Вера Борисовна против гестапо
А я не уехала, потому что надо было жить.
Вера Коренди
Чем дольше жизнь, тем явственней сигнал...
С кем из безвестных суждено мне слиться?
О всех, о ком здесь некому молиться,
Я помолюсь теперь в монастыре...
Игорь-Северянин
Георгий Шенгели узнал о смерти Игоря-Северянина уже в начале марта 1942 года:
«Потом — у меня горе: умер Игорь. Не пришлось нам свидеться! (...) Умерли все мои любимые поэты: и Макс, и Осип, и Игорь. Никого нет. — Я, впрочем, рад, что несколько скрасил Игорю его предпоследние дни, что последний дружеский голос, им услышанный, был мой»1.
Поражает нечаянная осведомленность Георгия Аркадьевича о событиях, происходивших далеко за линией фронта в оккупированной немцами Эстонии. Чуть меньше трех месяцев понадобилось ему для того, чтобы узнать о смерти Игоря-Северянина.2
Георгий Шенгели познакомился с Игорем-Северяниным в январе 1914 года в Керчи, но близко сошлись они лишь в 1916 году во время совместного турне. Из письма Шенгели:
«Теперь об Игоре. Я знал его очень хорошо. Мы вместе совершили несколько поездок по России, были в Кутаиси и в Баку, в Таганроге и Одессе и т.д; я подолгу гостил у него в Гатчине. Люблю его как человека, люблю его стихи, — совершенно не оцененные по достоинству»3.
В 1946 году 25 мая Шенгели организовал в Москве в Малом зале Дома актера первый посмертный вечер Игоря-Северянина. Вера Борисовна не была его почетным гостем, но имя ее наверняка упоминалось не единожды. Георгий Аркадьевич читал написанное им 15 марта 1942 года стихотворение «На смерть Игоря Северянина»:
Милый Вы мой и добрый! Вы мою пригрели молодость
Сначала просто любезностью, — дружбою и признанием;
И ныне, седой и сгорбленный, сквозь трезвость и сквозь измолотость,
Я теплою Вашей памятью с полночным делюсь рыданием.Вы не были, милый, гением, Вы не были провозвестником,
Но были Вы просто Игорем, горячим до самозабвения,
Влюбленным в громокипящее, озонных слов кудесником, —
И Вашим дышало воздухом погибшее мое поколение!
В середине августа 1946 года Георгий Шенгели вместе с Всеволодом Рождественским приехал в Таллинн, чтобы принять меры к сохранению творческого наследия Игоря-Северянина и помочь Вере Борисовне утвердиться в статусе законной вдовы и наследницы. Фелисса Михайловна встретила московских гостей довольно прохладно, и та часть архива, которой владела она, еще на десять лет осталась в Тойла.
Для того чтобы лучше понять Веру Борисовну и ее отношение к человеку, о котором она писала «и спустя много, много лет я могу чувствовать руки твои, мягкость курчавых душистых волос, незаменимую любовь твою», пожалуй, что необходимо познакомиться с некоторыми семейными преданиями Коренди.
Вот какую историю в начале 80-х годов сочинил московский журналист Максим Иванов со слов Веры Борисовны и ее дочери:
«От удара ногой дверь распахнулась — немецкие гренадеры. "Аусвайс!" — офицер-эсэсовец подчеркнуто медленно вошел в комнату.
За последнюю неделю паспорта у обитателей этой квартиры проверяли дважды: проверка служила предлогом для обыска. Открывали печные заслонки, шарили в шкафу с бельем, выбрасывали под ноги нехитрые пожитки.
— Госпожа Коренди, — спрашивал в который раз офицер, — может быть, вы покажете что-либо из рукописей мужа? Нет? Ну, решайте сами. Если найдем... Девочка не заразна? — брезгливо кивнул эсэсовец на детскую кровать. Через мгновение солдат, схватив край матраса, рывком сбросил его вместе с ребенком на пол.
— Меня бьет дрожь, когда я вспоминаю годы оккупации, — рассказывала мне через тридцать лет, переживая все заново, дочь поэта Игоря Северянина Вероника Игоревна. — Маленькая железная шкатулка с рукописями папы лежала у меня под спиной, и когда я падала, успела подумать: только бы она не брякнула. Вот так рукописи отца спаслись... Ведь это одни из самых последних стихотворений отца...»4
Вера Коренди. Фото из журнала «Дружба», январь 1987 года
Иванов по небрежности перекрестил Валерию — Лерочку — в Веронику и не обратил внимания на некоторые неувязки в ее рассказах. Жаль, а ведь сам же записал за ней, что архив Игоря-Северянина сгорел в августе 1941 года в доме, подожженном сыном мясника Ивкина. Возникает вопрос, что же именно хранилось в маленькой железной шкатулке? Вопрос далеко не праздный, ибо нам хотелось бы самим представить размеры шкатулки, которую десятилетняя девочка-подросток прятала у себя за спиной.
После войны при посредничестве Шенгели Вера Борисовна продала в ЦГАЛИ большую часть сохранившихся у нее материалов. В маленькой железной шкатулочке поместились: рукопись сборника стихов «Литавры солнца» — 115 листов; рукопись сборника стихов «Настройка лиры» — 67 листов; рукопись сборника стихов «Очаровательные разочарования» — 86 листов; рукопись сборника воспоминаний «Уснувшие весны. Критика, мемуары, скитания» — 200 листов; рукопись «Теория версификации» — 50 листов; рукопись, озаглавленная «Плимутрок», — 34 листа; и еще кое-какие мелочи — рассказы «Гроза в Герцеговине», «Румынская генеральша», «Осенний рейс», автографы отдельных стихотворений, разрозненные письма и несколько фотографий.
Как-то раз Вера Борисовна призналась научному сотруднику Череповецкого краеведческого музея Н. Документовой в том, что ей стоило огромных усилий сохранить рукописи Игоря-Северянина от немцев. Да я и сам слышал от В.Б. Коренди этот фантастический рассказ:
— Как они искали рукописи! По два часа сидела под допросами. Ведь Северянин работал с Москвой в 40-м году. Кто мне помогал? Вот эта маленькая девочка — моя дочь — прятала под подушку к себе чемодан. Они ребенка не трогали. Был какой-то офицер, каждый раз новый. И два военных — солдата5.
Весьма глупо выглядит тайная политическая полиция Третьего рейха — гестапо, занимающееся самодеятельными исследованиями в области русской филологии. Гренадеры, эсэсовцы, гестаповцы, маленькие шкатулки и даже чемоданы — все перемешалось в этих рассказах. Максим Иванов записал со слов Веры Борисовны фантастическую историю, поясняющую причины настойчивых розысков гестапо:
«— А самыми трудными, уже после смерти мужа, для нашей семьи стали годы, когда в Эстонию вошли фашисты. Об обысках на нашей квартире вам, вероятно, дочь уже рассказывала. Меня не раз вызывали в гестапо.
Я не знаю точно, какие цели преследовали те, кто допрашивал меня о друзьях Северянина, его творческих привязанностях, рукописях мужа. Но догадаться нетрудно: я была вдовой русского поэта, дружески связанного со многими выдающимися людьми Советской России, начинавшими свой творческий путь еще до революции.
В гестапо меня спрашивали о том, не приезжал ли муж в Советскую Россию. Я утаила, что ему несколько раз, правда без паспорта и ненадолго, удалось побывать в Воронеже, Петрограде, он даже выступал там на поэтических вечерах. Но семья оставалась в Эстонии — ему приходилось возвращаться. Вспоминаю и то, с каким недружелюбием встречали его на родной земле пролеткультовцы, рвавшиеся, как вы знаете, и самого Пушкина сбросить с "корабля современности". Что уж тут говорить о Северянине!»6
Известно, что Вера Борисовна жила с поэтом только с весны 1935 года. Трудно представить, чтобы во второй половине 30-х годов Игорь-Северянин нелегально, без паспорта пересекал границу Советского Союза, где потом принимал участие в поэтических вечерах. Недружелюбие пролеткультовцев, упоминаемое Верой Борисовной, — это откровенный намек на ее личное участие в этих смертельно рискованных экспедициях. Я искренне сочувствую нашему современнику Максиму Иванову.
Вот еще одно фантастическое предание, записанное Ивановым со слов Веры Борисовны:
«— Он очень скучал по России. Эта тоска накладывала отпечаток на все его творчество, — вспоминает Вера Борисовна. И как будто сама себе читает:
И вот мы остались без Родины,
И вид наш и жалок и пуст.
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст...
— Помню, мы брали лодку и плыли до места, где Россонь сливается с рекой, бегущей дальше через землю России. Там, на берегу, обычно стоял красноармеец, пограничник.
— Пожалуйста, отвернитесь, — просил Игорь. Его там уже знали. Пограничник отворачивался, и он бросал в воду цветы чтобы приплыли они на Родину»7.
Что именно из этой махровой развесистой клюквы было на совести Веры Борисовны, а что следует отнести на счет недобросовестного публикатора Иванова, навсегда останется тайной. Меня в этой трогательной истории волнует судьба красноармейцев-пограничников, деликатно отворачивающихся от потенциального нарушителя границы. Сколько же их попало под военный трибунал за грубое нарушение устава пограничной службы?
Авторитет Веры Борисовны еще долго будет сохраняться в силе, и все эти романтические бредни еще не одно десятилетие будут привлекать к себе недобросовестных публикаторов. Нас еще только ожидает встреча с ее мемуарами8.
Могила В. Коренди. Фото автора
Когда я прихожу на могилу поэта, то обязательно заглядываю и на семейный участок Запольских, на могилу Веры Борисовны. Однажды весной, выгребая прошлогоднюю листву, я обратил внимание, что в проходе между двумя могилами земля слегка просела и на этом месте еще не успели прорасти кладбищенские подснежники. Оказалось, что это могила Валерии Борисовны Запольской, которая унесла с собой в могилу большинство семейных тайн. Ее могила никак не обозначена, словно ссора двух сестер продолжается и на том свете.
В той же ограде под именем Валерии Игоревны Северяниной похоронена урожденная Валерия Порфирьевна Коренева. На ее могильной плите есть только дата смерти — 3 июня 1982 года, дата рождения — б февраля 1932 года — отсутствует. Мало кто из почитателей Игоря-Северянина знает о том, что настоящая дочь поэта похоронена на сельском кладбище в Тойла. Валерия Игоревна Семенова, будучи рожденной вне брака, не смогла унаследовать родовую фамилию отца и до самой смерти носила фамилию матери9.
В конце 40-х годов, утверждаясь в роли вдовы, Вера Борисовна позволила литератору Валентину Рушкису убрать с могилы поэта деревянный крест. Вместо креста стараниями Рушкиса на могиле появилась знаменитая табличка со строками из стихотворения «Классические розы», но при этом покойный Игорь Васильевич Лотарев утратил свое гражданское имя и стал именоваться поэтом Игорем-Северяниным.
В начале 90-х годов стараниями безумных членов таллиннского поэзоклуба на могиле соорудили грубое полутораспальное надгробие с маленькой бронзовой фигуркой распятого без креста Иисуса, помещенной на тыльной стороне памятника. Исчезло упоминание о том, что усопший при жизни был поэтом, и теперь под плитой покоится некто Игорь-Северянин.
Игорь-Северянин. Фрагмент групповой фотографии, Новый Вечей, декабрь 1930 года. Тарту, ЛМ
Конечно, размеры и конфигурация надгробия не должны были бы влиять на наше отношение к покойному, но с Игорем Васильевичем Лотаревым мы поступили не по-христиански сначала закопали его тело в чужой безымянной могиле, а потом лишили имени и его самого. Иногда мне кажется, что сбылось мрачное пророчество поэта, облеченное в форму вопроса: «С кем из безвестных суждено мне слиться?»
Вера Борисовна Коренди совершила много ошибок. Расчет, и это несомненно, был на упрочение своего положения в обществе. Положение любовницы поэта ее пи к чему не обязывало и не лишало ее возможности вращаться в свете. Став его сожительницей, она потеряла уважение общества, ревниво относившегося к браку, освященному церковью. В этом была ее первая ошибка. Рай в шалаше только с милым, а Игорь Васильевич был уже не молод, здоровье оставляло желать лучшего, материальное положение было более чем прискорбным. Второй ошибкой Веры Борисовны была ошибка в выборе объекта. Жизнь с поэтом требовала подвига, но Вера Борисовна была всего лишь упрямой и взбалмошной девчонкой в роли школьной учительницы, а не сестрой милосердия. Жесткие черты характера она приобрела значительно позже. Расчет на собственные силы был третьей и самой грубой ее ошибкой.
Возможно, что были и другие ошибки, о которых мы сегодня не имеем представления, но упрямство и женская гордость не позволяли Вере Борисовне открыто их признать. Жизнь с поэтом не превратилась для Веры Борисовны в подвиг, и струйка Токая пролилась мимо оскорбляемого водкой хрусталя.
Вино не попало в бокал, но с годами крепло желание увидеть его там. Четыре десятилетия были потрачены на то, чтобы сотворить себе новую, более счастливую биографию, чем это было на самом деле. Веру Борисовну отделяет теперь от Игоря-Северянина каких-нибудь тридцать пять — сорок шагов по кладбищенской дорожке, что значительно короче того расстояния, которое разделяло их при совместной жизни.
Таллинн, 1989—1999.
Примечания
1. «Потом — у меня горе: Умер Игорь...» — Коркина Е. Георгий Шенгели об Игоре-Северянине. «Таллин», 1987, № 3, с. 91.
2. ...чтобы узнать о смерти Игоря-Северянина... — в дневнике Г. Шенгели записал, что 10 марта писатель С. Малашкин сообщил ему со ссылкой на «эстонского поэта и наркома» о смерти Игоря-Северянина. Возможно, это намек на Председателя Президиума Верховного Совета ЭССР поэта Й. Барбаруса.
Обращает на себя внимание один эпизод из биографии Г. Шенгели. В середине лета 1941 года «оргсекретарь» Союза писателей СССР генерал НКВД В.Н. Ильин предложил Шенгели в случае сдачи Москвы немцам, поработать в подполье на нелегальном положении. Основанием для такого предложения стал опыт подпольной работы Шенгели в тылу Белой армии в 1919 году под именем Валентина Сергеевича Якубова. Шенгели получил формальное разрешение выехать в эвакуацию, но 27 июля 1941 года двое сотрудников НКВД сняли его с поезда, что произвело на его жену впечатление внезапного ареста. Разрешение покинуть Москву и выехать в эвакуацию Шенгели получил только в конце марта 1942 года, когда немцы были отброшены от города.
Стихотворение «На смерть Игоря-Северянина» датировано 15 марта 1942 года. Легальных источников для получения информации из оккупированной немцами Эстонии в это время не существовало. Указание на Й. Барбаруса, как на источник информации о смерти эмигрантского поэта, представляется крайне сомнительным. Более убедительной выглядит версия о том, что в ходе подготовки Шенгели к подпольной работе, НКВД изучало и отрабатывало его возможные связи на оккупированной территории. Так в поле зрения НКВД попал Игорь-Северянин. О смерти поэта Шенгели узнал нс. от писателя Малашкина, а от генерала Ильина, и не 10 марта 1942 года, а значительно раньше, но записать в дневнике правду было невозможно.
Более подробно см.: Г. Шенгели. М., «Совпадение», 1997.
3. «Теперь об Игоре. Я знал его хорошо...» — Коркина Е. Георгий Шенгели об Игоре-Северянине. «Таллин», 1987, № 3, с. 91.
4. «От удара ногой дверь распахнулась...» — Иванов М. Стихи из железной шкатулки. «Дружба», 1987, № 1, с. 141.
5. «— Как они искали рукописи!...» — в архиве автора.
6. «— А самыми трудными, уже после смерти мужа...» — Иванов М. Стихи из железной шкатулки. «Дружба», 1987, № 1, с. 144.
7. «— Он очень скучал по России...» — Иванов М. Стихи из железной шкатулки. «Дружба», 1987, № 1, с. 144.
8. ...ожидает встреча с ее мемуарами... — в письме к директору Нарвского городского музея Е. Кривошееву от 9.10.1982:
«Я окончила свои воспоминания о моем муже. Довольно объемистая рукопись. На нее я возлагала большие надежды: с потерей нашей единственной дочери — вся забота о детях (младшему всего 11 лет) легла на меня». В письме упомянут сын Валерии Порфирьевны от актера Олега Мирова, который известен как Игорь Северянин—младший.
См. также в письме к Кривошееву от 29.06.89:
«Посылаю обещанное. Но это только Вам. Никому прошу в руки не давать. Особенно Ю. Шумакову. Приближается столетие. Я хочу, чтобы знали о поэте правду. Посылаю дорогой материал: он Вам поможет узнать истину...»
9. ... носила фамилию матери... — сравни в письме В.Б. Коренди к директору Нарвского городского музея Е. Кривошееву от 23.01.78:
«Что касается Валерии Семеновой, то она всю жизнь была дочерью Елены и никогда не носила отчества поэта. Кроме того, ее образ жизни и поведение только позорят память поэта. Передать ей Вам нечего. У нее ничего нет».
| Предыдущая страница | К оглавлению |