1.5.4. Эстетическое функционирование элементов прецедентных текстов

Обращение к прецедентному тексту для поэта является актом признания преемственности, определения значимости прецедентного текста для автора как эталона, источника образа или объекта полемики. Элемент «чужого» текста в художественном тексте представляет собой любого вида перекличку, соединяющую между собой литературные памятники» [Смирнов 1995: 18], один из способов осуществления диалога между текстами в культурном пространстве. Заимствованные элементы всегда являются эстетически значимыми текстовыми знаками, поскольку в них фокусируется образность исходного текста. В художественной коммуникации их основную функцию можно определить как апеллятивную — они выполняют роль указателей на исходный текст.

Приемы введения элементов прецедентных текстов разнообразны, например, Н.Л. Васильев называет следующие: заглавие произведения; посвящение; эпиграф; примечание; упоминание имени автора, произведения, поэтического сборника, лирических героев и персонажей другого поэта; цитата; использование косвенной и несобственно-прямой форм передачи «чужой речи»; заимствование строфики, ритмики, рифмовки, характерной лексики, словосочетаний, образов, синтаксических приемов; подражание, пародия, стилизация [Васильев Н.Л. 1999: 14].

В стихотворениях И. Северянина обращение к прецедентным текстам регулярно и разнообразно по форме. Достаточно часто используются в роли эпиграфов строки стихотворений значимых для поэта авторов: М. Лохвицкой, К. Фофанова, В. Брюсова, А. Блока. В отдельных текстах эпиграф приобретает роль лейтмотива, эмоциональной и семантической доминанты, как, например, в стихотворении «Классические розы» (1925), подробный анализ которого представлен в статье Н.В. Яковлевой [Яковлева 1993]. Отметим здесь только, что выбор в качестве эпиграфа строфы из стихотворения И. Мятлева «Розы», ставшей крылатой, указывает не столько на ценность его творчества для И. Северянина, сколько на обращение к традициям всей русской лирики XIX в. и, в частности, к творчеству И.С. Тургенева, также использовавшего строку из этого текста в стихотворении в прозе «Как хороши, как свежи были розы...».

Наиболее очевидно использование прецедентных текстов в цикле «Медальоны». Характеризуя творчество и личность, поэт вводит в текст названия поэтических сборников, имена персонажей, отдельные цитаты, стилизует текст под идиостиль героя.

Ономастические цитаты являются «мощным средством аккумуляции реминисцентного содержания и его реализации в тексте» [Козицкая 1999: 178]. И. Северянин называет наиболее известных персонажей, неразрывно ассоциирующихся с автором в силу своей уникальности или, напротив, типичности: Некто в сером (Л. Андреев), Санин (М. Арцыбашев), Дон-Жуан (Д. Байрон), Незнакомка (А. Блок), Вий (Н. Гоголь), Обломов (И. Гончаров), Изергиль, Мальва (М. Горький), Монте-Кристо (А. Дюма), Демон (М. Лермонтов), Шерамур (Н. Лесков), маркиз Поза (К. Павлова), Жан-Кристоф (Р. Роллан), Иудушка (М. Салтыков-Щедрин), Гекльберри Финн, Том Сойер (М. Твен), Иван Грозный (А.К. Толстой), Никита (А.Н. Толстой), Лир (В. Шекспир). Маркером творчества могут являться авторские топонимы: Пошехонье, Глупое (М. Салтыков-Щедрин) или обозначения художественного пространства: усадьба (И. Бунин), Норвегия (К. Гамсун), море (И. Гончаров, К. Станюкович), кабак (С. Есенин), джунгли (Р. Киплинг), Балаклава (А. Куприн), Грузия (М. Лермонтов), Неман (Э. Ожешко).

Названия произведений вводятся в тексты стихотворений, как правило, без кавычек, что требует от читателя наличия культурологических пресуппозиций. Ослабление текстовой позиции имени собственного и подача его как нарицательного являются элементом игры в художественной коммуникации поэта и читателя, который должен самостоятельно вычленить из синтагмы ключевой элемент, например: послушница обители Любви молитвенно перебирает четки; уж вечер (А. Ахматова), песни петь грядущим гуннам (В. Брюсов), куклу заводную в амбразуре не оживит ни золото лазури, ни переплеск пенснэйного стекла (А. Белый), в своем бессмертье мертвых душ мы души (Н. Гоголь), захватывающая кутерьма трех мушкетеров (А. Дюма), благочестивый русский хулиган (С. Есенин), где от любви исходит квартеронка (М. Рид), кто из жрецов поэзии — и прозы! — не сотворил в себе Принцессы Грезы (Э. Ростан), мелким бесом вертится у ног (Ф. Сологуб), мертвы стоячие часы души, не числящиеся в ее таланте (М. Цветаева), благоухает наш вишневый сад (А. Чехов), глумливое светило солнце мертвых в бессмысленно-живом своем огне (И. Шмелев). В ряде случаев название деформируется, что затрудняет художественную коммуникацию и одновременно повышает эстетическую значимость деформированного компонента: в жизни человечьей (Л. Андреев), белая взлетает стая (А. Ахматова), небесную эмаль (Ш. Бодлер), рассказчику обыденных историй (И. Гончаров), униженных, больных и оскорбленных (Ф. Достоевский), блажен, кто рыцарем хотя на час сумел быть в злую, рабскую эпоху (Н. Некрасов), скачут всадники без головы (М. Рид). Название произведения героя имеет недвусмысленное графическое оформление только тогда, когда его восприятие затруднено другим фактором, например, иноязычной литерацией: «Les flews du mal» (Ш. Бодлер), «Bel-ami» (Г. де Мопассан) — или омонимией с антропонимом: «Вильгельм Телль», «Семирамида» (Дж. Россини).

В отдельных случаях маркерами чужого авторства становятся цитаты, также не выделенные графически, поскольку поэт предполагает в читателе знание авторской принадлежности фраз, ставших крылатыми, например, мыслящий тростник (Ф. Тютчев). Как и названия, цитаты могут вводиться в деформированном виде, приобретая статус аллюзии: сердца красавиц, склонные к измене (Дж. Верди), свиные хари и свиные туши (Н. Гоголь), талант смеялся (М. Горький), миры немые; громокипящим Гебы кубком (Ф. Тютчев), Эпоха робкого дыханья... Где твое очарованье? Где твой шепот? (А. Фет).

Фрагмент прецедентного текста выполняет не только цитатную функцию, он участвует в создании эстетического значения, смысловых приращений других текстовых единиц, с которыми взаимодействует. Так, для определения эстетической заданности прецедентных текстов и их роли в художественной коммуникации нами был проведен эксперимент. Трем группам реципиентов предлагались два стихотворения И. Северянина: «Гумилев» (текст А) и «Маяковский» (текст В)1. В задании были опущены названия произведений, и реципиентам следовало определить героя стихотворения. В первой группе (студенты 4 курса филологического факультета БГПУ, 35 реципиентов) героя текста А опознали 4 чел. (11%), героя текста В — 10 чел. (29%). Во второй группе (студенты 1 курса факультета иностранных языков БГПУ, 70 чел.) героя текста А опознали 3 чел. (4%), героя текста В — 22 чел. (31%). В третьей группе (ученики 11 класса гимназии № 1 г. Благовещенска, 50 чел.) героя текста А опознали 19 чел. (38%), героя текста В — 34 (68%). Общая тенденция очевидна: узнать в герое текста В. Маяковского для всех групп оказалось проще в силу большей известности его как личности и особенностей его творчества, хотя объективно степень информативности текста А выше.

Вторым заданием было нахождение маркеров, позволяющих определить личность героя. В тексте А ими являются названия поэтических сборников Н. Гумилева: «Путь конквистадора», «Романтическое цветы», «Жемчуга», «Шатер», «Костер», «Огненный столп»; однако восприятию их как имен собственных препятствуют особенности введения в текст — не выделенная графически часть синтагмы, в ряде случаев деформированная:

Путь конквистадора в горах остер.
Цветы романтики над ним нависли.
И жемчуга на дне — морские мысли —
Трехцветились, когда ветрел костер.

И путешественник, войдя в шатер,
В стихах свои скитания описьмил.
Уж как Европа Африку ни высмей,
Столп огненный — души ее простор.

Практически все реципиенты правильно отметили текстовые знаки прецедентного или биографического характера (конквистадор, путешественник, солдат, зверобой, любовник, поэт, «он о Земле тоскует на Венере», цветы романтики), однако отсутствие необходимых для адекватного понимания текста пресуппоззиций сделало их в большинстве случаев знаками с нулевым информационным значением. Эстетическое значение при этом сохраняется, поскольку читатели интуитивно понимают роль данных единиц в формировании образа. Результаты последнего задания — оценить текст по ряду шкал — подтверждают наши выводы: информационные качества текста (понятность и познавательность) получили отрицательную оценку, а эстетические качества (красота, оригинальность, эффектность, романтичность, музыкальность) — высокую положительную.

В тексте В способ представления героя иной: приемом обращения к прецедентному тексту является стилизация под особенности идиолекта В. Маяковского (использование экспрессивно и эмоционально окрашенной лексики, авторских новообразований):

Саженным — в нем посаженным — стихам
Сбыт находя в бродяжьем околотке,
Где делает бездарь из них колодки,
В господском смысле он, конечно, хам.

Поет он гимны всем семи грехам,
Непревзойденный в митинговой глотке.
Историков о нем тоскуют плетки
Пройтись по всем стихозопотрохам...

В иных условиях и сам, пожалуй,
Он стал иным, детина этот шалый,
Кощунник, шут и пресненский апаш:
В нем слишком много удали и мощи,
Какой полны издревле наши рощи,
Уж слишком весь он русский, слишком наш!

Текстовые знаки, выделенные реципиентами как маркеры личности героя, обладают повышенной экспрессией и выраженным эстетическим значением:

— шут, апаш, детина, хам — оценочные номинации, содержащие общие семы 'отрицательная оценка', 'асоциальность', 'грубость';

— слишком русский, слишком много удали и мощи — оценка избыточности признака (это же значение имплицитно присутствует в словах удаль — «безудержная лихая смелость, соединенная с бойкостью, ухарством» и мощь — «сила, могущество; чрезвычайно большая степень, сила проявления каких-либо свойств»);

— непревзойденный, шалый, саженный — оценочные эпитеты с общей семантикой избыточности названного признака (шалый — эмоциональность, саженный — размер);

— кощунник, стихозопотроха, бездарь — окказионализмы с отрицательной экспрессией (кощунник кощунство, «человек, оскорбительно относящийся к тому, что глубоко чтится, дорого кому-либо»; стихозопотроха стихоза (авт.) + потроха, «внутреннее содержание стихотворения, расцениваемое как неэстетичное» и одновременно стилизация под характерные для поэзии Маяковского физиологические образы);

— поет он гимны всем семи грехам; митинговая глотка; историков о нем тоскуют плетки — метафорическое употребление.

Источником экспрессивности этих текстовых знаков является принадлежность отдельных слов к пластам лексики с выраженным коннотативным компонентом значения:

— разговорные слова — детина, шалый, бродяжий, удаль, бездарь;

— просторечное — глотка;

— презрительно-бранное — хам;

— высокое — мощь;

— слова в переносном значении — шут (тот, кто балагурит на потеху другим, является общим посмешищем), грех (предосудительный поступок);

— в настоящее время дополнительную экспрессию как устаревшие приобрели слова апаш (хулиган, вор) и околоток (соседняя местность, окрестность).

Экспрессивность фразы поет он гимны всем семи грехам создается эстетическим функционированием составляющих ее компонентов. Вся синтагма членится на две части, ассоциирующиеся с устойчивыми сочетаниями: поет он гимны — петь дифирамбы (восхвалять кого-то или что-то) и всем семи грехам — семь смертных грехов (христ. — грехи, которые ничем нельзя искупить). Экспрессивность первого из них может быть оценена двояко (как положительная или как ироническая), а второго — только как отрицательная. Кроме того, слово гимн является аллюзией на цикл сатирических стихотворений Маяковского («Гимн обеду», «Гимн взятке», «Гимн судье»), что усиливает отрицательную экспрессию строки.

Оценка данного текста по информативным и эстетическим качествам высока по всех группах реципиентов, что свидетельствует об успешности поэтической коммуникации и точности использования прецедентных текстов И. Северянином для создания поэтического образа В. Маяковского.

Заимствованный знак, сохраняя в стихотворении значение указателя на источник заимствования, одновременно приобретает дополнительные значения в результате взаимодействия с контекстом. Читательское восприятие знаков прецедентного текста обусловлено рядом экстралингвистических причин: эстетические взгляды, наличие фоновых знаний, сформированность культуры чтения, личное отношение к прецедентному тексту, его автору и героям (в случае узнавания), поэтому оно может значительно отличаться от авторской интенции.

Примечания

1. Результаты эксперимента описаны в статьях: Матвеева Е.Н. Экспрессивность и эстетическое значение текстового знака [Матвеева 2004б]; Матвеева Е.Н. «Психологические особенности восприятия лирического произведения как текста культуры [Матвеева 2004в].

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.