Два короля
Вечером 27 февраля 1918 года в лектории Политехнического музея собралась московская публика, чтобы поглазеть на состязание поэтов. В президиуме элоквенции председательствовал известный клоун Владимир Дуров, а одним из членов президиума был не менее известный критик Павел Коган. Зал был набит до отказа. Королем поэтов был провозглашен Игорь-Северянин, титул вице-короля достался Владимиру Маяковскому. Третье место было отдано Василию Каменскому, а по другим сведениям, — не участвовавшему в состязании Константину Бальмонту. После объявления результатов голосования поклонники Маяковского устроили скандал.
Если верить Сергею Спасскому, то Владимир Маяковский, возвышаясь над толпой и размахивая руками, читал на этом состязании «Оду революции». Игорь-Северянин приехал к концу программы:
«Здесь был он в своем обычном сюртуке. Стоял в артистической, негнущийся, "отдельный".
— Я напасал сегодня рондо, — процедил он сквозь зубы вертевшейся около поклоннице.
Прошел на эстраду, спел старые стихи из "Кубка". Выполнив договор, уехал. Начался подсчет записок. Маяковский выбегал на эстраду и возвращался в артистическую, посверкивая глазами. Не придавая особого значения результату, он все же увлекся игрой. (...)
— Только мне кладут и Северянину. Мне налево, ему направо.
Северянин собрал записок все же больше, чем Маяковский. "Король шутов", как называл себя Дуров, объявил имя "короля поэтов"»1.
Вадим Шершеневич пустил сплетню, что однажды вечером Долидзе, неудачно провожавший девушку, придумал с досады выборы короля поэтов:
«Поэты, со сколько-нибудь звучащими именами, отказались принимать участие в этом балагане. Долидзе пригласил десятка два "неудачников", Брюсова и Северянина. (...) Злые языки говорили, что при общем подсчете, при емкости Политехнического в тысячу мест, оказалось почти две тысячи записок. Первую тысячу в урну Северянина положил сам Долидзе, желая организовать поездку по СССР короля и считая Северянина самым подходящим объектом.
Северянин принял свое избрание торжественно и помпезно, в благодарственном слове объяснив публике, что только революционная Россия оценила его по заслугам и что он, потомок Карамзина, оправдает это доверие. За кулисами он говорил лично мне: "Это лучший день в моей жизни! Меня скоро изберут в Академию"»2.
В. Маяковский. Берлин, 1922. Репродукция
Воспоминания Шершеневича и Спасского несколько противоречат друг другу. Если верить Спасскому, то Игорь-Северянин уехал сразу же после выступления, не дожидаясь результатов голосования, а Шершеневич утверждает, что он произнес благодарственную речь. Шершеневич ни словом ни обмолвился о Маяковском, ибо и его пришлось бы отнести к числу неудачников, но зато сообщил сплетню о совершенной Долидзе подтасовке результатов голосования. Объяснение расхождениям в подробностях следует искать в поведении Владимира Маяковского. Для этого познакомимся с мемуаром, который оставил нам Яков Черняк:
«Из ближайшего похоронного бюро был заранее доставлен взятый напрокат огромный миртовый венок. Он был возложен на шею тощего, длинного, в долгополом черном сюртуке Северянина, который должен был в венке еще прочитать стихи. Венок свисал до колен. Он заложил руки за спину, вытянулся и запел что-то из северянинской "классики". Такая же процедура должна была быть проделана с Маяковским, избранным вице-королем. Но Маяковский резким жестом отстранил и венок, и людей, пытавшихся надеть на него венок, и с возгласом: "Не позволю!" — вскочил на кафедру и прочитал, стоя на столе, третью часть "Облака"»3.
После подсчета голосов среди участников состязания ходили упорные слухи о том, что результат выборов был фальсифицирован, но не Федором Долидзе, а самим Маяковским, который умудрился высыпать в урну Игоря-Северянина нераспроданные билеты. Если это так, то поведение Маяковского во время голосования и после объявления результатов многое объясняет.
В феврале 1918 года публика в аудитории Политехнического музея принадлежала Маяковскому в гораздо большей степени, чем Игорю-Северянину. И еще. Упоминаемая Спасским «Ода революции», восхваляющая февральскую буржуазную революцию в России, была написана 17 апреля 1917 года. Читать публично такое стихотворение после большевистского переворота было уже опасно. Более правдоподобно выглядят воспоминания Якова Черняка, упоминающего о том, что Маяковский читал фрагменты из поэмы «Облако в штанах» и, только что сработанный, «Наш марш».
Что именно там читал Маяковский — не так существенно, поскольку было две причины, по которым Маяковский не мог принять титул короля поэтов. Первая, но далеко не главная причина — политическая: титул короля или вице-короля мог повредить карьере революционного поэта. Главная причина — гипертрофированная брезгливость нетерпеливого наследника: Маяковский запаниковал, когда из похоронного бюро притащили миртовый венок, и попытался уступить его Игорю-Северянину. Когда же стало известно, что и вице-королю придется читать стихи в том же миртовом венке, то Маяковский сорвался в истерику: «Не позволю!»
Впрочем, может быть, никакой подтасовки и не было: 9 марта Маяковский пытался сорвать выступление новоизбранного короля русских поэтов. В антракте он пытался декламировать свои стихи, но под громкий свист публики был изгнан с эстрады, о чем не без ехидства сообщила газета «Мысль» в номере за И марта 1918 года.
В марте вышел в свет альманах «Поэзоконцерт». На обложке альманаха был помещен портрет Игоря-Северянина с указанием его нового титула. Под обложкой альманаха помещены стихи короля поэтов, Петра Ларионова, Марии Кларк, Льва Никулина, Елизаветы Панайотти и Кирилла Халафова.
Такова история двух королей — короля Игоря-Северянина и вице-короля Владимира Маяковского, перенесших свой спор с подмостков женского медицинского института в Петербурге на сцену Политехнического музея в Москве. Двадцать лет спустя тиражи стихов уже покойного вице-короля побьют все дореволюционные рекорды Игоря-Северянина. Донжуанский список Маяковского, пересекающийся со списком короля русских поэтов, будут утверждать в Кремле, потому что королевство — уже республика.
Примечания
1. «Здесь был он в своем обычном сюртуке...» — Спасский С. Маяковский и его спутники. Л., «Советский писатель», 1940, с. 106.
2. «Поэты, со сколько-нибудь звучащими именами...» — Шершеневич В. Великолепный очевидец. В сборнике: Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., «Московский рабочий», 1990, с. 493.
3. «Из ближайшего похоронного бюро был доставлен...» — Черняк Я.В. Незабываемые дни. «Новый мир», 1963, № 7, с. 223.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |