История Юрия Шумакова
Что же, сознаемся без страха: близка, очевидно, гибель.
Игорь-Северянин
С Георгием Аркадьевичем Шенгели Игорь-Северянин активно переписывался еще в 20-е годы, но в 1928 году переписка прервалась, поскольку стала опасной для Шенгели. После оккупации Эстонии Советским Союзом, когда переписка возобновилась, Шенгели поспешил дать Игорю Васильевичу несколько полезных советов:
«Дорогой мой Игорь Васильевич, оба Ваших письма я получил только сегодня, т.к. ездил в Туркмению и лишь час назад приехал. Я счастлив, что вновь вижу Ваш почерк и слышу Ваш голос.
Я боялся, долго не получая ответа, что письмо мое Вас не нашло. (...)
Стихи, присланные Вами мне, поразительно трогательны и прекрасны, но — я думаю, что не стоит Вам начинать печататься с них. Вот в чем дело. У Вас европейское имя. Однако за долгие годы оторванности от родной страны Вас привыкли считать у нас эмигрантом (хотя я прекрасно знаю, что Вы только экспатриант), и отношение лично к Вам (не к Вашим стихам) у нашей литпублики настороженное. Это понятно. И поэтому, мне кажется, Вам надлежит выступить с большим программным стихотворением, которое прозвучало бы как политическая декларация. Это не должна быть "агитка" — это должно быть поэтическим самооглядом и взглядом вперед человека, прошедшего большую творческую дорогу и воссоединившегося с родиной, и родиной преображенной. И послать это стихотворение (вместе с поэтической и политической автобиографией, с формулировкой политического кредо) надо не в "Огонек" и т. п., а просто на имя Иосифа Виссарионовича Сталина. Адресовать просто: "Москва, Кремль, Сталину". Иосиф Виссарионович поистине великий человек, с широчайшим взглядом на вещи, с исключительной простотой и отзывчивостью. И Ваш голос не пройдет незамеченным, — я в этом уверен. И тогда все пойдет иначе.
Поэтому позвольте мне пока призадержать Ваши стихи. (...)
Теперь еще одно слово. Насколько я понял, Вам сейчас трудновато с заработком. Не позволите ли Вы мне, старому другу, прислать Вам небольшую сумму "до первого гонорара"? Не сердитесь, мой дорогой: я искренне Вас люблю, и со мной можно "совсем просто"»1.
Игорь-Северянин внял советам старого друга: время, когда можно было быть вне политики, но целиком в стихах, безвозвратно кануло в Лету. Игорь Васильевич написал несколько крайне слабых стихотворений на советскую тематику: «Стихи о реках», «Привет Союзу», «Красная страна». В ответном письме к Шенгели, уже опасаясь тайной слежки, он называет Сталина воистину гениальным человеком и дает обещание написать ему личное письмо:
Прислушивается к словам московским
Не только наша Красная земля,
Освоенная вечным Маяковским
В лучах маяковидного Кремля,А целый мир, который будет завтра,
Как мы сегодня — цельным и тугим,
И улыбнется Сталин, мудрый автор,
Кто стал неизмеримо дорогим.Ведь коммунизм воистину нетленен,
И просияет красная звезда
Не только там, где похоронен Ленин,
А всюду и везде, и навсегда.
От такого патриотического шедевра стошнило бы даже искушенного в лести Маяковского, но меры предосторожности были приняты своевременно, и поэта не тронули. Это совсем не означает, что он получил отпущение всех грехов, скорее всего, в ту зиму у НКВД просто не дошли до него руки.
Зимой 1940—1941 годов Игорь-Северянин часто и подолгу болел. Большую часть холодов он вместе с Верой Борисовной провел в Пайде, куда она получила назначение. Квартира в Пайде была сырая и холодная. Весной они вернулись в Усть-Нарву.
15 июня 1941 года Игорь-Северянин, едва придя в себя после приступа болезни, пишет Георгию Шенгели:
«25 мая в 4 ч. утра со мною произошел сердечный припадок. Верочке пришлось вызвать врача-актера Тригорина-Круглова, занимающего здесь место земского уже много лет. Кое-как, с грехом пополам оживил меня»2.
К письму была приложена эпиграмма на доктора Круглова, актера-любителя, выступавшего под псевдонимом Тригорин:
Эпиграмма. Автограф в архиве Юрия Шумакова
Вероятно, это письмо и эпиграмма — последнее, что было написано Игорем Васильевичем собственноручно. Все его последующие письма были написаны Верой Борисовной под диктовку.
После августа 1940 года пограничный режим между СССР и Эстонией продолжал действовать до начала войны и въехать на территорию Союза из Эстонии можно было лишь после обмена эстонского паспорта на советский или получения визы. После 22 июня 1941 года эвакуироваться в глубь СССР можно было лишь при наличии советского паспорта и специального удостоверения, согласованного с НКВД.
20 июля 1941 года, когда военное положение Эстонии окончательно прояснилось, Вера Борисовна пишет под диктовку Игоря Васильевича письмо поэту Всеволоду Рождественскому в Ленинград:
«(...) а пока способствуйте нашему выезду отсюда. Конечно, через Ленинград. Мое здоровье таково, что в общих условиях оно не выдержит. Длительное вертикальное положение для меня тягостно: в сердце вонзаются иглы. Я могу ехать только полулежа в машине. Но где ее взять?.. М.б. попросите Жданова: он, как я знаю, отзывчивый и сердечный человек»3.
Позже Вера Борисовна любила рассказывать трагическую историю о том, как поэт и переводчик Юрий Дмитриевич Шумаков перехватил машину, якобы посланную из Ленинграда Ждановым:
— Нашу машину взял Шумаков. На дороге подобрал и увез свою семью под фамилией Северянин. Он — Северянин — болел, а он — Шумаков — перехватил машину и все... В общем, ужасно... Если б не Шумаков... мы бы были в Москве. Отец профессора Исакова, который умер, это своими глазами видел, а Исаков сам был мальчиком и тоже слыхал об этом4.
Упоминание Верой Борисовной об очевидце похищения, призванное придать видимость достоверности всей этой истории, оказалось лишней деталью. Летом 1987 года во время прогулки на катере по Нарове и Россони я спросил профессора Тартуского государственного университета Сергея Геннадьевича Исакова, что он знает о похищении автомашины, якобы посланной за Игорем-Северяниным:
— Я действительно слышал эту историю с машиной от нарвских старожилов. Возможно, я даже рассказывал ее Вере Борисовне, но никогда не придавал истории серьезного значения. Только отец этого видеть не мог. Его «прибрали» еще в мае сорок первого.
Игорь-Северянин. Конец 30-х годов. Тарту, ЛМ
Спустя полгода после этого разговора я прочел в неопубликованных воспоминаниях Сергея Рацевича о том, как в конце июля 1941 года по дороге из Таллинна в Нарву он вместе с Геннадием Исаковым пытался совершить побег через отверстие нужника в полу тюремного вагона. К сожалению, побег не состоялся, и, в конечном итоге, брезгливость стоила Исакову жизни. Нить, казавшаяся мне достаточно длинной, легко выдернулась из клубка.
Забавно, что в истории с машиной Вера Борисовна нашла неожиданную поддержку Ирины Борман, которую так ненавидела. Во время войны в руки Борман попали редкие книги из библиотеки Шумаковых, дом которых пострадал во время бомбежки. Ирина Константиновна спасла книги, но добавила к истории с похищением автомашины Юрием Шумаковым яркую, легко запоминающуюся деталь:
— И вывез на ней свою библиотеку.
Вскоре я сообразил, что найти подтверждение того, что машина для эвакуации Игоря-Северянина действительно была послана Ждановым, или с документами в руках опровергнуть это утверждение, видимо, уже невозможно. Всеволод Рождественский, комментируя письмо Игоря-Северянина, ни словом не обмолвился о якобы посланной за ним автомашине:
«Но отвечать было поздно: фашистские войска уже заняли Прибалтику»5.
Версия с похищенной автомашиной оказалась заведомой пустышкой. Следовало искать другие доказательства невиновности Шумакова, к которому судьба никогда не была особенно благосклонна.
В конце апреля 1944 года литературный сотрудник и переводчик Эстонских государственных художественных ансамблей Юрий Шумаков был арестован во время командировки в Москву. Военный трибунал войск НКВД Ярославской области, куда он был этапирован, осудил его по одной из многочисленных пятьдесят восьмых статей Уголовного кодекса РСФСР — 58-й со значком «10». Шумакову вменили в вину антисоветскую агитацию и пропаганду, совершенную с использованием религиозных предрассудков масс, в местности, объявленной на военном положении.
К Шумакову подбирались давно, но поводом для ареста стал донос. Зимой 1943 года вместе с неким комсомольским работником он был направлен в командировку в одно из сел Ярославской области. Дело было под Рождество. Напарник Шумакова, ответственный за командировку, не смог найти ночлег в незнакомом селе. Юрий Дмитриевич проявил смекалку и знание народных традиций. После исполнения рождественских колядок оба они получили и еду, и кров в первом же доме. Колядки обернулись для Шумакова приговором, как тогда выражались, восемь в стойло и три по рогам — 8 лет лишения свободы и 3 года поражения в правах. Свой срок он мотал в лагерях от звонка до звонка.
Когда после реабилитации Шумаков вернулся в Эстонию, то история с якобы похищенной им автомашиной уже была широко известна. Несмотря на очевидные заслуги перед эстонской культурой, эта история до начала 90-х годов закрыла ему доступ в члены Союза писателей ЭССР.
Довольно долгое время Юрий Дмитриевич на все мои расспросы отвечал весьма уклончиво:
— Сами понимаете, свидетелей нет. Мои родители умерли, Игорь-Северянин тоже. Ну как я могу что-то доказать?!
Однако доказательства нашлись. События того лета хорошо запомнила Вера Михайловна Круглова. Именно она помогла мне доказать невиновность Шумакова:
— Игорь Васильевич действительно был болен. Диагноз был таков: сердечная недостаточность. Не все было в порядке и с легкими. Последние месяцы он либо сидел, либо лежал. Передвигался он лишь при необходимости и окончательно слег, когда в Усть-Нарву вошли немцы. Леры с ними уже тогда не было. Помню фразу Игоря Васильевича: «Леру удалось отправить в Таллинн». Кажется это было еще в самом начале войны.
В это время эстонское правительство находилось в Нарве. Доктор Хион6, он тогда был народным комиссаром здравоохранения, позвонил моему мужу и спросил в каком состоянии Северянин и можно ли его эвакуировать. Этот звонок я очень хорошо помню, потому что была в кабинете мужа. Между прочим, они вместе с Хионом вместе учились в Тартуском университете и даже работали в анатомичке на одном трупе.
Ну это был такой официальный разговор. Мой муж описал в каком состоянии Игорь Васильевич, что он может ходить, но больше лежит, чувствует себя плохо. На этом, собственно, разговор прекратился. Этот разговор мой муж передал Северянину в тот же день — он навещал его как врач ежедневно.
А перед этим, значит, приехали Шумаковы. Я их не видела и знаю только со слов, что их было трое: отец, мать и сын. Для них это был как бы этап, а так как, вероятно, в Усть-Нарве у них более близких знакомых не было, то они, значит, разыскали Северянина7.
В рассказе Кругловой, прежде всего, обращает на себя внимание упоминание о том, что дочь Веры Борисовны Валерию (Лерочку) удалось еще в начале войны отправить к бабушке в Таллинн. Запомним эту важную деталь.
Усть-Нарва, дом № 20 по улице Раху. Фото автора
Однажды со мной, наконец-то, разоткровенничался и сам Юрий Дмитриевич Шумаков:
— В Усть-Нарву мы приехали в первых числах августа. Простите, но точные даты — это не моя стихия. Остановились в доме, где жил Игорь Васильевич. Он был болен, полеживал. Мы с отцом целыми днями пропадали в Нарве: хлопотали о получении эвакуационных удостоверений. Знаете, тогда ходили такие слухи, что с той стороны границы «красные хунхузы» занимаются откровенным разбоем. Словом, для эвакуации были нужны официальные документы НКВД. В один из таких дней в Нарве я попал на прием к Барбарусу8, которого хорошо знал. Я рассказал ему о бедственном положении Игоря-Северянина. Он обещал подумать, но, знаете ли, ему было не до этого.
— Получить эвакуационные предписания Вам помог сам Барбарус?
— Слава Богу, нашелся один из бывших папиных учеников, который раздобыл нам необходимые бумаги. Поздним вечером состоялся семейный совет. Времени на раздумья не оставалось: поезда уже не ходили, а другого транспорта не было. Я хорошо понимал, что все «прелести» пешего похода со стариками родителями лягут на мои плечи, но другого выхода не было.
— А как же Ваш старший брат?
— Думал ли я о судьбе брата? Об этом вслух не говорили, но подразумевалось... Мне тогда казалось, что я от этого застрахован: поэт, известный переводчик советской поэзии, сотрудник эстонского советского журнала «Вийснурк», активист ВОКС. Матушка в этом отношении была более прозорливой, и она оказалась права. Уходили до света. Будить Игоря Васильевича я не решился, даже записочку не успел оставить, думал, поймет...
Поспешное бегство семейства Шумаковых из Усть-Нарвы, даже без похищения чужой машины, на первый взгляд, выглядит подлостью и предательством. Понять этот поступок и правильно оценить его невозможно без учета истории старшего брата Юрия Дмитриевича Шумакова, которую рассказала мне Тамара Павловна Милютина9, дважды побывавшая в советских лагерях. Она хорошо знала семью Шумаковых еще по Тарту:
— Я ведь дружила с Львом Дмитриевичем Шумаковым — старшим братом Юрия. Мы вместе принимали участие в русском студенческом христианском движении. Лева был умница, добрейший и честнейший человек. Представьте себе, НКВД дважды предлагало ему стать осведомителем! Он, конечно, отказался, и перед войной его арестовали. Лева умер в 1942 году в Соликамской тюрьме от энцефалита... Я думаю, что семья после ареста Левы была очень напугана, но все старались делать вид, что ничего не произошло, даже дверь в Левину комнату завесили ковром.
Шумаковы действительно были очень напуганы внезапным и, как тогда казалось, ничем необъяснимым арестом Льва Дмитриевича. Арест Левы Шумакова, который был тесно связан с его тайной деятельностью в Русском студенческом христианском движении, выглядит логичным и уместным, если так вообще можно выразиться об аресте. О том, что РСХД занималось подрывной деятельностью в СССР, местные движенцы до сих пор не любят вспоминать вслух. Бывший член РСХД Зинаида Никитична Саар как-то рассказала мне:
Группа членов РСХД. В архиве Т. Милютиной
— В движении состояли оба брата Шумакова. О том, что движение имело антисоветскую направленность, знают многие. Это мы учились вышивать гладью, а парни занимались серьезными делами. У движения было два «окна» на эстонско-советской границе — недалеко от Печеры и за Нарвой, через которые в СССР засылали агитаторов. Лев Шумаков был полностью в курсе подрывной деятельности РСХД.
Очевидно, Юрий Дмитриевич тоже был в курсе. Арест Левы, грозивший репрессиями остальным членам семьи, сразу испортил Шумакову отношения с советской властью и привлек к нему пристальное внимание НКВД.
Шумаков мог бы предупредить Игоря-Северянина о своем внезапном уходе, но он опасался, что это известие вызовет у поэта раздражение и новый сердечный припадок. На семейном совете в ночь на 14 августа 1941 года арест Левы вслух не вспоминали, но обстоятельство это подразумевалось. Вводить Игоря-Северянина в курс опасных семейных проблем Шумаковы не решились.
Было еще одно важное обстоятельство, которое они хотели бы скрыть, причем не только от Игоря-Северянина. Речь идет о стоивших семье немалых денег фальшивых эвакуационных удостоверениях. После ареста Льва Дмитриевича семья вряд ли стала бы напоминать о себе, выпрашивая у НКВД подлинные документы.
Эвакуационное удостоверение Юрия Шумакова представляет собой четвертушку бумажного листа, на котором отпечатан стандартный текст на пишущей машинке. В удостоверение от руки вписаны чернилами имя, даты и согласование с НКВД.
Эвакуационное удостоверение. В архиве Ю. Шумакова
Обращают на себя внимание оттиски двух круглых гербовых печатей: бледный, едва различимый оттиск печати нарвского горисполкома и жирный, несомненно подлинный — нарвского городского отделения НКВД. В угловом штампе нарвского горисполкома дата — 6 июля 1941 года — переправлена на 16-е. Удостоверение подписано заместителем председателя нарвского горисполкома (подпись неразборчива) и утверждено 16 июля 1941 года подписью начальника нарвского городского отделения НКВД (подпись неразборчива). Есть грубая орфографическая ошибка в рукописном тексте: удверждаю вместо утверждаю. Заглавная прописная буква «Д» в аббревиатуре НКВД выписана как заглавная буква «Л». Известно, что Шумаковы появились в Усть-Нарве в начале августа 1941 года, но удостоверение выдано Нарвским горисполкомом и утверждено НКВД 16 июля. От такой ксивы за версту пахнет липой.
Ранним утром 14 августа 1941 года семейство Шумаковых тихо покинуло Усть-Нарву. Следующую ночь они провели в Нарве у знакомых, которые жили недалеко от вокзала. Ночью немцы разбомбили железнодорожный узел и прилегающие к нему жилые кварталы. Был разрушен и гот дом, в котором остановились на ночь Шумаковы. Чудом уцелел лишь соседствующий с вокзалом величественный православный собор. 15 августа в группе последних беженцев из Нарвы Шумаковы пешком перешли по автомобильному мосту на другой берег Наровы. Через несколько часов мост был подорван отступающей Красной Армией.
Вот как вспоминает утро 14 августа 1941 года Вера Михайловна Круглова:
— Все это было в начале августа. Точной даты я теперь, конечно, не помню. Было ли это на следующий день после звонка Хиона, или через два дня я не могу сказать, но помню, что к нам пришли страшно взволнованные Игорь Васильевич и Вера Борисовна. Оба говорят, что рано утром приезжала машина и шофер разыскивал поэта, а уехали Шумаковы. Уехали не простясь. Я ручаюсь за эти слова, я их слышала... А потом, когда Вера Борисовна вышла в другую комнату, Игорь Васильевич уже спокойно сказал мне такую фразу: «Все равно бы она никуда не поехала»10.
В истории с похищенной автомашиной все оказалось очень просто. Игорь-Северянин мечтал об эвакуации в Россию, где рассчитывал найти медицинскую помощь и убежище. Вера Борисовна, напротив, стремилась вернуться в Таллинн, где была ее дочь. Эвакуация в Россию, которой она совершенно не знала, страшила ее безмерно. Вере Борисовне была необходима веская причина для отказа от эвакуации, и она нашла ее, истолковав в свою пользу таинственное исчезновение семейства Шумаковых. Полагая, что война все спишет, она легко оклеветала Юрия Шумакова.
Разве могла Вера Борисовна помыслить, что отец и мать Шумаковы когда-нибудь вернутся в Эстонию? Когда после войны она узнала об аресте Юрия Дмитриевича, разве могла она представить себе, что он выживет в лагерях и в сентябре 1959 года будет реабилитирован? Разве могла она подумать, что молоденькая и несмышленая жена курортного врача запомнит столько важных подробностей?
После того как Игорь-Северянин умер в декабре 1941 года в оккупированном немцами Таллинне, выдумка принесла Вере Борисовне дополнительные дивиденды. История с похищением машины и ей самой придавала ореол мученицы. Расчет на то, что в архивах никогда не будут обнаружены документы, опровергающие посылку из Ленинграда специальной автомашины для эвакуации поэта, вполне оправдался.
Юрий Шумаков. В архиве автора
Выдумка Веры Борисовны поставила в крайне неловкое положение поэта Всеволода Рождественского. Теперь он должен был либо признаться в трусости — испугался тревожить Жданова по такому пустяку, либо в подлости — бросил в беде собрата по профессии. Понятно, что Рождественский никогда бы не стал просить у Жданова машину для спасения какого-то там эмигрантского поэтишки, как никогда бы не признался и в том, что оставил умирать в немецкой оккупации знаменитого русского поэта. Вот откуда появилась эта его уклончивая фраза: «Но отвечать было поздно: фашистские войска уже заняли Прибалтику». По счастью, взорванный 15 августа 1941 года автомобильный мост через реку Нарову избавлял Рождественского от дальнейших комментариев на эту тему.
Когда в апреле 1990 года я опубликовал результаты своего расследования в газете «Вечерний Таллинн», Вера Борисовна промолчала, но зато на меня разом набросилась вся свора ее безумных поклонников.
Незадолго до смерти Шумакова я показывал ему рукопись главы. Ничего не опровергая по существу, Юрий Дмитриевич мягко упрекнул меня:
— Уж лучше бы вы написали о чем-нибудь другом.
— О чем же еще?
— Напишите о том, как мы были дружны с поэтом, хотя....
В истории с машиной я должен был поставить точку. Статья в газете забудется. Рано или поздно опубликуют воспоминания Веры Борисовны, опровергнуть которые у меня уже не будет случая.
Примечания
1. «Дорогой мой Игорь Васильевич, оба Ваших письма я получил...» — Шенгели Г. Письмо к Игорю-Северянину от 28.09.1940. РГАЛИ, ф. 2861, оп. 1, е. х. 119:
2. «25 мая в 4 ч. утра со мною произошел сердечный припадок...» — в архиве Ю.Д. Шумакова.
3. «...а пока способствуйте нашему выезду отсюда...» — о Всеволоде Рождественском. Воспоминания. Письма. Документы. Л., «Лениздат», 1986, с. 128.
4. «— Нашу машину взял Шумаков...» — в архиве автора.
5. «Но отвечать было уже поздно...» — о Всеволоде Рождественском. Воспоминания. Письма. Документы. Л., «Лениздат», 1986, с. 127.
6. Доктор Хион — Хион, Виктор, народный комиссар здравоохранения в первом правительстве Эстонской ССР.
7. «— Игорь Васильевич действительно был болен...» — в архиве автора.
8. Барбарус — Барбарус (Варес), Йоханнес (1890—1946) — эстонский поэт, первый Председатель Президиума Верховного Совета ЭССР.
9. «— В Усть-Нарву мы приехали в первых числах августа...» — в архиве автора.
10. «— Все это было в начале августа...» — в архиве автора.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |