Фокстрот продолжается
Король Фокстротт пришел на землю править,
Король Фокстротт!
И я, — поэт, — его обязан славить,
Скривив свой рот...
И если я фокстроттных не уважу
Всех потрохов,
Он повелит рассыпаться тиражу
Моих стихов...
Игорь-Северянин
Почему поэт так невзлюбил этот модный танец, ставший для него синонимом пошлости, мы, вероятно, уже никогда не узнаем. Почему не шимми и не танго, а именно фокстрот?
Последние семь лет своей жизни Игорь-Северянин прожил вместе с Верой Борисовной Коренди. Мне так и не удалось узнать, получила Вера Борисовна развод с Порфирием Кореневым или нет. Тогда это обстоятельство, конечно же, имело значение, но теперь это уже не так важно. Трагедия Верочки Кореневой, перешагнувшей в своей жизни через многое и многих, заключается в том, что когда она начала свою войну за Игоря-Северянина, то воевала она за гениального поэта, европейскую знаменитость, триумфального гастролера, словом — за журавля в небе. В действительности же она получила на руки замученную жизнью синицу — пожилого мужчину, капризного, больного, без постоянного заработка и средств к существованию.
Вера Борисовна однажды подарила мне через кого-то из своих поклонников или поклонниц ксерокопию любопытного документа, оригинал которого она хранила весьма бережно. На тетрадном листе, помеченном цифрой «13», без заголовка, рукой Игоря-Северянина написано:
«Еще раз подтверждаю, что все мои рукописи, книги, носильные вещи и вся обстановка квартиры в Narva-Jõesuu, Vabaduse 3 принадлежит после меня исключительно моей жене по совести Вере Борисовне Коренди. Прошу ее этих вещей никому не уступать и с претендующими на них судиться по всем инстанциям.
Игорь-Северянин (Лотарев).
Paide, 25 октября 1940 г.»1
Чуть ниже рукой Георгия Шенгели сделана следующая запись:
«Мы, нижеподписавшиеся, члены Союза советских писателей, Всеволод Александрович Рождественский (Ленинград, Литейная, 33, кв. 40) и Георгий Аркадьевич Шенгели (Москва, Мещанская, 55. кв. 22) свидетельствуем, что вышеизложенный текст написан и подписан собственноручно покойным Игорем Северяниным (Игорем Васильевичем Лотаревым), чей почерк нам хорошо известен по нашей с ним личной переписке. Всеволод Рождественский Георгий Шенгели Таллинн, 17.VIII.1946 г.
Собственноручность подписей Всеволода Рождественского и Георгия Шенгели заверяю:
П. Вийдинг
Отв. секретарь Союза Советских писателей Эстонии г. Таллинн, 17.VIII.1946 г.»
Документ скреплен гербовой печатью: EESTI NÕUKOGUDE KIRJANIKE LIIT СОЮЗ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ЭССР.
В середине октября 1940 года Игорь-Северянин серьезно заболел, и Вера Борисовна, сознавая свое двусмысленное с юридической и житейской точек зрения положение, пыталась укрепить его доступными ей средствами. Почти все упомянутое в этом документе2 меньше чем через год сгорит в огне пожара. Будут спасены только рукописи, с которыми поэт никогда не расставался. Первоначально этот документ, очевидно, предназначался для того, чтобы исключить возможные имущественные притязания со стороны Фелиссы, которая по закону являлась единственным наследником всего имущества Игоря-Северянина. После пожара в августе 1941 года завещание потеряло почти всякую практическую ценность.
Однако дело не только и не столько в меркантильных проблемах. Вера Борисовна совершила непростительную ошибку, игнорировав общественные приличия. Будучи сожительницей Игоря Васильевича, она не могла открыто появляться с ним в свете. Она не могла выехать с поэтом заграницу, поскольку в заграничный паспорт Игоря-Северянина была внесена Фелисса. Ей было отказано от большинства домов, где охотно принимали Игоря Васильевича. Невозможно описать те чувства, которые она испытала в феврале 1940 года, когда почти все эстонские газеты поместили материалы к 35-летию творческой деятельности Игоря-Северянина: с газетных полос на нее смотрела снятая вместе с Игорем Васильевичем улыбающаяся и счастливая Фелисса. Это не была случайность — это была вполне определенная позиция консервативного эстонского общества. Позиция, которую Вера Борисовна не приняла в расчет. Счастье отвернулось и от нее.
Вот почему мадам Коренди так нужен был этот документ, подтверждающий ее права на Игоря-Северянина. Всю свою оставшуюся жизнь В.Б. Коренди переписывала заново неудавшиеся страницы собственной биографии. В конце жизни она написала-таки воспоминания об Игоре-Северянине, но опубликовать их никто не решился, а жаль: сегодня мы имели бы в руках уникальный документ.
