Друзья и тайные враги
Юных лириков учитель,
Вождь отважно-юных душ,
Старых граней разрушитель...
Валерий Брюсов
Константин Фофанов был первым из русских поэтов, кто обратил внимание на Игоря-Северянина еще в 1907 году. Четыре года спустя его приветил Александр Блок, приславший в подарок сборник стихов «Ночные часы» с трогательным посвящением, в котором называл Игоря-Северянина поэтом с открытой душой. В том же 1911 году Игоря-Северянина приветствовал Валерий Брюсов, а годом позже состоялось знакомство с Федором Сологубом и выход в свет.
В октябре 1912 года издатель Иван Игнатьев выпросил у Сологуба вещицу строк на триста для газеты «Петербургский глашатай». При этом Сологуб настоял на личном знакомстве с Игорем-Северяниным. Ровно через неделю после знакомства Сологуб устроил ему дебют в своем салоне на Разъезжей улице. Выступление в салоне Сологуба совпало по времени с выходом в свет последней, 35-й брошюры Игоря-Северянина «Эпилог Эгофутуризма». Весной следующего года в московском издательстве «Гриф» из печати вышел первый большой сборник его стихов «Громокипящий кубок», снабженный лестным предисловием Федора Сологуба.
Однажды в беседе с Моисеем Альтманом поэт старшего поколения Вячеслав Иванов заметил:
Анастасия Чеботаревская. Репродукция
«Кстати, о талантах. Игорь Северянин, например, написал мне письмо, на которое я, было, начал ему ответ в таком роде: "Милостивый государь! Что Вы все носитесь со своим талантом. Это в среде художников так же само собой разумеется, как во всяком приличном обществе — то, что каждый его член — человек порядочный. Важно не это, а..." — тут я, однако, бросил писать, ибо подумал, что я могу подвергнуться участи Брюсова, а быть расхваленным Игорем Северяниным мне вовсе не улыбалось. Это Сологуб сделал ошибку, разъезжая с ним по всей России в роли его аккомпаниаторши, он, такой мастер, с таким, как Игорь-Северянин»1.
Около двух лет Федор Сологуб во всем, кроме, пожалуй, самого творчества, оставался для Игоря-Северянина примером для подражания. По примеру Сологуба, снимавшего дачу в Тойла, Игорь-Северянин стал бывать в этом рыбацком поселке, имевшем до революции все шансы превратиться в модный курорт. В 1916 году в издательстве В.В. Пашуканиса вышел сборник «Критика о творчестве Игоря-Северянина», скопированный со сборника «О Федоре Сологубе критика. Статьи и заметки», составленного женой Сологуба Анастасией Чеботаревской. Кстати, с этой книгой связана любопытная история.
В первые дни января 1913 года Чеботаревская подарила один из экземпляров своего сборника Ивану Игнатьеву, снабдив его трогательной дарственной надписью: «Талантливому Игнатьеву. Милому Ивану Васильевичу... с особенным удовольствием делаю эту надпись... Ана. Чеботаревская. 1913. СПБ. "Нам нужно новых голосов!"»2 Ровно год спустя после этого подарка Иван Игнатьев покончил жизнь самоубийством, зарезавшись бритвой на следующий день после собственной свадьбы. А еще через пять лет Чеботаревская утопилась в Неве. Ее тело, вмерзшее в льдину, нашли только с началом ледохода. Нет никакой связи между самоубийством Игнатьева и самоубийством Чеботаревской, но какое совпадение в самом подарке!
Иван Игнатьев. Репродукция
Зимой 1913 года Сологуб предпринял большое турне по Кавказу и югу России, участвовать в котором он пригласил Игоря-Северянина. Было запланировано посетить с выступлениями 39 городов. В начале февраля состоялось выступление в Тифлисе. Игорь-Северянин вышел на сцену аккуратно приглаженный, одетый в благопристойный сюртук, с лилией в руке. Поэт был встречен полным молчанием публики, но когда он откровенно запел на отчетливый мотив из Амбруаза Тома, то это показалось необыкновенно смешным. Поэт-экспрессионист Сергей Спасский, присутствовавший на тифлисском выступлении Игоря-Северянина, вспоминал:
«Смешил хлыщеватый, завывающий баритон поэта, носовое, якобы французское произношение. Все это соединялось с презрительной невозмутимостью долговязой фигуры, со взглядом, устремленным поверх слушателей, с ленивым помахиванием лилией, раскачивающейся в такт словам. Зал хохотал безудержно и вызывающе. Люди хватались за головы. Некоторые, измученные хохотом, с красными лицами бросались в коридор. Такого оглушительного смеха я впоследствии ни на одном поэтическом вечере не слыхал. И страннее всего, что через полтора-два года такая же публика будет слушать те же стихи, так же исполняющиеся, в безмолвном настороженном восторге»3.
Игорь-Северянин в 1913 году. Репродукция
Спасского нельзя отнести к числу доброжелателей Игоря-Северянина, но тем ценнее его воспоминания, лишенные комплиментарного fleur d'orange. Днем позже Спасский напросился на аудиенцию к Федору Сологубу. В смежном номере гостиницы находился Игорь-Северянин:
«Он полулежал на диване в старой тужурке, невыспавшийся, с несвежим, опухшим лицом. На столе перед ним — графин водки и тарелка с соленым огурцом. Отрывисто и важно он сообщил, что вскоре выйдет "Громокипящий кубок". Рядом с тарелкой лежали стихи Северянина, перепечатанные на машинке»4.
Федор Сологуб. Фото из журнала «Огонек», 1914 год
К 1918 году в активе у Игоря-Северянина набралось 125 выступлений перед российской публикой, из которых 87 он дал лично. Поначалу не все из них были успешными, но именно в этих выступлениях кроется одно из слагаемых будущего фантастического успеха Игоря-Северянина: он был знаком не только читателям поэзии — его хорошо знала окололитературная публика Петербурга и Москвы, Армавира, Казани, Баку, Кутаиси, Таганрога, Твери, Полтавы, Саратова, Ростова-на-Дону, Тифлиса, Одессы, Екатеринослава, Елизаветграда, Керчи, Симферополя, Екатеринодара, Севастополя, Киева, Харькова, Минска, Курска, Новороссийска, Пскова, Вильны, Лигово и Царского Села.
Однако вернемся в конец июня 1913 года, когда Игорь-Северянин неожиданно прервал турне и вернулся в Петербург. Из Петербурга он уехал на мызу Пустомержа под Веймарном. Объяснение внезапному отъезду отыщется в поэзе «Реабилитация», обращенной к Федору Сологубу:
Ты осудил меня за то, что я, спеша
К любимой женщине, родами утомленной,
Прервал свое турне (...)
Ты осудил меня за то,
Что на пути домой я незнакомку встретил,
Что на любовь ее так нежно ей ответил,
Как, может быть, никто!
В этих нескольких строках содержится масса важной информации. Прежде всего, в поэзе идет речь о гражданской жене поэта Елене Яковлевне Семеновой5, которая 21 июня 1913 года родила ему дочь Валерию. Так что у Игоря Васильевича была веская причина для того, чтобы прервать турне. В донжуанском списке поэта Семеновой присвоен порядковый номер двенадцатая. Ей посвящено несколько поэз в «Громокипящем кубке» и «Златолире»:
Ты набухла ребенком! Ты — весенняя почка!
У меня вскоре будет златокудрая дочка.
Отчего же боишься ты познать материнство?
Плюй на все осужденья, как на подлое свинство!
Это довольно странно, но Семенова никак не может претендовать на роль полноценной музы поэта, оставившей в его творчестве заметный след. Ей посвящено несколько разрозненных стихотворений, написанных по случаю. Всего несколькими строками Семенова упомянута в романе «Падучая стремнина», хотя с ней Игорь-Северянин поддерживал некое подобие супружеских отношений до конца 1914 года. Три года спустя, в январе 1918 года он возьмет Семенову с собой в Тойла, где ее следы затеряются во времени. Какое-то время она жила в Усть-Нарве. Возможно, что там и похоронена. Но, может быть, безымянная могила Елены Яковлевны находится на кладбище в Тойла.
Однако вернемся к поэзе «Реабилитация». Интерес для донжуанского списка и для нас представляет загадочная незнакомка, встреченная Игорем-Северяниным на пути в Петербург. Пока нам известны ее инициалы: Н.М. К-чъ. Игорь-Северянин называл нашу незнакомку Гризельдой. С его слов, нам известно, что грузинка Гризельда была миниатюрной шатенкой с бескровным лицом:
Вся в черном, вся — стерлядь, вся — стрелка
С холодным бескровным лицом,
Врывалась ко мне ты, безделка,
Молчать о великом ничем...Вверх ножками кресло швыряла, —
Садилась на спинку и пол,
Вся — призрак, вся — сказка Дарьяла,
Вся — нежность и вся — произвол.
Они познакомились в поезде по дороге из Кутаиси в Тифлис. В сборнике «Златолира» есть поэза «Катастрофа», рассказывающая об обстоятельствах знакомства. «Катастрофа» написана в июне 1913 года в Веймарне на мызе Пустомержа, что называется, по свежим следам:
Произошло крушенье,
И поездов движенье
Остановилось ровно на восемнадцать часов.
Выскочив на площадку,
Спешно надев перчатку,
Выглянула в окошко: тьма из людских голосов!Росно манила травка.
Я улыбнулся мягко,
Спрыгнул легко на рельсы, снял ее на полотно.
Не говоря ни слова,
Ласкова и лилова,
Девушка согласилась, будто знакома давноС насыпи мы сбежали, —
Девушка только в шали,
Я без пальто, без шапки, — кочками и по пенькам.
Роман с Гризельдой продолжался что-то около двух недель, причем остается тайной, где именно, в каких интерьерах и на каком историческом фоне:
Пыль стлалась по бархату юбки,
Зло жемчуг грустил на груди...
Мы в комнате были, как в рубке,
Морей безбережных среди...Когда же сердечный припадок
Беззвучно тебя содрогал,
Я весь был во власти догадок,
Что где-то корабль утопал...
Таинственная Н.М. К-чъ произвела на поэта сильное впечатление и по праву должна быть внесена в донжуанский список Игоря-Северянина:
Моя Гризельда! Где ты ныне,
Утерянная десять лет?
Я припадаю, как к святыне,
К твоим ногам. Глубокий след
В моей душе твоей душою
Отпечатлен. Как много слез
Я пролил по тебе! Я нес
Любовь к тебе всегда живою
Дни, месяцы, года.
А что же Семенова? Потрясенная изменой, Елена Яковлевна проявила редкую настойчивость и вынудила поэта вернуться к ней, несмотря на плач по Гризельде:
(...) Я сам
Тебя покинул, голосам,
Звучавшим лживостью, подвластный.
Гризельда! Нет тебя, прекрасной!
Со мною нет тебя! Жива ль
Еще ты, нежная?
Любовное приключение с Гризельдой и для нее самой, и для Семеновой закончилась печально. Поэт, вернувшийся поначалу к Елене Яковлевне, быстро сбежал от нее в деревню, где запоем пил, забыл знакомых и чуть совсем не одичал в тяжелых пьяных полудремах.
Пять месяцев спустя, в ноябре 1913 года, к Игорю-Северянину вновь пришла мисс Лиль — Елизавета Гуцан, умолявшая его о помощи. Лиза пришла с маленьким сыном на руках. Поэт попытался поселить Лизу с ребенком в квартире, которую он снимал в Пустомерже у старушки княгини Оболенской6, но Елена Яковлевна отказала в категорической форме:
Обе вы мне жены, и у каждой дети —
Девочка и мальчик — оба от меня.
Девочкина мама с папой в кабинете,
А другой не знаю тысячу три дня. (...)
Ах, я взял бы, взял бы крошку дорогого,
Миленького детку в тесный кабинет.
Девочкина мама! Слово, только слово! —
Это так жестоко: ты ни «да», ни «нет»!...
Княгиня Оболенская пыталась помочь, но Семенова была неумолима и энергично пресекала любые попытки вмешательства в свои дела. Будь она более терпимой, возможно, что сын поэта остался бы жив, да и сама Лиза не опустилась бы и не покончила жизнь самоубийством.
Летом 1914 года произошла вот какая история, сюжет которой не блещет оригинальностью. Дело было в Тойла. Елена Яковлевна приревновала Игоря Васильевича к некой Ляле М.7 и устроила ему скандал, угрожая утопиться в море. Однако вместо того, чтобы прыгать с обрыва в море, Семенова полезла на чердак вешаться. С трудом отговорили.
Тойла. Открытка 20-х годов. В архиве автора
Вечером Игорь Васильевич отправился за советом к Федору Сологубу:
«— Пусть топится или вешается, — успокаивает Сологуб, — не препятствуйте. Это, очевидно, ее предназначение. Вы не вправе помешать человеку умереть.
В глазах лукавая усмешка»8.
Вероятно, этот эпизод не лучшим образом характеризует нашего героя, но именно этот скандал окончательно решил судьбу Елены Семеновой. Сам Игорь-Северянин объяснил ситуацию так:
Подлец ли я, что я ее покинул,
Ее, с которой прожил трое лет. (...)
Немолода, нехороша собою,
Мещаниста и мало развита,
Она была оправдана весною,
Когда в уродстве бродит красота. (...)
Кто сблизил нас? Весна, вино и юность, —
Мои друзья и тайные враги.
Без сомнения, Елена Яковлевна читала эти оскорбительные строки, но уже ничего поделать не могла.
* * *
Дочь поэта Валерия Игоревна Семенова всю жизнь прожила в Усть-Нарве. С годами она становилась все больше похожей на отца: те же крупные благородные черты лица, тот же изящный поворот головы, та же манера держать себя, те же интонации в голосе. Отношения с отцом у нее не сложились. Виделись они редко. Она писала ему письма, в которых звала его Гогушкой. В советское время Валерия работала в рыболовецком колхозе «Oktoober» в Усть-Нарве. Потом вышла на пенсию. Умерла 6 декабря 1978 года и похоронена на деревенском кладбище в Тойла.
Могила В.И. Семеновой на кладбище в Тойла. Фото автора
Что же касается тайных друзей и врагов Игоря-Северянина, то к ним следует причислить не только вино, юность и весну, но также лето, осень, зиму и зрелый возраст.
Примечания
1. «Кстати о талантах. Игорь Северянин, например...» — Альтман М.С. Разговоры с Вячеславом Ивановым. СПб., «Инапресс», 1994, с. 24.
2. «Талантливому Игнатьеву. Милому Ивану Васильевичу...» — в архиве автора.
3. «Смешил хлыщеватый, завывающий баритон поэта...» — Спасский С. Маяковский и его спутники. М., «Советский писатель», 1940, с. 9.
4. «Он полулежал на диване...» — Спасский С. Маяковский и его спутники. М., «Советский писатель», 1940, с. 11.
5. Семенова, Елена Яковлевна — сожительница поэта с 1912 г. по1915 г.; в некоторых изданиях ее ошибочно именуют Золотаревой; ошибка возникла из неправильного воспроизведения устной речи: «за Лотарева». Известна сделанная директором Нарвского городского музея Евгением Кривошеевым запись «Рассказ Валерии Игоревны Семеновой — дочери поэта И.В. Северянина от первой его жены Елены Яковлевны Золотаревой». Запись содержит неточности и фактические ошибки, в пей отсутствуют важные детали (даты рождения и смерти матери, местонахождение ее могилы и т. п.). Маловероятно, чтобы Елена Яковлевна, будучи Золотаревой, могла записать дочь на фамилию Семенова.
6. Оболенская — княгиня, хозяйка мызы Пустомержа под Веймарном. С июня 1912 года Игорь-Северянин снимал у нес квартиру.
7. Ляля М. — личность не установлена. По устному свидетельству Л.А. Шера, возможно, речь идет о дочери капитана 1-го ранга Ивана Панкова — Ольге.
8. «— Пусть топится или вешается, — успокаивает Сологуб...» — Игорь-Северянин. Уснувшие весны. РГАЛИ, ф. 1152, оп. 1, е. х. 13.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |