Берлинские встречи
Поездка в Берлин, столицу русской эмиграции начала 1920-х годов, была задумана поэтом еще при Тринадцатой. Затем началась переписка с Евгенией Гуцан, но путешествие откладывалось, прежде всего из-за недостатка средств.
Наконец, больше двух месяцев, с 6 октября до 24 декабря 1922 года, Северянин с Фелиссой Круут жил в Берлине, и поэт встретился там с Евгенией Гуцан и своей дочерью Тамарой. Генрик Виснапу писал жене из Берлина 18 октября 1922 года: «Игорю его бывшая Злата нашла комнату. И знаешь, сколько он платит — 400 немецких марок, включая еду, за двух человек! Это 50 эстонских марок в день; где на родине можно найти такое место?»
В Берлине Северянин встречается с художниками Иваном Пуни и Ксенией Богуславской, поэтами Георгием Ивановым, Александром Кусиковым, Владимиром Маяковским, Борисом Пастернаком, Виснапу и его женой, Гайлитом, актерами Ольгой Гзовской и ее мужем Владимиром Гайдаровым, Николаем Минским, Зинаидой Венгеровой, Дмитрием Костановым, Борисом Вериным и др.
Собирая материалы для первых номеров своего журнала «Русская книга», Александр Семенович Ященко обратился к одному из прославленных поэтов начала века Игорю Северянину. В ответ на просьбу издателя журнала поэт посылает ему свою библиографию и просит способствовать изданию его книг в Берлине у издателей А.С. Закса и Ивана Павловича Ладыжникова.
Ященко внимательно отнесся к просьбе Игоря Северянина: выслал ему первый номер журнала «Русская книга» за 1921 год, а также вел переговоры с берлинским издателем А.С. Заксом об издании его новых книг.
О встречах с поэтом в Берлине рассказывал Роман Гуль: «Помню, как пришел в "НРК" Игорь Северянин со "своей Тринадцатой" [это была Фелисса Круут]. Глядя на него, я невольно вспомнил его вечер в Политехническом музее в Москве в 1915 году, когда я был студентом. Громадный зал Политехнического ломился от публики, стояли в проходах, у стен. Северянин напевно читал, почти пел (надо сказать, довольно хорошо) стихи из "Громокипящего кубка", из "Златолиры", и эти уже известные публике стихи покрывались неистовыми рукоплесканиями: аплодировала неистово молодежь, особенно курсистки. В Северянина из зала летели цветы: розы, левкои.
Поэт был, как говорится, на вершине славы. И в ответ молодежи пел
Восторгаюсь тобой, молодёжь!
Ты всегда, даже стоя, идёшь!
И идёшь неизменно вперёд!
Ведь тебя что-то новое ждёт!
Еще сильнее гром рукоплесканий, сотрясающий зал. А сейчас передо мной в кресле сидел Северянин, постаревший, вылинявший, длинное бледное лицо, плоховато одет. Его "Тринадцатая" — серенькая, неприметная, тоже бедновато одетая.
В тот страшный день, в тот день убийственный,
Когда падёт последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный
Я поведу вас на Берлин!
Это "военные" стихи Северянина 1914 года. И вот "он привел нас в Берлин". Северянин в Берлине дал "поэзо-концерт". Публики было мало. <...> Как раз в это время на побывку в Берлин приехал В. Маяковский. Они встретились. И даже выступали вместе на каком-то вечере русского студенческого союза. С ними выступал и Кусиков. Но я не пошел, ибо эгофутурист превратился в ничто, а футурист, "наступив своей песне на горло", преобразился в сытого казенного пропагандиста. В 1914-15-16-м годах их можно (и даже интересно) было послушать. Но в 1922-м в Берлине — трудновато».
Ирина Одоевцева вспоминала: «За третьим столиком действительно сидит скромная молодая женщина, вовсе не похожая на принцессу, в темном платье с длинными рукавами, просто, по-домашнему причесанная и даже не напудренная — нос ее предательски поблескивает. Рядом с ней долговязый брюнет в длиннополом старомодном сюртуке. Черты его большого лица так неподвижны, что кажутся вырезанными из дерева. Он держится прямо, высокомерно закинув голову. Весь он какой-то чопорный, накрахмаленный, как его непомерно высокий, подпирающий подбородок воротник. Таких не только в Берлине, но и в Петербурге уже не носят.
Он сидит молча, с напряженно-беспокойным видом путешественника, ждущего на вокзале пересадки, и явно чувствует себя здесь совсем не на своем месте. Никто не обращает на него внимания. Никто как будто не знает, кто он.
Неужели это на самом деле Игорь Северянин? Тот самый "гений Игорь Северянин", гордо провозгласивший о себе:
Я покорил литературу,
Взорлил гремящий на престол!
Нет, совсем не таким я представляла себе "принца фиалок".
— Я пойду, скажу ему. Подождите тут. Я сейчас приведу его.
Башкиров отправляется за Северяниным, а я стою у стены и жду.
Я вижу, как Башкиров, подойдя к Северянину, что-то говорит ему и тот отрицательно качает головой, не двигаясь с места. Башкиров возвращается ко мне, смущенный и растерянный.
— Представьте себе, он заявил, что привык, чтобы женщины сами представлялись ему, а он ходить знакомиться с женщинами не согласен. Ни в коем случае!»
С Игорем Северяниным Одоевцева познакомилась в начале 1923 года в Берлине. Ее муж, поэт Георгий Иванов, начинал как эгофутурист и вспоминал о Северянине в книге «Китайские тени». Северянин посвятил ему стихотворение «Диссона» (1912), впервые опубликованное в брошюре «Качалка грёзэрки», и два очерка «Успехи Жоржа» (1924), в котором приветствовал его сборник «Сады» (1921), и «Шепелявая тень» (1927), где критиковал его мемуары.
Игорь Северянин не забыл встреч с Ириной Одоевцевой и в 1926 году посвятил ей сонет, который вошел в издание «Медальоны: Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах» (Белград, 1934).
В берлинских выступлениях Северянина участвовала и актриса Ольга Владимировна Гзовская, имя которой было известно всем любителям театра и кинематографа в начале XX века. С особым чувством относилась она к Блоку, который пригласил ее на одну из главных ролей в своей пьесе «Роза и крест». Беспокоясь, хорошо ли сыграет Гзовская Изору, Блок писал своей матери в 1916 году: «Гзовская очень хорошо слушает, хочет играть, но она очень любит Игоря Северянина и боится делать себя смуглой, чтоб сохранить дрожание собственных ресниц».
Игорь Северянин ходил на спектакли с участием актрисы и восхищался ее голосом. Вершиной творческой жизни Ольги Гзовской была работа в Художественном театре под руководством Станиславского. Актриса особенно прославилась в роли Офелии из «Гамлета» Шекспира и Саломеи из одноименной пьесы Оскара Уайльда.
Игорь Северянин в посвященных ей стихах воспел ее крылатый голос и небесную русскую душу, посвятив «Сонет Ольге Гзовской» (1921, 21 января. Таллин):
Её раздольный голос так стихиен,
Крылат, правдив и солнечно-звенящ.
Он убедителен, он настоящ,
Насыщен Русью весь, — он ороссиен.
Одно из лучших стихотворений Северянина о родине, с которой он оказался разлучен, — «Я мечтаю о том, чего нет...», в первой публикации в газете «Последние известия» под названием «Бессмертная поэза» посвящалось О.В. Гзовской (1922).
Я мечтаю о том, чего нет
И чего я, быть может, не знаю...
Я мечтаю, как истый поэт, —
Да, как истый поэт, я мечтаю.Я мечтаю, что в зареве лет
Ад земной уподобится раю.
Я мечтаю, вселенский поэт, —
Как вселенский поэт, я мечтаю.Я мечтаю, что небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!
В авторском экземпляре этого стихотворения есть вариант девятой—одиннадцатой строк:
Знаю: землю избавить от бед
Предназначено русскому краю.
Оттого я и русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!
Ольга Гзовская вспоминала, с каким интересом публика ходила на поэзоконцерты:
«Зал Литературно-художественного кружка бывал переполнен, особенно по вторникам, когда там на традиционных вечерах выступали знаменитые поэты и артисты... Некоторые лекции-беседы вызывали шумные прения, споры и приводили к бурным столкновениям, особенно когда на них присутствовали представители нового течения — Вас. Каменский, В. Маяковский, Д. Бурлюк и другие. Их выступлений ждали, к ним готовились, о них много говорили. С интересом следили за тем, когда выйдут новые издания В. Брюсова, К. Бальмонта, Игоря Северянина, и торопились их приобрести. Мы спешили первыми выучить и поскорее выступить со стихами на концерте, обновляя свою программу. Позирующий, грассирующий и витиевато-эстетский, блестяще, особенно как переводчик, владеющий стихом Константин Бальмонт; несколько грубоватый и внешне совсем не похожий на поэта Валерий Брюсов (Бальмонт говорил, что он обращается с поэзией, как ландскнехт с пленницей); внешне отдаленно похожий на Оскара Уайльда Игорь Северянин, читавший, напевая, свои стихи на поэзоконцертах, причем каждое стихотворение имело свою, надолго запоминающуюся мелодию».
В 1920 году Ольга Гзовская эмигрировала и выступала с чтением стихов Северянина в Эстонии, а в двадцатых числах января получила приглашение на гастроли в Ригу. Позже она вспоминала:
«По дороге в поезде мы [имеется в виду она и ее муж, актер Гайдаров] встретились с Игорем Северяниным, ехавшим на свои поэзоконцерты. За прошедшие несколько лет с тех пор, как я видела его в последний раз на одном из выступлений в Политехническом музее, он не изменился. Разве только молодая женщина, как выяснилось — его жена, сопровождавшая его, казалась чем-то непривычным: привычнее было видеть Игоря Северянина в окружении многочисленного эскорта девушек и женщин».
Северянин стремился к публике, ждал от нее свидетельств прежней восторженной любви. Из письма Августе Барановой от 3 декабря 1922 года мы узнаем:
«21-го ноября я дал в зале Филарм[онии] свой концерт. Единственный. Зал был переполнен. Овации напоминали мне Москву. Я доволен. Предлагают повторение вечера, но, к сожалению, я вынужден отклонить: германская марка падает стремительно, жизнь здесь дорожает неимоверно, и мы, пока у нас еще есть деньги на дорогу, спешим уехать домой... <...> я мечтал побывать везде, я мог буквально разбогатеть, т. к. имя мое до сих пор для публики магнитно, что мне показали Рига, Ковно, Берлин».
В берлинском журнале «Новая русская книга» сообщалось: «21 ноября в помещении Филармонии состоялся поэзовечер Игоря Северянина. Автор читал поэзы из сборников "Громокипящий кубок", "Златолира", "Вервэна" и др.».
Вместе с Маяковским и А.Н. Толстым Северянин выступил в советском полпредстве в Берлине в концерте, посвященном пятой годовщине Октябрьской революции, 7 ноября 1922 года. А затем с Маяковским он читал стихи в Болгарском студенческом землячестве. В воспоминаниях Северянина (1940) говорилось:
«Володя сказал мне: "Пора тебе перестать околачиваться по европейским лакейским. Один может быть путь — домой". <...>
Мы провели в Берлине в общем три месяца (вернулись домой в Сочельник). Вынужден признаться с горечью, что это была эпоха гомерического питья... Как следствие — ослабление воли, легчайшая возбудимость, легкомысленное отношение к глубоким задачам жизни. Вскоре Ф.М. поссорилась со Златой и отстранила ее от участия в совместных наших вечеринках. Между тем Злата, член немецкой компартии, была за мое возвращение домой. Ее присутствие меня бодрило, радовало. Она нравилась нашему кружку как компанейский, содержательный, умный человек».
Лев Никулин вспоминал о том, как Маяковский относился тогда к Северянину:
«Однако нельзя сказать, что Маяковский вообще отрицал талант Северянина. Он не выносил его "качалки грёзэрки" и "бензиновые ландолеты", но не отрицал целиком его поэтического дара. После революции он даже подумывал, выражаясь стихами самого Северянина, "растолкать его для жизни как-нибудь". Он рассказал мне о своей встрече с Северяниным в Берлине. Разговор шел о выпущенной в Берлине в 1923 году книге Северянина "Соловей": "Поговорил с ним, с Северяниным, захотелось взять его в охапку, проветрить мозги и привезти к нам. Уверяю вас, он мог бы писать хорошие, полезные вещи"».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |