Смерть поэта
Меня положат в гроб фарфоровый
На ткань снежинок Яблоновых,
И похоронят... (... как Суворова...)
Меня, новейшего из новых.
Игорь-Северянин
Немецкие самолеты появляются над Усть-Нарвой в первые же дни войны. На рейде стоят советские военные корабли с зенитными орудиями. Стреляют уже каждый день. В курзале открыт походный госпиталь для пострадавших местных жителей и моряков, получивших ранения в боях с немецкими парашютистами. В начале августа через Нарову построен понтонный мост, по которому отходят части отступающей Красной Армии. Переправа почти каждый день под обстрелом. Дом, в котором Игорь-Северянин снимает квартиру, находится в опасной близости от нее. Игорь Васильевич вместе с Верой Борисовной перебираются в дом на улице Раху.
В первых числах августа в Усть-Нарве появляется семейство Шумаковых и поселяется в том же доме на улице Раху. Отец и сын Шумаковы целыми днями пропадают в Нарве. Ранним утром 14 августа 1941 года все семейство таинственно исчезает.
Между тем заканчивается отступление частей Красной Армии. Немецкие самолеты все чаще бомбят понтонную переправу. Оставаться в доме на улице Раху становится уже опасно. Игорь Васильевич и Вера Борисовна перебираются в кирпичный гараж на улице Айа.
Взорван понтонный мост. Вскоре в поселке появляются немецкие мотоциклисты и бойцы эстонского «Omakaitse»1 с белыми повязками на рукавах.
Вера Михайловна Круглова хорошо запомнила тот летний августовский день:
— Когда все стихло, мы с мужем возвращаемся в свой дом на углу улиц Вабадузе и Поска. Дом цел, но он без окон и дверей. Немцев пока не видно.
Кое-как заделываем окна и двери. Внезапно на пороге появляются Игорь Васильевич и Вера Борисовна. Он в одном пиджаке, а в руках чемоданчик. Первые его слова: «Все сгорело, а чемоданчик я спас, не выпускал его из рук». Все голодные. Я ищу в доме, что можно поесть. Жарю на примусе блинчики. Наконец, мы все садимся в кухне за стол.
Потом в передней Алексей Иванович надевает на Игоря Васильевича свое пальто, и он вместе с Верой Борисовной уходит в дом на улице Раху2.
Алексей Круглов и Игорь-Северянин. Фрагмент. «Русский архив» А. Дормидонтова
Незадолго до своей смерти дочь Веры Борисовны Валерия рассказала московскому журналисту Максиму Иванову трогательную историю о том, как в огне погибла большая часть архива Игоря-Северянина:
«— Почти все, что у нас было, в 1947 году мы сдали в Центральный государственный архив литературы и искусства. Еще до этого некоторые письма мама и отец сожгли в камине — это было, знаете ли, слишком личное. Но большая часть архива Северянина погибла в Усть-Нарве во время пожара в 1941 году. Это страшная потеря. Сгорели тогда письма Брюсова, Маяковского, Алексея Толстого, Рахманинова... Книги с дарственными надписями и автографами поэтов, прозаиков Москвы,
Петербурга начала века, переписка отца с деятелями культуры на любимой Родине, очень редкие фотографии, картины Рериха, Чюрлениса. (...) Тогда же мы узнали, что подожгли дом соседи, сын мясника Ивкина "со товарищи". Конечно, их руками это сделали те, кто отца люто ненавидел: окопавшиеся в Эстонии белоэмигранты. Они отца не раз пытались запугать. Но Северянин не пошел ни на какие сделки с врагами Советской власти. Да иначе, чем "лакеи", "двуногие", он их не называл... Так вот пожар. Мы ночевали тогда у знакомых. Прибежали, когда крыша уже провалилась. Отцу сразу стало плохо. Представить нетрудно, какое это потрясение для писателя — сгоревший архив. С тех пор отец уже почти не приходил в себя. А когда он умер, знаете, на похороны, на Александро-Невском кладбище, никто не пришел. Вдвоем с мамой шли мы за гробом»3.
Валерия Порфирьевна настолько увлеклась подробностями, живописуя пожар дома в Усть-Нарве, что и сама поверила в то, что видела это собственными глазами. Между тем еще в начале июля 1941 года она уже была у бабушки в Таллинне. Дом в Усть-Нарве, как известно, сгорел в начале августа 1941 года. Сама Вера Борисовна, вспоминая об этом пожаре, была более сдержанной:
— В 40-м году сын мясника Ивкина сжег этот дом по приказу Сталина, как дом буржуя...4
Чем провинились перед Верой Борисовной сестры Аннус и сын мясника Ивкина, теперь уже навсегда останется тайной. Может быть, Ивкин жульничал, когда отпускал в лавке мясо, или приписывал лишнее в расчетной книжке Веры Борисовны? Недобросовестные публикаторы вольны сами выбирать в этой развесистой клюкве между приказом Сталина и лютой ненавистью белоэмигрантов, окопавшихся в Эстонии.
В 1947 году Вера Борисовна продала в ЦГАЛИ почти весь сгоревший архив Игоря-Северянина. В доме сестер Аннус на улице Вабадузе погибла одна-единственная картина, принадлежавшая кисти таллиннского художника Егорова. Вместе с картиной Егорова сгорело два десятка фотографий, большая часть которых висела на стенах кабинета и спальни, в том числе фотография Сергея Рахманинова. Сгорели также кое-какие письма. Вряд ли стоит теперь устраивать плач по скверным репродукциям с картин Рериха и Чюрлениса5.
Давайте вместе вернемся в тот августовский денек, когда доктор Круглов накинул на плечи Игоря-Северянина свое пальто и проводил его в дом на улице Раху. По какой-то причине оставаться в этом доме было невозможно, и на следующее утро поэт перебрался в церковный дом на улице Поска. В тот же вечер бойцы эстонского «Omakaitse» арестовали В.М. Круглову. Ей хотели предъявить обвинение в том, что она участвовала в составлении списков на аресты и депортацию, но доказательств не нашлось.
Вера Борисовна рвалась при первой же возможности перебраться в Таллинн, где ее с нетерпением ждали родные. В первых числах сентября она выхлопотала у бургомистра Гунгербурга (Усть-Нарвы) удостоверения личности для себя и для Игоря Васильевича, но получить разрешение на переезд в Таллинн оказалось несколько сложнее.
30 сентября Вера Круглова с плиткой чудом сохранившегося довоенного шоколада идет к Игорю Васильевичу праздновать свои именины:
— В комнате стол и железная кровать, на которой лежит Игорь Васильевич. Он уже не поднимается с постели. Это совершенно разбитый нравственно и физически человек. Не помню, что он говорил, да и говорил ли вообще. Это была моя последняя встреча с ним. В первых числах октября Вера Борисовна увезла его в Таллинн. Увезла не прощаясь6.
Вера Борисовна затеяла рискованный переезд из Усть-Нарвы в Таллинн, хотя знала наверняка, что лечащий врач поэта Алексей Иванович Круглов будет против. Знала она и о том, что Вера Михайловна, помогавшая ухаживать за больным, будет уговаривать ее остаться. Она боялась, что и сам Игорь Васильевич не захочет ехать в ненавистный ему Таллинн и будет проситься умирать в Тойла. Это поразительно, но Вера Борисовна никогда потом не упоминала в своих рассказах об Игоре-Северянине и его болезни ни доктора Круглова, ни его жену.
От Веры Борисовны я слышал такую версию переезда в Таллинн:
— Совершенно случайно я познакомилась с одним доктором — немецким офицером. И вот он, единственный человек, который помогал. Он сказал: «Я тоже поэт и я ненавижу фашистов». Он не назвал своего имени, но он три раза в день носил нам еду. Потом достал нам разрешение на выезд в Таллинн... Достал машину и отправил нас в Таллинн. Мы три дня ехали до Таллинна. Жив ли он — я не знаю. Очень добрый человек. Сказал, что у Игоря Васильевича тяжелая форма туберкулеза7.
Таллинн. Открытка, в архиве автора
В документально-игровом фильме режиссера Юлии Силларт Вера Борисовна рассказывает уже совсем другую историю:
«— Поездка была очень тяжелая. Много народа. Он хотел лечь. Лечь было невозможно. Тогда он растянулся на полу. Я при первой остановке пошла к начальнику станции, и он мне дал отдельное купе. Матрац дал, одеяло и подушку. Когда мы приехали в Таллинн, ни одна машина скорой помощи его не брала — все мимо. Наконец, одна машина взяла. Ну мы подъехали домой. Паши были, конечно, очень рады. Я приехала ровно в день своего рождения — 29 октября. Мне случайно встретился один немец — доктор. Он сказал, что он тоже поэт, и определил у него тяжелую степень туберкулеза: "У Вашего отца..." Я говорю, это мой муж. Удивился очень. Инфаркт был в Таллинне. Последние часы меня, к сожалению, не было дома — я была в аптеке. И вдруг я вижу, мне навстречу бежит моя тетя: "Иди скорей. Ему очень плохо. Может уже и кончился". Я пришла туда. Там была медсестра. Он был еще теплый, но уже без сознания. Ну все, значит. Я всю ночь просидела около него. И вдруг вижу, он поднимается. Я говорю: "Игорь, что же мне делать?" — "Уедем вместе". Но я не уехала с ним на тот свет — он же умерший был уже»8.
Кто может сегодня отделить в этих рассказах правду от вымысла? Мне рассказывали, что в момент смерти Игоря Васильевича Веры Борисовны не было дома. Поэт умер на руках ее младшей сестры Валерии, которая почему-то превратилась в рассказе Веры Борисовны в безымянную медсестру. Нет никаких оснований полагать, что старуха просто чудила на старости лет. Дело в том, что она всю свою жизнь искала тот единственно верный вариант легенды, при котором струйка Токая не прольется мимо оскорбляемого водкой хрусталя:
— Последние дни без сознания был почти. Он только сказал мне: «Елочку ребенку». Чтобы я сделала елку ребенку. А потом я сидела около. Может я заснула, а может — нет. И вдруг я вижу — он поднимается. Я говорю: «Игорь, что же теперь будет с нами?» — «Уедем вместе». А я не уехала, потому что надо было жить. Умер он в 11 часов утра 21 декабря. Ох, как мы искали место на кладбище. У меня же было место, но туда не позволили9.
Когда в 1987 году я услышал эту версию, то очень удивился, что Вера Борисовна ошиблась в дате смерти поэта. Потом я понял, что мелкие детали ее никогда не интересовали. В рассказах Веры Борисовны все было подчинено мысли, которая занимала ее в ту минуту. В этом ее рассказе главная мысль заключается в том, что поэт умер на руках именно у нее, а не у младшей сестры. При этом Вера Борисовна проговорилась о поисках места на кладбище. Дело в том, что у семейства Запольских есть свой довольно обширный участок на центральной аллее Александро-Невского кладбища в Таллинне, но похоронить на нем Игоря-Северянина ей не разрешили. Почему?
Статус вдовы после смерти поэта получила его законная жена Фелисса. Вера Борисовна была всего лишь женой по совести. С точки зрения ее многочисленной родни, Игорь Васильевич был всего лишь сожитель. Именно родня категорически отказалась приютить тело поэта на своем фамильном участке.
Место для могилы поэта было найдено на той же центральной аллее кладбища, всего в 25—30 метрах от участка Запольских, в одной ограде с могилами Марии Николаевны Штерк, умершей в 1903 году, и Марии Федоровны Пневской, скончавшейся в 1910 году. Когда в 1987 году зашла речь о благоустройстве могилы Игоря-Северянина, Вера Борисовна попыталась выдать М.Н. Штерк и М.Ф. Пневскую за дальних родственниц поэта. По ее словам, Игорь Васильевич сам выбрал место для своего последнего упокоения: «Такова была его воля!»
Могила Игоря-Северянина. Фото автора
Есть все основания предполагать, что могила поэта была устроена на месте другого захоронения. Надгробный памятник Штерк и Пневской занимает в ограде ровно половину участка в дальнем его углу. Место было выбрано с учетом престижной центральной аллеи кладбища, поближе к фамильному участку Запольских.
Игорь-Северянин умер в субботу 20 декабря 1941 года в Таллинне, в доме на улице Paya. Дом этот, как говорят, не сохранился. Весной следующего, 1942 года в него попала бомба. О смерти поэта объявили по радио. В организации похорон принимал участие писатель Юхан Яйк. Фелисса Михайловна, которая и для немцев была законной вдовой, немедленно получила разрешение приехать в Таллинн на похороны мужа. Вместе с пей поехала и ее сестра Линда.
Линда Михайловна Круут рассказывала, что в день похорон Вера Борисовна бросилась к Фелиссе со словами:
«— Будем как две родные сестры. Знаю, Игорь вас очень любил. Он так хотел в Тойла. Давайте будем жить вместе. Я буду работать. Я знаю, что у вас не очень хорошее здоровье. Я буду вам как сестра. Если бы я знала, что Игорь Васильевич умрет так быстро, я бы привезла его в Тойла»10.
Вера Борисовна рассказывала о похоронах несколько иначе: — На похоронах помогали мать и тетя. Когда мы ехали на кладбище, мимо шли немецкие офицеры и отдавали честь... Круут приехала без единого цветка. Бросилась мне на шею: «Он ушел к вам по доброй воле. Меня он уже давно не любил»11.
Вот так, обыденно пошло закончился для поэта столь ненавистный ему в последние годы жизни фокстрот. Однако это еще не конец истории.
Примечания
1. «Omakaitse» (самооборона — эст.) — полувоенная добровольная организация в структуре Сил обороны Эстонской Республики.
2. «— Когда все стихло, мы с мужем...» — в архиве автора.
3. «— Почти все, что у нас было в 1947 году, мы сдали в... архив...» — Иванов М. Стихи из железной шкатулки. «Дружба», 1987, № 1, с. 143.
4. «— В 1940 году сын мясника Ивкина сжег этот дом...» — в архиве автора.
5. В 1947 году Вера Борисовна продала в ЦГАЛИ почти весь сгоревший архив... — дореволюционный архив поэта был брошен Борисом Башкировым в Петрограде, где в 1918 году пропал без следа. Большая часть эстонского архива, в том числе библиотека, хранилась у Ф. Лотаревой в Тойла. После ее смерти эта часть архива попала в фонды литературного музея имени Ф.Р Крейцвальда в Тарту.
6. «— В комнате стол и железная кровать...» — в архиве автора.
7. «— Совершенно случайно я познакомилась с одним доктором...» — в архиве автора.
8. «— Поездка была очень тяжелая. Много народа. Он хотел лечь...» — Игорь-Северянин. По заказу Общественного совета трудовых коллективов Эстонии и общества «Светоч». Автор сценария и режиссер Ю. Гутева-Силларт. Таллинн, 1990.
9. «— Последние дни без сознания был почти...» — в архиве автора.
10. «— Будем как две родные сестры...» — в архиве автора. Сравни в письме В. Коренди к директору Нарвского городского музея Е. Кривошееву от 23.01.1978:
«Не имейте дела с Л. Круут. Это такая гадкая женщина. Что она творит в Тойла, расскажу лично».
11. «— На похоронах помогали мать и тетя...» — в архиве автора.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |