стихи, переводил, редактировал издания русской литературы на эстонском языке, принимал самое активное участие в создании русско-эстонских словарей, был близок с выдающимися представителями эстонской культуры.

В Тарту нередко приезжал в тридцатые и сороковые годы Игорь Северянин. Этот город был по душе поэту, любившему творческую молодежь и студенчество. Кроме того, в Тарту находилось издательство «Одамеес», печатавшее его книги.

Приезжая в Тарту, поэт обычно останавливался у Правдина.

Есть в Юрьеве, на Яковлевской, горка,
Которая, когда я встану вниз
И вверх взгляну, притом не очень зорко,
Слегка напоминает мне Тифлис...

Так в стихотворении «Барельеф» описал местоположение тогдашней квартиры Правдина Игорь Северянин.

Здесь поэт, навещая Тарту, неизменно читал свои новые произведения.

Немало стихотворений поэта рассеяно на страницах альбомов, бывших тогда в ходу. Мне вспоминается, например, заветный альбом Правдина, в котором были десятки посвящений Северянина.

У Правдина экспромтом устраивались «тематические вечера». На них мы с интересом слушали стихи Северянина. Особенно оживленным был вечер, на котором Северянин читал стихи об эстонской природе и о связях деятелей русской культуры с Эстонией.

В начале тридцатых годов Игорь Северянин еще сохранил облик, хорошо знакомый по описанию многих мемуаристов, повествующих о русских писателях в период первой мировой войны. Северянин был высок ростом, широк в плечах. Фигура его не отличалась слаженностью, но движения его свидетельствовали о большой физической силе. Лицо у Северянина было чуть удлиненным, в нем было что-то лошадиное. Глаза Северянина, небольшие, не отличались выразительностью. На губах его подчас блуждала высокомерная усмешка. Порой думалось — это не человек, а комок нервов, собранный, готовый для отпора.

Все это так, но вместе с тем Игорь Северянин, особенно когда он читал стихи и говорил о литературе, увлекался и был обаятелен. С годами Игорь Северянин все больше обретал простоту и естественность. Изменилось и его исполнительское мастерство. Он все меньше «пел» свои стихи. На смену падучей звуковой стремнине пришла художественная читка, оттенявшая внутреннюю сущность стиха.

Помню я, как он в 1929 году показывал полученное им письмо с Алтая, в котором поэту сообщали о том, как советская молодежь слушала его стихи у костра. Каким взволнованным стихотворением откликнулся на эту весточку из Советской России Игорь Северянин!

На горах Алтая,
Под сплошной галдеж,
Собралась, болтая,
Летом молодежь.

Юношество это
Было из Москвы,
И стихи поэта
Им читали Вы.

Им, кто даже имя
Вряд ли знал мое,
Им, кто сплел с другими
Все свое житье...

Ночь на бивуаке,
Ужин из ухи.
И костры во мраке,
И стихи, стихи.

Кедры. Водопады.
Снег. Луна. Цветы.
Словом все, что надо
Торжеству мечты.

Ново поколенье,
А слова ветхи,
Отчего ж волненье
Вызвали стихи?

Отчего ж читали
Вы им до утра
В зауральской дали
В отблесках костра?

Молодежь просила
Песни без конца:
Лишь для русских — сила
Русского певца!

Я горжусь, читая
Ваше письмецо,
Как в горах Алтая
Выявил лицо!

Из встреч с Игорем Северяниным у Правдина мне особенно памятна одна: Игорь Васильевич только что вернулся из заграничной поездки, совершенной совместно с женой — Фелиссой Михайловной Круут. Эстонка по национальности, эта женщина писала стихи по-русски и неплохо исполняла их. Северянин рассказывал, изображая в лицах людей, с которыми ему довелось встретиться в эту поездку, — от ресторанного лакея до югославской королевы Марии. Поездка, выступления во многих городах благотворно сказались на Северянине. По живым впечатлениям поэт создал новые стихи, которые читал нам.

На вечерах Игоря Северянина в Эстонии, Болгарии, Сербии и Франции собиралась многочисленная аудитория. Многие из тех, кто знал поэта по дореволюционным временам, рассчитывали услышать из уст Северянина стихи прежнего толка, типа «Ананасов в шампанском», но Игорь Северянин читал свои новые стихотворения, созданные в Эстонии, стихи о морском побережье, о суровых лесах, о быстрых реках.

Много новых почитателей завоевал себе поэт стихами «Не более чем сон».

Мне удивительный вчера приснился сон:
Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока,
Лошадка тихо шла. Шуршало колесо.
И слезы капали. И вился русый локон.

И больше ничего мой сон не содержал...
Но потрясенный им, взволнованный глубоко,
Весь день я думаю, встревожено дрожа,
О странной девушке, не позабывшей Блока...

Помню, как проникновенно читал Северянин стихотворение «Тяга на юг».

Не старость ли это — не знаю, не знаю —
Быть может, усталость — души седина,
Но тянет меня к отдаленному краю,
Где ласковей воздух и ярче волна.

Мне хочется теплого и голубого,
Тропических фруктов и крупных цветов,
И звончатой песни, и звучного слова,
И грез без предела, и чувств без оков.

Я север люблю, я сроднился с тоскою
Его миловидных полей и озер,
Но что-то творится во мне такое,
Но что-то такое завидел мой взор,

Что нет мне покоя, что нет мне забвенья
На родине тихой, и тянет меня
Мое пробудившееся вдохновенье
К сиянью иного — нездешнего дня.

С Игорем Северяниным я встречался не только у Правдина. Он нередко бывал у нас в доме. Немало вечеров провели мы с поэтом в Нарве и в Таллине, куда я в дальнейшем переехал. Навещал я Северянина и в его излюбленной глуши — приморском селении Тойла, где поэт провел столько лет. Страстный рыболов, Игорь Васильевич любил угощать знакомых рыбой своего улова. Делал он это с истинно русским радушием.

Игорь Северянин был не только замечательным декламатором, но и редкостным рассказчиком. К сожалению, только близкие Игорю Васильевичу люди знали его с этой стороны. Игорь Северянин обладал в полной мере даром трансформатора, достигая подлинной талантливости в своих перевоплощениях. Мне вспоминаются наши дальние прогулки вдоль окаймленного соснами взморья. Естественно, мне очень хотелось слышать из уст поэта рассказы о его многочисленных встречах с деятелями русской культуры. Игорь Северянин не всегда был склонен предаваться воспоминаниям. Начинал он как бы нехотя. Но затем постепенно воодушевлялся, и перед нами возникали лица тех, кого любил поэт. Я видел прекрасные черты Александра Блока. Появлялся Федор Сологуб. А вот Вячеслав Иванов читает свой «Венок сонетов», «шаманит» Константин Бальмонт, раздается рык Владимира Маяковского, звучит напевный голос Сергея Есенина.

С восхищением говорил Северянин о Мариинском театре, о встречах с Федором Шаляпиным, Леонидом Собиновым, Дмитрием Смирновым, о Лидии Липковской, Ольге Гзовской...

Вечерело. Солнце садилось прямо в залив, нарастал прибой: «Вот так рокотал рояль под пальцами Сергея Рахманинова. Вслушайтесь...» И уже я видел лицо гениального пианиста, композитора и дирижера... Нет, это не рука Северянина, пальцы удлиняются, мощный взмах рук, и передо мной дирижирующий Рахманинов.

Я не знаю, многим ли приходилось быть свидетелями «преображений» Северянина, говорить с ним о тех, по ком он тосковал. Зато немало было таких людей, которые наблюдали поэта в большой компании в таллинских и тартуских кафе. Здесь Северянин держался подчас неестественно, явно тщась изобразить «повсесердно» утвержденного гения. Иногда это надоедало поэту, и на его лице появлялось хмурое выражение.

У нас в доме Игорь Северянин нередко рассказывал о своем детстве, читал замечательные стихи, умные, говорящие о том, что поэт умел видеть себя со стороны:

В ту пору я жил в новгородских дебрях.
Мне было около десяти.
Я ловил рыбу, учился гребле,
Мечтал Америку посетить.

И часто, плавая в душегубке
И ловко вылавливая тарабар,
Размышлял о каком-нибудь таком поступке,
Который прославила бы труба...

А кончилось тем, что и сам стал взрослым
И даже довольно известным стал,
И этого достичь было очень просто.
Потому что истина всегда проста...

В таких стихах отражался характер поэта. Северянин чувствовал себя несчастным, переживал разлуку с родиной как трагедию.

Жилось Игорю Северянину на чужбине нелегко. В Эстонии мало выходило русских газет и журналов, печататься было негде, да и отношение к русскому поэту было более чем сдержанное. Тогдашние центры русской эмиграции — Париж, Берлин и Прага не считали Северянина своим. Тем более что с годами в стихах его все больше ощущалось стремление пересмотреть былое, принять новую Россию.

К тому же русская эмиграция знала о ненависти Северянина к Керенскому — ненависти, которую поэт никогда не скрывал. Можно себе представить, какие чувству пробуждали у приверженцев Керенского «посвящения» Игоря Северянина:

Посредственному адвокату
Стать президентом не удел.
Он деловито шел к закату
И вот, дойдя, — он не у дел!..

Напрасно чванилась Самара:
«Волжанин стал почти царем!»
Он поднимался, как опара,
И лопнул мыльным пузырем.

Но не конфузятся волжане:
«Керенки» знает вся страна.
Они у каждого в кармане —
Ах, чтобы драл их сатана!

Народ, жуя ржаные гренки,
Ругает «детище» его:
Ведь потруднее сбыть «керенки»,
Чем Керенского самого!..

В стихотворении «Александр IV», написанном весной 1918 года, Северянин называл Керенского «паяцем трагичным на канате», «жалким государствоведом».

Лютая ненависть к Северянину Зинаиды Гиппиус, писавшей под псевдонимом Антон Крайний, сыграла свою роль и в эмиграции. Как некогда в гостиной Мережковского и Гиппиус в Петербурге, Северянина поносили в связанных с ними парижских кругах.

Не оставался в долгу и Северянин. Вот с какими словами обращался поэт к Зинаиде Гиппиус в 1927 году:

О, злая и сварливая царица,
Яд у тебя на письменном столе!

В начале тридцатых годов при встрече с З. Гиппиус и Д. Мережковским в Париже Игорь Северянин довел их до бешенства словами: «Россия не с вами, Россия не нуждается в вас». Помню, с каким комизмом описывал Северянин испуг престарелой четы.

Честная, творческая натура, Северянин не шел по тому пути, по которому его стремились направить вожаки антисоветской эмиграции. Эмигрантские круги ненавидели Северянина за то, что он не принадлежал ни к одной из бесчисленных группировок. Поэт был «сам по себе». Игоря Северянина угнетало чувство вины перед покинутой им родиной.

Хотя стихи Северянина переводились на многие языки мира, год от году поэту все больше приходилось питаться «от трудов рук своих». Здесь и пригодилось увлечение Северянина рыбной ловлей. Вставая на рассвете, поэт отправлялся далеко в море. С уловом (иногда очень скудным) он обходил дома, выбирая побогаче, упрашивая горничных и кухарок купить свежую рыбу для господ.

Под осень, когда дачники разъезжались из Нарва-Йыесуу, Северянин, доведенный нуждой до отчаяния, устремлялся в Таллин. Здесь он пытался заработать продажей своих новых книг. Доходило даже до того, что Северянин расспрашивал швейцаров гостиниц: нет ли среди приезжих знаменитостей?

Помню, как Михаил Чехов, известный актер, рассказывал мне: «Однажды в мой номер постучал пожилой незнакомец. Он протянул мне стопку книг со словами: "Купите новые стихи Игоря Северянина с автографом". С трудом я узнал в плохо одетом посетителе поэта, некогда гремевшего на всю Россию. "Неужели это автор «Громокипящего кубка»?" — подумал я».

Северянин прочитал М. Чехову написанное в Дубровнике стихотворение:

Та-ра-ра-ррах! Та-ра-ра-ррах!
Нас встретила гроза в горах.
Смеялся молний аметист
Под ливня звон, под ветра свист.

И с каждым километром тьма
Теплела, точно тон письма
Теплеет с каждою строкой, —
Письма к тому, кто будет твой.
............
Я север пел — не пел я юг.
Но я поэт, природы друг,
И потому салют в горах:
Та-ра-ра-ррах! Та-ра-ра-ррах!

«Какая выразительность слова!» — вспоминал восхищенный новым стихотворением Игоря Северянина М. Чехов.

Обращался Северянин не только к заезжим знаменитостям. Бывали дни, когда он стучался в двери таллинских домов, пытаясь продать свои произведения обывателям. Однако тем, кто хотел бы его поддержать, приходилось зачастую и самим солоно.

И все же, несмотря на трудности жизни на чужбине, Северянин не терял присущего ему оптимизма и юмора.

Не забыть мне одного разговора в середине тридцатых годов. Однажды вечером к нам на огонек зашли Игорь Северянин и Н. П. Богданов-Бельский. Художник находился в пасмурном настроении: на устроенную им в Тарту выставку пришло мало посетителей. Николай Петрович, живший в Риге, любил навещать Эстонию и особенно Печерский край, где он рисовал русских детей.

В этот вечер художник повел речь о том, что его часто одолевает страх смерти, преследует мысль о близости кончины.

Игорь Северянин окинул полу ироническим взглядом представительную фигуру седовласого художника, картины которого ему нравились, и сказал, молодо сверкнув глазами: «А вот я, Николай Петрович, не верю в смерть. Мне кажется, я никогда не умру. Я буду жить вечно».

Много лет прошло со дня этой беседы, записанной в моем дневнике, давно не стало и поэта, и художника, но как в этом повороте разговора сказался весь Северянин, с его неизбывной убежденностью в своем бессмертии!

Прервав мрачные пророчества Богданова-Бельского, Северянин продолжал разговор в бодром ключе: «Не только у Чайковского была фон Мекк, и у Северянина есть сейчас меценатка почище Надежды Филаретовны».

И поэт рассказал о том, что одна особа — бывшая смолянка — выразила поэту восхищение его творчеством, оговорившись тут же: «А вот ваши "Ананасы в шампанском" решительно не приемлю...» — «Что ж, быть может, она кое в чем и права», - усмехнулся Игорь Васильевич.

Когда Игорь Северянин бывал в ударе, любопытно было следить за его рассказами о городах, в которых ему приходилось быть, об анекдотических случаях его исполнительской практики.

С неподдельным восторгом говорил Северянин о Есенине. Он знал наизусть «Анну Снегину» и многие его стихотворения, особенно позднейших лет.

«Недаром, — утверждал Игорь Северянин, — имя у него Есенин. Есенин — весенний гений — так хорошо рифмуется. В нем есть, действительно, что-то гениально-весеннее. Сергей — гордость русского народа. Его стих — живой родник. Нет у Есенина притянутых за волосы строк! И как все искренне! Искренность чувствуется у него во всем, даже в ритмах, таких сердечных и простых. Кажется, в них пульсирует сама жизнь, сама русская стихия. Да, его стихи рождены русской стихией».

Смерть Есенина просто потрясла Игоря Северянина.

Помню. Игорь Васильевич читал мне стихи «На смерть Есенина», они начинались строкой: «Как свежий ветер, дорог ты России...». Опубликованными я их не видел.

Игорь Северянин много путешествовал. До революции он исколесил почти всю Россию. Очутившись за пределами родины, Игорь Северянин продолжал свои концертные поездки. Не говоря об Эстонии, где он десятки раз выступал во многих городах, Игорь Северянин давал концерты в Латвии, Литве, Польше. Выступал Северянин с «поэзовечерами» в Хельсинки, Данциге и в 1922-1925 годах в Берлине. С шумным успехом проходили вечера Игоря Северянина в Париже. В годы 1930—1931 поэт выступал с концертами по всей Югославии и Болгарии.

Вспоминая о «поэзовечерах», Игорь Васильевич нередко рассказывал о совместных выступлениях с Владимиром Маяковским. Северянин обладал отличной памятью и пересыпал воспоминания экспромтами Владимира Владимировича, которых помнил множество.

В воспоминаниях Л. Никулина я нашел новое подтверждение слышанного мною когда-то от Игоря Северянина. Никулин говорит, что Маяковский после революции подумывал, выражаясь стихами самого Северянина, «растолкать его для жизни как-нибудь». Он рассказывал о своей встрече с Северяниным в Берлине. Разговор шел о выпущенной в Берлине в 1923 году книге Северянина «Соловей»: «Поговорил с ним, с Северяниным, захотелось взять его в охапку, проветрить мозги и привезти к нам. Уверяю вас, он мог бы писать хорошие, полезные вещи».

Читая эти строки, я вспоминал, что мне рассказывал в свое время Северянин о последних встречах с Владимиром Маяковским за границей. Свои мемуары Северянин читал мне два вечера подряд. Фрагменты из воспоминаний Северянина о В. В. Маяковском приобрел впоследствии музей им. Маяковского.

Было время, когда Северянин жил с Маяковским на одной квартире. Они путешествовали по городам России, у них было много общих друзей и знакомых.

В поэме «Колокола собора чувств» (Тарту, 1925) Северянин говорит о литературных вечерах, на которых он выступал вместе с Маяковским.

...и злобно,
Чеканно и громоподобно,
Весь мощь, спокойно и без спазм
Нервических, по залу хлещет
Бас Маяковского.

Существенно также то обстоятельство, что встречи Маяковского с Северяниным не ограничиваются предоктябрьским периодом. Маяковский, будучи за границей, настойчиво звал Северянина вернуться в Советскую Россию. Об этом поэт неоднократно и сам подумывал. «Маяковский сказал мне, — вспоминал он: — "Пора тебе перестать околачиваться по европейским лакейским. Один может быть путь — домой"».

Игорь Северянин подробно рассказывал о своем участии в вечере, посвященном пятилетию советской власти: «С отрывками из "Аэлиты" выступил в Берлине А. Н. Толстой, Маяковский читал свои стихи. Я прочел "Весенний день", "Восторгаюсь тобой, молодежь"».

Сам факт выступления Игоря Северянина на этом торжестве в Берлине говорит о многом.

Игорь Северянин с большим чувством вспоминал также о том, что Владимир Маяковский предложил ему поместить новые стихи в «Известиях», обещая баснословный по тем временам гонорар за строчку. Маяковский говорил о возможностях издания новых стихов Северянина в Советской России.

«Однажды — это было в начале двадцатых годов в Берлине, — мы допоздна засиделись с Владимиром, — рассказывал мне Игорь Северянин. — Он настаивал: "Приезжай в Москву, работа будет, я помогу". Слова эти меня больно задели».

Надо сказать, что Северянин был крайне самолюбив и мнителен, ему непереносима была даже мысль, что он будет нуждаться в чьем-то покровительстве.

Тем не менее, когда Маяковский подал Игорю Васильевичу билеты от Берлина до Москвы, тот готов был мчаться на родину.

Увы, целый ряд обстоятельств встал на пути к осуществлению этого решительного шага. Тут сыграли роль и антисоветски настроенные лица из окружения Игоря Северянина, и отказ жены поэта ехать в Советскую Россию.

Игорь Северянин вел широкую переписку. В числе его корреспондентов в тридцатых годах были Иван Бунин, Константин Бальмонт и многие другие писатели.

Видел я и сердечные строки С. Рахманинова, обращенные к Северянину. Композитор написал на стихи Северянина романс. Побывав в древнем Псково-Печерском монастыре, Игорь Северянин послал Сергею Васильевичу Рахманинову посвященное ему стихотворение. Рахманинов писал автору, что хотел бы положить эти стихи на музыку. Между прочим, я видел не только письма Рахманинова, обращенные к Северянину. Понимая, что поэту нелегко на чужбине, композитор посылал Северянину и денежные переводы.

Музыкальность стихотворений Игоря Северянина привлекала внимание не только Сергея Рахманинова. На вечерах в Таллине мне приходилось слышать романсы многих композиторов, написанные на слова Северянина (его стихи перекладывали на музыку А. Архангельский, Ю. Кельберг, Н. Цыбульский, Л. Малявин, М. Якобсон, П. Вильбушевич и многие другие).

Северянин с любовью говорил о встречах с А. Н. Толстым в Петербурге и Берлине. Толстой был дружески расположен к Игорю Северянину.

Как зеницу ока берег Игорь Северянин письма Алексея Толстого. Одно из них (посланное, очевидно, вскоре после возвращения Алексея Николаевича на родину) я переписал в свой дневник: «Ты, Игорь, поэт божьей милостью... Богата и многогранна наша литература. Но в хоре русских поэтов твой голос неповторим. Тебя исковеркала подлая российская действительность. Тебе мешало многое, в том числе и недостаточность образования, но в строках твоих нет-нет да и сверкнет самоцветный камень. Ты талант самобытный. Не верь парижским брехунам. Ты не забыт. Твое место в Москве...»

Тот, кто знает творчество Северянина в последние годы его, имел немало возможностей убедиться в том, что поэт не только отошел от эмигрантской среды, но и проявлял несомненные симпатии к Советской стране. Да и сами стихи его, обновленные стремлением к ясности и чистоте поэтической речи, к реализму, все больше волновали своей неподдельной искренностью. Глубокое чувство влекло поэта на родину. Недаром на Северянина косо поглядывали белоэмигрантские круги, называвшие поэта «большевизаном».

Мне хочется привести одно стихотворение Игоря Северянина, которое поэт читал мне в середине тридцатых годов:

От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас.
Россия построена заново
Другими, не нами, без нас.

Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж,
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь.

И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок и пуст,
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.

Это стихотворение озаглавлено Северяниным «Без нас». По своей настроенности оно характерно не только для него, но и для многих людей русского рассеяния.

В течение последних лет Игорь Северянин пристально следил за советской литературой. Помнится, ему нравились стихи Николая Заболоцкого и Всеволода Рождественского, которые я в те годы переводил на эстонский язык. «С Всеволодом Рождественским мне приходилось встречаться много лет тому назад, — вспоминал Северянин. — Как он живописует Северную Пальмиру и ее окрестности! Какая образность стиха...

Было это небо как морская карта -
Желтый шелк сегодня, пепельный вчера.
В старом Петербурге на исходе марта
Только и бывали эти вечера...»

Память Игоря Северянина хранила несколько стихотворений ленинградского поэта. Северянин очень досадовал, что в те годы так трудно было доставать стихи советских лириков. Перед самой войной Игорь Северянин увидел у меня на столе томик стихов Вадима Шефнера. Он вначале бросил рассеянный взгляд на заглавие «Светлый берег», а потом уж не мог оторваться: «Вот парижане говорят, что лирика в России выдохлась. Послушайте...» И Северянин прочел мне стихотворение «После дождя»:

И радуга из-за болота
На дальний опиралась лес,
Как триумфальные ворота
Для нас открывшихся небес.

С интересом слушал Игорь Северянин мои рассказы о том, как в середине тридцатых годов я, гостя у Иоханнеса Вареса-Барбаруса в Пярну, побывал с поэтом на банкете, на котором присутствовали Всеволод Иванов и Николай Тихонов. «Вы виделись с Тихоновым! Как мне по душе его мужественная муза...» — и Северянин просил меня, не упуская ничего, рассказать о моем путешествии совместно с советскими писателями, о встречах Николая Тихонова с эстонскими собратьями по перу.

Я сказал Северянину, что Всеволод Иванов в ходе разговора задал мне вопрос: «А не знаете ли вы наизусть стихи Северянина?» — «Неужели, неужели меня не забыли на родине?» — воскликнул поэт.

Рассказывая о своих первых литературных шагах. Северянин признавался: «В юности я нередко озорничал в стихах, небрежничал с языком».

Из стихов, слышанных мною в исполнении Игоря Северянина, мне особенно запали в душу такие автобиографические строки:

Сам от себя — в былые дни позёра,
Любившего услад дешевых хмель, —
Я ухожу раз в месяц на озера,
Туда, туда — «за тридевять земель...»

Почти непроходимое болото.
Гнилая гать. И вдруг - гористый бор,
Где сосны — мачты будущего флота —
Одеты в несменяемый убор.

А впереди, направо, влево, сзади,
Куда ни взглянешь, ни шагнешь куда,
Трав водяных взлохмаченные пряди
И все вода, вода, вода, вода...

В Таллине, на вечере, посвященном пятидесятилетию поэта, Игорь Северянин так победительно исполнял свои стихи, что присутствующие были охвачены неподдельным восторгом.
Но в душе поэта жила тоска. «Ах, если б этот день встретить в Ленинграде!» — сказал с грустью Игорь Васильевич за кулисами...
В начале сентября 1939 года, накануне моего выезда в Советский Союз по приглашению ВОКС, ко мне зашел Игорь Северянин. Он просил меня передать низкий поклон Ленинграду и Москве, повидаться обязательно с А. Н. Толстым и Г. А. Шенгели, рассказать им о том, что Северянин всем сердцем с ними.
В свою очередь советские люди, и не только писатели и журналисты, приезжавшие в Эстонию до воссоединения ее с СССР, да и впоследствии, в Эстонскую ССР, живо интересовались Игорем Северяниным. Многие из приезжавших знали, что поэт живет в Эстонии, они не только покупали новые книги Северянина, но и пытались услышать его выступления, а некоторые и познакомиться с поэтом лично.
Я помню, как Северянин при мне вдохновенно прочел одному москвичу строки своего стихотворения «По справедливости», написанного в 1918 году и посвященного Ленину:

Его бесспорная заслуга
Есть окончание войны,
Его приветствовать, как друга
Людей, вы искренне должны.

Я — вне политики, и, право,
Мне все равно, кто б ни был он,
Да будет честь ему и слава,
Что мир им первым заключен!..

Закончив чтение, Игорь Северянин окинул победоносным взглядом слушателя из Советского Союза.

Припоминаю встречи Северянина с молодым талантливым советским дипломатом Владимиром Борисовичем Бочкаревым.

Как-то в разговоре со мной Бочкарев заинтересовался родословной Игоря Северянина: поэт по матери Шеншиной был потомком Афанасия Фета, известная революционная деятельница, писательница, долголетний полпред Советского Союза в Стокгольме Александра Михайловна Коллонтай также была родственницей Северянина.

Большой знаток литературы, Бочкарев привлек Северянина своей одержимостью поэзией. Когда же молодой советский дипломат прочел наизусть несколько лирических стихотворений Северянина, поэт был тронут.

Бочкарев, в свой черед, почувствовал, что Северянин много выстрадал, передумал и тянется всей душой к родной стране.

Северянин встречался в дальнейшем несколько раз с Бочкаревым, читал ему свои новые произведения, они произвели на советского дипломата большое впечатление: «Да ведь это что-то совсем новое, искреннее, чудесное, — поделился со мной впоследствии своим мнением Бочкарев. — Хотелось бы мне, чтобы в Советском Союзе появились стихотворения Северянина, и вы не думайте, что это невозможно. Вот увидите, надо только освободиться от набившей оскомину предвзятости, от искусственных граней, круг не всегда будет замкнутым, все достойное внимания в русской зарубежной литературе увидит свет у нас».

Встречаясь с приезжавшими из братских республик журналистами и писателями, он обращал их внимание на то, что Игорь Северянин не покинул Советской Эстонии, что теперь поэт — советский гражданин, что к нему следует отнестись чутко, что неумно отметать такого талантливого поэта, давно признавшего свои заблуждения, «отлучать от лика русских поэтов» (мне запомнилось это образное выражение Бочкарева) того, лучшие стихотворения которого вошли в сокровищницу русской литературы.

Когда Эстония вступила в состав Советского Союза, связи Игоря Северянина с Ленинградом и Москвой быстро наладились.

В сентябре 1940 года Игорь Северянин читал мне свои приветственные стихотворения (появившиеся весной 1941 года в журнале «Красная новь»):

Шестнадцатиреспубличный Союз,
Опередивший все края вселенной...

И дальше:

Союз любви, страна моя родная!
И как я горд, и как безбрежно рад,
Что все республики твои стальные,
Что все твои пятнадцать остальные
В конце концов мой создал Ленинград.
И первою из них была Россия!

Нам, пережившим то, о чем повествует стихотворение «Стихи о русских реках», были близки строки этого правдивого признания:

...Бывало, еду и аукаю
В запроволочные края.
Бывало, подъезжаю к проволоке,
Нас разделявшей в годы те.
Угадывая в блеклом облике
Страну, подобную мечте,
Опередившую Америку
Своим развитием страну:
Пристать бы мне к родному берегу.
Границу вот перемахну...
И мысль привычно-необычная
Овладевала часто мной,
Но бдит охрана пограничная
Настраженною тишиной,
И брови хмурые, суровые
Вдруг проясняются, когда
Поймешь: Россонь слита с Наровою,
И всюду — русская вода!

Хотя произведения Игоря Северянина не выходили в СССР в течение долгих десятилетий, поэт стал вскоре получать множество писем от советской молодежи. Студенты Ленинграда, Москвы, Киева, Тбилиси, Томска и других городов выражали свою радость по поводу того, что Северянин жив, что поэт снова со своим народом.

Игорь Северянин показывал нам эти весточки от молодежи, лицо его было озарено счастливой улыбкой: «Да, прав, прав был Толстой, надо было мне еще в двадцатые годы вернуться в Россию».

Многие люди старшего поколения, в том числе собратья по перу, приветствовали Игоря Северянина.

Александр Фадеев и Петр Чагин, тогдашний директор Гослитиздата, вели с Игорем Васильевичем переговоры об издании сборника его стихотворений. Кроме того, были намечены поездки и выступления Игоря Северянина в Ленинграде и Москве.

Имя Игоря Северянина стало возникать все чаще на страницах советской печати. Его сочувственное отношение к советской власти еще до воссоединения Прибалтики с Советским Союзом, его новые произведения — все это было знаменательным явлением литературной жизни.

Среди писем, приходивших из Ленинграда, Игоря Северянина особенно порадовала весточка от поэта Всеволода Рождественского, сообщившего о том, что несколько портретов русских композиторов, написанных Северяниным в форме сонетов, отобраны редакцией для печати в поэтическом альманахе.

Игорь Северянин был так счастлив и в ответном письме, между прочим, рассказал о своем тяжелом моральном и материальном положении человека, оторванного от Родины, гонимого белогвардейской кликой, терпящего нужду.

Несказанно было удивление Игоря Северянина, когда вскоре прибыл аванс из Ленинграда и письмо от Всеволода Рождественского. Северянин тут же (по его любимому выражению) «обответил» строки Рождественского, а к письму приложил сборник своих стихотворений «Адриатика», учинив на титульном листе такое посвящение:

«Последний экземпляр, случайно сбереженный, поэту милому и светлому дарю: Всеволоду Рождественскому
Игорь Северянин
Усть-Нарва, 17.V.41 г.»

Как окрылен был Игорь Северянин тем, что его стихами интересуется издательство «Советский писатель», как мечтал он об издании сборника стихов, о выступлениях в Ленинграде и по всему Советскому Союзу!

Однако отличавшийся завидным здоровьем поэт к весне 1941 года стал серьезно недомогать: врачи признали болезнь сердца.

В начале Великой Отечественной войны по пути следования в эвакуацию я остановился в Нарве. Здесь мне сообщили о том, что Северянин очень плох. Я съездил в Нарва-Йыесуу, где тогда находился поэт. Игорь Васильевич был рад моему приходу. Перемена, происшедшая в нем, поразила меня: он осунулся, заострились черты лица. Привыкший к обществу, поэт никак не мог смириться с недугом, обрекшим его на одиночество. Он хотел эвакуироваться в глубь страны. Северянин дал телеграмму М. И. Калинину с просьбой о помощи, обрисовал свое трудное положение в письме к А. Н. Толстому.

В Ленинград Игорь Северянин отправил В. А. Рождественскому полное отчаяния письмо, в котором писал, что немцы уже близко, что он,

по своему болезненному состоянию, не смог воспользоваться нормальными средствами эвакуации, что он умоляет обратиться к А. А. Жданову, просить прислать машину и вывезти его в Ленинград или Москву, что он, русский человек, чувствует свою близкую кончину, хочет умереть на Родине, которую никогда не забывал и всегда любил.

По просьбе Игоря Васильевича я говорил о нем с председателем Президиума Верховного Совета Эстонской ССР Иоханнесом Варесом-Барбарусом.

* * *

Но время было крайне тяжелое: Нарву уже бомбили фашисты...

Живо запомнился мне последний вечер, проведенный с Игорем Северяниным. Закатные лучи озаряли комнату больного поэта. Северянин предавался воспоминаниям о Ленинграде и Москве, о былых годах.

О Ленинграде он говорил всегда с тоской и глубокой нежностью.

«Великий город на Неве! — так любовно называл поэт город Ленина. — Арена многих моих литературных битв и побед. Там у меня столько искренних друзей! Этот город первым признал меня. Нигде, никогда за всю мою исполнительскую деятельность не было у меня такого замечательного, чуткого слушателя. Мне неоднократно представлялся счастливый случай выступать перед студенчеством. Помню, как рукоплескали моему стихотворению "Восторгаюсь тобой, молодежь"...»

Игорь Северянин мечтал: «В золотой осенний день остановиться на берегу Невы и восторженно вобрать в себя всю красоту этого единственного для меня города. И стать снова юным! Забыть горечь чужбины...

Я снова — я, я снова — молод,
Я снова весел и влюблен!

Я уверен, что как только попаду в Ленинград, сразу помолодею, стану таким же, как и в былые годы... Только без прежних заблуждений, — немного подумав, добавил Игорь Васильевич, —

Как блудный сын домой вернуться...»

И Северянин снова заговорил стихами. С воодушевлением вспоминал Игорь Васильевич древнюю Москву, говорил о ее значении для его творчества, читал строки:

Поет та первая струна,
Благодаря лишь ей вся песня,
Где в меди песенной литой
Порой проскальзывает «Пресня»,
Таит оттенок золотой...

Поэт прочел эту строфу из поэмы «Роса оранжевого часа» с особой горячностью и подъемом, «Неужели я скоро умру, неужели меня опустят в землю не в милой сердцу Москве!» — говорил поэт.

Беседуя, Игорь Васильевич прислушивался, ему чудилось: вот-вот приблизится автомашина, его увезут поближе к сердцу России.

* * *

По окончании войны я узнал, что Игорю Северянину не удалось эвакуироваться. Поэт был при смерти, его перевезли в Таллин, где он и скончался.

Назрела необходимость в издании избранных стихотворений И. Северянина. Нет сомнения, что оно найдет широкий отклик у читателя.

Комментарии

Печатается по: Звезда. Л., 1965. № 3.

Шумаков Юрий Дмитриевич (1914—1997) — поэт, переводчик с эстонского, литературовед. Автор книги «Пристать бы мне к родному берегу: Игорь Северянин и его окружение в Эстонии» (1992).

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.