Игорь-Северянин. Белград, 1933 год, фото из еженедельника «Радио»
Вера Борисовна так запуталась в собственной лжи, что и сама свято поверила в нее. На фоне финансовых проблем и бытовой неустроенности она, как умела, нарисовала идиллическую картину счастливой семейной жизни с поэтом. В полотне были изрядные прорехи и множество сомнительных заплат, но последняя муза умела держать паузу вместо объяснений. Только однажды ее прорвало, когда она случайно узнала, что в Тарту хранятся письма Игоря Васильевича к Фелиссе за период с 1935 но 1941 годы.
Вера Борисовна накатала на 15 страницах крупным размашистым почерком заявление в дирекцию литературного музея имени Ф.Р. Крейцвальда с приложением стихотворения Игоря-Северянина "Последняя любовь". В заявлении весьма эмоционально изложены ее претензии к Фелиссе Круут, которая, но мнению Коренди, сберегла эти интимные и лживые строки, как орудие пытки против поэта:
«Последнее, что я хочу сказать: прошу удалить эти письма из Архива, как сугубо интимные и абсолютно далекие от истины.
Нельзя лгать самому на себя: он никогда и ничем не оскорбил меня. Ежедневно звонил, пока был в Тойла, и требовал ежедневных писем. (...)
P.S. Наша переписка с ним погибла в огне. А по ней можно было судить о нашей жизни. Моя исповедь абсолютно честная и искренняя. Ни капли лжи.
Прошу все это учесть и сохранить память поэта красивой и чистой»3.
Валерия Северянина. Фото из журнала «Дружба», январь 1987 года
Незадолго перед смертью Валерия Порфирьевна в отсутствие матери проболталась московскому журналисту Максиму Иванову:
«...некоторые письма мама и отец сожгли в камине — это было, знаете ли, слишком личное»4.
Мать и дочь имеют в виду совершенно разные вещи. Мать ссылается на пожар в Усть-Нарве в августе 1941 года, а дочь указывает на печку в Пайде. Возможно, что Вера Борисовна, пользуясь тяжелой болезнью Игоря Васильевича, изъяла из его архива компрометирующие ее письма и потихоньку сожгла их еще в октябре 1940 года. Известно, что Игорь Васильевич и Вера Борисовна надолго не расставались и никаких поводов для обширной переписки у них не было.
Существует еще один любопытный документ из той же тетради, что и завещание. Это подробная опись того, что в августе 1941 года сгорело вместе с домом в Усть-Нарве. На обороте страницы, помеченной цифрой 9, упомянута сгоревшая в кабинете шкатулка с письмами. Упомянута она без всяких пояснений, но эта шкатулка была для Веры Борисовны единственным доказательством ее правоты. Что касается истории, рассказанной дочерью, то следует иметь в виду, что педантичный Игорь-Северянин тщательно хранил все, что относилось к его биографии. Невозможно представить, чтобы он собственными руками сжег письма любимой женщины. Невольно вспоминается его ранняя поэза, написанная от лица Златы:
Не может быть! вы лжете мне, мечты!
Ты не сумел забыть меня в разлуке...
Я вспомнила, когда, в приливе муки,
Ты письма сжечь хотел мои... сжечь!.. ты!.. (...)И гении сжигают мощь свою
На алкоголе — символе бессилья...
Но письма сжечь, — где я тебе пою
Свою любовь! где распускаю крылья!Их сжечь нельзя — как вечной красоты!
Их сжечь нельзя — как солнечного неба!
В них отзвуки Эдема и Эреба...
Не может быть! Вы лжете мне, мечты!
К старости Вера Борисовна окончательно запуталась в своих выдумках. Историю ее знакомства с Игорем-Северяниным, которую она рассказала мне, вы уже знаете. Журналист Максим Иванов услышал от нее нечто иное:
«Был вечер Северянина в Таллинне. Я тогда пробовала себя в поэзии и решилась передать ему тетрадь моих стихов. Ответа долго не было. Но вот получаю записку. (...) Завязалась переписка и он приехал»5.
Будущие читатели воспоминаний Веры Борисовны прочтут уже совершенно другую версию знакомства с поэтом:
«Помню ясно — мне было лет пятнадцать. (...) Стихи Северянина пленили мне душу. Зачитываясь его поэзией, я как-то сказала маме: "А знаешь, я буду с Северяниным" (...) И вдруг мне пришла в голову сумасшедшая мысль: напишу Северянину!.. Не ответит — значит, судьба. В это время он был снова в Тойла. Это случилось в веселый месяц май 1931 года. Ответ пришел сразу. "Спасибо за письмо. Оно поразило меня безукоризненной до тонкости орфографией и прекрасным стилем. Пришлите, если сможете, свое фото". Я выполнила просьбу и получила краткое письмо: "Спасибо. Вы именно такая, какой мне хотелось бы Вас видеть. Спасибо. Нам необходимо встретиться. Напишу, где и когда". И встреча состоялась. (...) Я порвала с минувшим, похоронила семь лет, прожитых с мужем, — и вошла в жизнь поэта и дочери без сожаления и раскаяния. Рождению дочери он светло радовался. Называл ее "златокудрая дочка". Часто приезжал навещать ее. Конечно — тайно. Судьба дала нам тяжкое испытание до 1934 года»6.
Согласно этой версии, инициатива знакомства исходила от самой Коренди. Переписка с поэтом завязалась в мае 1931 года, а мы с вами уже знаем о том, что первая неделя мая — это критический срок для начала беременности Веры Борисовны, благополучно закончившейся 6 февраля 1932 года рождением дочери. Выражение златокудрая дочка Вера Борисовна позаимствовала из «Благодатной поэзы» 1912 года, написанной совсем по другому случаю:
Ты набухла ребенком! Ты — весенняя почка!
У меня вскоре будет златокудрая дочка.
Получается так, что версия, услышанная Максимом Ивановым, может оказаться ближе всего к истине.
В конце февраля 1933 года Игорь-Северянин уехал в длительное заграничное турне, в котором пробыл почти полтора года, и, следовательно, часто навещать мнимую дочь он не мог. Жить вместе с Верой Борисовной он стал не с 1934-го, а с весны 1935 года. Кроме того, мы должны помнить о том, что весна, лето и осень 1932 года были отданы роману с таинственной незнакомкой из Шмецке, которую мне все время хочется назвать Ириной Борман, — ведь должна же быть какая-то причина, по которой ее так ненавидела Вера Борисовна?! Единственной причиной для такой ненависти могло быть то, что дама из Шмецке знала наверняка, кому принадлежало и сердце поэта, и его тело в мае 1931 года.
Вера Борисовна Коренди умерла 12 ноября 1990 года, и в ее некрологе можно прочесть еще одну версию знакомства с Игорем-Северяниным:
«Они встретились за четыре года до смерти поэта. Вера Борисовна увидела его на сцене русского театра и влюбилась навсегда»7.
Верочка Коренева приложила немало усилий к тому, чтобы основательно запутать историков литературы и биографов поэта. И все же следует отдать ей должное: она всегда была настойчива и последовательна в своем стремлении не только попасть в донжуанский список Игоря-Северянина, но и быть в нем последней мечтой поэта.
Примечания
1. «Еще раз подтверждаю, что все мои рукописи...» — в архиве автора. Комментарий В. Адамса в письме к автору от 26.01.1987: «На Верочку не надо обращать внимание, ее роль давно всем ясна. (...) Советское авторское право никаких прав ей не дает, и Совмин СССР едва ли может обсуждать ее прошения. В СП Эстонии все известно».
2. Почти все упомянутое в этом документе... — сравни с вариантом завещания, хранившимся в архиве Ю.Д. Шумакова:
«Все, в моей квартире на Vabaduse 3 в Narva-Jõesuu находящееся, включая книги и рукописи, принадлежит Вере Борисовне Коренди (без права кому-либо передачи), что я и удостоверяю своею подписью.
Игорь-Северянин (Лотарев)
Narva-Jõesuu 9 марта 1940 года.»
3. «Последнее, что я хочу сказать...» — ЛМ, ф. 216, М 3:15: Коренди В.Б. Заявление на имя заведующей музеем о письмах Игоря-Северянина к М. Лотаревой. Сравни в письме В.Б. Коренди к директору Нарвского городского музея Е. Кривошееву от 23.01.1976:
«А теперь еще эти письма. Для чего выставлять личную переписку на людской суд? Моя переписка с поэтом вся уничтожена по нашему обоюдному соглашению. Письма часто пишутся под влиянием минуты или под давлением других. Тем более у поэта. Поэтому я просила бы переслать мне эти письма, т.к. я являюсь единственной наследницей всего, что касается Северянина. По завещанию. Тем более, если они компрометируют нашу семью (...) Вышлите мне эти письма, хотя они и адресованы не мне, но написаны в период нашей совместной жизни, а потому принадлежат мне».
4. «...некоторые письма мама и отец сожгли в камине...» — Иванов М. Стихи из железной шкатулки, «Дружба», 1987, № 1, с. 143. См. выше.
5. «Был вечер Северянина в Таллинне...» — Иванов М. Стихи из железной шкатулки. «Дружба», 1987, № 1, с. 144.
6. «Помню ясно — мне было лет пятнадцать...» — Вознесенский А. 10, 9, 8, 7... «Библиотека "Огонек"», 1987, № 46, с. 38.
7. «Они встретились за четыре года до...» — некролог В.Б. Коренди. «Молодежь "Эстонии"», 14 ноября 1990 года.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |