Арусяк Шахназарова. Письмо сестре

<Петроград, 27 февраля 1915 г.>

Женя, деточка моя, поздравь — по логике — «весьма». Психологию еще не сдавала. Возьмусь за нее завтра. Поздно немного, но я сама виновата. Боялась провалиться по логике и всё затягивала время, а отчасти помешало то обстоятельство, что за правоучение не было внесено. Передай папе, что мне нужны деньги за правоучение. Как-то не хочется писать о деньгах, но что же делать, если надо. Я думала, что обойдусь пока без них, но пришлось взять у Вани. Так что надо ему вернуть. Папа о моем правоучении ничего не пишет в письме. Напомни ему. Почему мама болела и как теперь она чувствует себя? Что делается дома? Занимается ли Арам? Отчего он ничего не пишет мне?

Я очень рада, что Женя у нас. При каких обстоятельствах ушла Анюта? Пусть Женя напишет мне о себе.

Сказочки твои я показала только Лёве и Доде. Очень понравились. Нашли, что очаровательны. Лёва переписал себе одну:

Во дворцах мечтаю о тиши лачуг,
В тишине о звонком серебре кольчуг...

Помнишь? «Люди, не судите строго, — я поэт!» Несколько дней тому назад он был у меня. Собирался писать тебе. Приготовил перо и чернила. Кто-то явился к нам и помешал. Ничего, напишет в другой раз. Ниночка настрочила тебе большое послание. Она говорила мне. Это хорошо.

У Северянина была лишь раз. Как-то не тянет. Была на одном его концерте. Не понравился: читал очень плохо и какую-то дребедень.

Публики было чрезвычайно много. Он дал уже пять концертов. Его любят и охотно слушают. Среди новых стихов есть хорошие, почти все хорошие. Но он почему-то несет со сцены чепуху. Вышла его третья по счету книга «Ананасы в шампанском». Отвратительна. Весь старый хлам там помещен. Из 90 стихов 80, если не больше, знакомых. Книги не приобрела. Не хочу тратить на нее денег. Тем более, что многие из этих стихов имеются у меня в его маленьких книжечках. Помнишь их? Они в коричневых переплетах. Сегодня он уехал на концерт в Москву. Заговорили обо мне, но я постаралась стушеваться. Неделю тому назад был с Ховиным в Харькове и еще где-то и имел большой успех. Получаю иногда новые стихи, так как у Игоря новый кружок, состоящий из молодежи, охотно рассылающий свои творения по знакомым. Но я их пока не принимаю и пакетов со стихами тоже поэтому мало.

После концерта, оставившего на меня тяжелое впечатление, я более у него не была.

Третьего дня посетила «Собаку». Встретила знакомых, конечно. Была с Лёвой и еще двумя скрипачами. На сцене царили кубофутуристы. Я, кстати, их в первый раз вижу. Самый замечательный из них, конечно, Маяковский — современная знаменитость, пробивающая себе дорогу зубами и кулаками. Худощав и высок. Актерский тип лица. Потрепанный и уверенный. Словообразования самые невероятные. Движения до наглости свободные, жесты до крикливости широкие. Везде и всюду он чувствует себя хозяином. И там, где принимают его, и там, где гонят в шею. Иногда находчив и остроумен, иногда остроты идиотские. С публикой мало церемонится, точно так же, как и публика с ним. Шпильки так и слетают с его языка, находчивые, ненаходчивые — всё равно. И если он иногда смущает публику, то последняя при всём старании и желании ничем не может смутить его. Невозмутим и нагл до того, что способен вывести из себя самого спокойного человека. Во рту у него мало зубов. Это придает его рту какое-то специфически актерское выражение. Носит уальдовское пальто, фрак и цилиндр, но, конечно, не совсем по-уальдовски. Женщины от него без ума. Такое мое первое впечатление. Я немного наблюдала за ним. Кстати, очень хвалили его голос, но он мне мало понравился. У Северянина голос был некогда полнее и звучнее. А в общем он, мне кажется, лучше, чем старается казаться. Надо же чем-нибудь приковывать к себе внимание. Вот и старается бить по нервам, создавать эффекты. Его многие считают талантливым, но я в нем пока никакого таланта не нахожу. Есть образность выражений, правда, очень грубая, чувствуется четкость, временами — кованость в строчках и целом стихе, попадаются иногда красивые построения фраз, но ведь это еще не все, тем более, если это хорошее утопает в целой массе белиберды. Во всяком случае, образы его свежи и иногда оригинальны, но до безобразия грубы и неприятны, за очень редким исключением. Хватит о Маяковском. С головы до ног он не стоит этих трех страниц. Но я пишу о нем подробно, так как о его скандалах только и ведутся кругом речи.

Что касается Давида Бурлюка, то о нем придется говорить значительно меньше, ибо он однообразен и в ином духе. Прежде всего, он носится с неизменным лорнетом у прищуренного глаза по комнатам и говорит, вернее кричит, усиленно жестикулируя и потрясая кулаком левой руки (ибо правая несет свои служебные обязанности, предохраняя лорнетом его прищуренный глаз от слишком ли яркого света или от чего другого, — не знаю) или сидит, как истукан, с каким-то кисло-кривым, именно «кисло-кривым» выражением лица и блуждающе-слащавой улыбкой вдоль губ. Каково сочетание, а? Стихи он читает не так вызывающе, как Маяковский (так было в тот вечер, по крайней мере). Они мало интересны.

Третий кубофутурист Каменский. Самый молчаливый и тихий. В выражении лица иногда мелькает что-то детское. Читает уверенно, иногда с претензиями на актерское чтение. Стихи его называются «чемоданами». Так и провозглашает со сцены: «первый чемодан», «второй чемодан» и т. д. Одно стихотворение было написано просто и славно. Но какое оно, не помню, я о содержании говорю, конечно. Во всяком случае неинтересное лично для меня, раз оно так быстро выветрилось у меня из головы.

Все достопримечательности «Собаки» пока исчерпаны.

Да, в этот вечер говорил еще Горький в пользу футуристов, призывал публику теплее и отзывчивее относится к ним, на что Маяковский заявил ему, что «не желает быть грудным младенцем и в няньках не нуждается». Каково, а?

Со старыми знакомыми я, конечно встречаюсь, но в последние 10 дней усиленно занималась и мало кого видела. Додя и Лёва бывают, но редко, так как очень заняты, квартет их делает большие успехи. Недавно где-то играли Лёвину вещь, имевшую, как выражается Додя, «дикий успех». Я не поехала, так как записывалась в эту ночь на экзамен. Отношения всё такие же милые, славные и добрые, как и раньше. Есть новые знакомства, но о них в другой раз.

Недавно получила приглашение пожаловать на какое-то собрание поэтов, но не пошла. По повестке я так и не разобрала, какое собрание, какие поэты, откуда они меня выкопали и т. д., так как она заключала в себе только приглашение и адрес. Получаю иногда новые стихи, так как у Игоря новый кружок, состоящий из молодежи, охотно рассылающей свои творения по знакомым. Но я их пока не принимаю и пакетов со стихами тоже поэтому мало. Надоели все, право, в конце концов. Ну, голубка моя, хватит с тебя. Видишь, как я расписалась. Вышло письмо «предлинным предлинного». Сохрани это письмо. Мне интересно впоследствии познакомиться с моими мнениями относительно «всемирных наполеонов», как они себя называют. Новых книг не покупала; кроме «Снежной маски» Блока и «Царя Иудейского» пока ничего не имею. На Невском не бываю, а здесь нужные книги трудно достать.

Всё не теряю надежды найти Хозе-Мария-Эредиа. Поручила кому-то купить «Нечаянную радость» Блока. Блока я потому покупаю, что еще одна-две книги и я буду иметь всего Блока. Я как-нибудь сама поеду на Невский и что-нибудь приобрету себе сама. Есть ли известия от времени?

Как твои занятия, твоя умственная работа и т. п. Какие книги читаешь и чем особенно увлечена в данное время? Высится ли гордо моя корзина над каким-нибудь шкафом, как сфинкс над пирамидой или в каком-нибудь тёмном углу доживает последние дни своего печального существования. Поухаживай немного за бедной старушонкой. Уверяю тебя, она достойна внимания и во всяком случае будет благодарнее, чем люди.

Помни, что моя корзина привыкла к почёту и уважению и не отказывай ей ни в чем необходимом.

А пока целую тебя, маму, папу, детей. От Лёвика жду иероглифов и разного рода магических знаков. От тебя — письма, не менее пространного, чем это. Помни, не считайся — я этого не люблю.

Передай папе мой адрес.

О стихах Брюсова напишу после.

Если встретится что-нибудь новенькое, присылай. Пусть Арам пишет мне. Я хочу знать, что он делает и как себя ведет теперь. Я ему напишу в другой раз. Я очень устала, так как прошлую ночь совершенно не ложилась. Мальчики здоровы. Почти каждый день бывают у меня. Авик все бегал в университет и только недавно окончательно устроился. У них ведь там такие формальности соблюдаются, что не дай Бог!

Из-за каждой мелочи заставляют таскаться неделями. Теперь он официально признан студентом и имеет право сдавать экзамены в этом году. Пусть будут спокойны за него. Ведет более чем примерный образ жизни и с понедельника начнет заниматься. Только пальто у него легкое. Советовала дать подбить чем-либо — отмахивается и руками и ногами.

Ну, пока. Устала очень. Целую тебя. Твоя Аруся.

Комментарии

Печатается впервые по рукописи (РГАЛИ).

Арусяк Шахназарова (Арусяк Амбарцумовна Мелик-Шахназарова; 1890—1922) — молодая поэтесса, в 1910 г. отправилась из Баку в Петербург поступать на словесно-историческое отделение Бестужевских курсов. В Петербурге она познакомилась с некоторыми поэтами, в частности с Игорем Северянином, посещала поэзовечера, входила в круг его знакомых. Северянин посвятил княжне Шахназаровой стихотворение «Демон» (ноябрь 1911). В автобиографическом романе «Падучая стремнина» поэт вспоминал:

Так шли года, и женщины мелькали,
Как лепестки под ветром с вешних яблонь:
Княжна Аруся, Сонка, Валентина…

Шахназарова печаталась в газете К. Олимпова «Дачница», в журнале В. Ховина «Очарованный странник». Сохранилась брошюра «Пролог "Эгофутуризм". Поэза-грандиоз» с надписью А. Мелик-Шахназаровой:

«Я утесно вздрогнул (...утес вздрагивает только при землетрясении...), порывно и очарованно заглянув в ветровую и грозовую душу светло-мрачной княжны Аруси Мелик-Шах-Назаровой, — и я приветствую в ее душе — поэта.
Игорь-Северянин. 1911.XI, 15».

Письмо адресовано Евгении Амбарцумовне Мелик-Шахназаровой, сестре поэтессы. Датируется по времени проведения вечера в «Бродячей собаке», посвященного выходу сборника «Стрелец», — 25 февраля 1915 г.

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.