«Слегка во вкусе Fleur d'orange...»
Вокруг «Громокипящего кубка» развернулся один из самых красивых и изысканных романов Игоря Северянина. Подготовка легендарной книги в издательстве «Гриф» относится к началу этого романа, а ее выход совпал с разгаром любовных встреч Северянина и Рындиной в Петербурге, где была на гастролях жена основателя и издателя «Грифа» Сергея Кречетова (Сергея Александровича Соколова), который готовил книги Северянина.
«Слегка во вкусе Fleur d'orange...» — так определил Игорь Северянин прекрасный облик одной из женщин, которой мы восхищаемся, читая его ажурные стихи. Лидия Дмитриевна Рындина (Брылкина; 1883—1964) — блестящая актриса театра, звезда немого кино, писательница, была второй женой Кречетова. Ее сестра — прославленная красавица, первая жена Ходасевича, затем стала женой Сергея Маковского.
В Москву Лидия Рындина переехала из Варшавы в 1906 году по романтической причине: во время поездки с отцом в Германию она познакомилась со своим будущим мужем. Официально Лидия Рындина стала женой Соколова после его развода с Ниной Петровской, с ноября 1907 года.
Лидия Рындина любила своего мужа, но была женщиной увлекающейся, творила жизнь и хотела прожить не одну, а множество жизней. У нее было немало любовников и среди них Ф.А. Корш и А.Н. Толстой. Со своей знакомой Русьевой она «окуналась» в лесбос и, казалось, все испробовала в любви.
И эта артистичная, «очаровательная», по словам Александра Блока, женщина не устояла перед талантом и обаянием Игоря Северянина. Она познакомилась с поэтом в конце 1912 года. Северянин сразу увлекся Лидией Рындиной. В «Громокипящем кубке» Северянин посвятил Рындиной стихотворение «Качалка грёзэрки». Впервые оно было опубликовано в брошюре Игоря Северянина «Качалка грёзэрки» — под заглавием «Увертюра», с датировкой: «Ст. Елизаветино, село Дылицы. 1911. Июль» без посвящения. Но для посвящения Рындиной оно выбрано не случайно.
Здесь есть всё, о чем может мечтать выдающаяся женщина и актриса, «Королев Королева, / Властелинша планеты голубых антилоп»: и прославление ее ума, и вера в улыбку Славы и бессмертия.
Как мечтать хорошо Вам
В гамаке камышовом
Над мистическим оком — над бестинным прудом!Как мечты — сюрпризэрки
Над качалкой грёзэрки
Истомлённо лунятся: то Верлэн, то — Прюдом!Что за чудо и диво! —
То Вы — лэди Годива,
Через миг — Иоланта, через миг Вы — Сафо...Стоит Вам повертеться, —
И загрезится сердце:
Всё на свете возможно, всё для Вас ничего!
Героиню поэзы автор называет «грёзэркой», производя слово от русского «грёза» с французским суффиксом и окончанием женского рода — та, что грезит. И Лидия Рындина окрашивала всё для себя мечтой и фантазией. Сравнения с древнегреческой поэтессой Сафо, имя которой стало синонимом любви и страсти, и Иолантой — персонажем одноименной оперы Петра Чайковского (1891) по драме датского писателя Генрика Герца «Дочь короля Рене» (либретто Модеста Чайковского) о дочери короля Неаполя и графа Прованса Рене, которую спасает от врожденной слепоты любовь к рыцарю Водемону, не могло не льстить любой женщине.
Образ леди Годивы (1040—1080) — супруги английского лорда Лиофрика, в «Качалке грёзэрки» явно намекал на смелость поступков, отсутствие условностей и силу характера лица, которому адресовано посвящение. Согласно легенде, Годива просила мужа о смягчении участи жителей города Ковентри, которые нищенствовали из-за тяжелых налогов. Лиофрик обещал выполнить просьбу жены, если она проедет в полдень по городу без одежды. Годива выполнила это условие, и благодарный народ ее превознес. Ей посвящена поэма английского поэта Альфреда Теннисона «Годива».
У Игоря Северянина и Лидии Рындиной было немало общих знакомых. Изредка встречались они и на «интимных вечерах» в салоне Сологуба. Одну из «громыхательных» историй, случившихся там с Рындиной, поведал в 1927 году Северянин:
«Одна актриса... совершенно серьезно просила меня в одну из "лирических" минут выстрелить в нее из револьвера, но, разумеется, "не попасть в цель"...
— Это было бы отлично для рекламы, — заискивающеоткровенно поясняла она. Чеботаревская терпеть не могла, между прочим, этой американизированной нашей соотечественницы, принимая ее только из "дипломатических" соображений, и, когда я как-то вместе с нею приехал к ним, Анастасия Николаевна была более чем холодна с нею, а на другой день формально отказала ей письменно от дома. Оскорбленная и растерявшаяся жрица искусства спешно вызвала меня к себе через рассыльного и потребовала, чтобы я отправился к Чеботаревской объясняться.
— Я в грош не ставлю ее, — плакала прелестница, — но мне для карьеры во что бы то ни стало нужно сохранить салон Сологуба.
Требование ее было попросту диким, но, каюсь, я был не совсем к ней, мягко поясняя, равнодушен и только поэтому, скрепя сердце, решил исполнить ее истерическое желание.
— Я оберегаю Вас, молодого человека, от разлагающего влияния этой интриганки, — возмущалась Чеботаревский, — мы с Ф.К. любим Вас и заботимся. Да и вообще, на каком основании Вы взяли на себя роль парламентария?
Однако я категорически попросил ее аннулировать утреннее письмо, на что негодующая А.Н. долго упрямо не соглашалась. Целый вечер проговорили мы с ней, и лишь после того, как я заявил, что от ее извинения перед г-жою Икс будет зависеть мое дальнейшее с четою Сологубов знакомство, вынуждена была нехотя согласиться. На другое же утро почтальон принес обиженной примирительное (внешне) письмо, в котором А.Н. просила извинить ее за горячность».
Позже в письмах к Лидии Игорь Северянин будет уверять ее, что Анастасия Николаевна не сердится на нее, и даже в пику Чеботаревской посвятит свою вторую книгу «Златолира» не ей, а Лидии Дмитриевне Рындиной...
Некоторые моменты любви поэта и актрисы запечатлелись на страницах дневника, в котором Лидия Рындина раскрывала подробности своей интимной жизни и жизни своей души.
Уже 13 февраля 1913 года Лидия Рындина делает запись в дневнике о любви к Северянину:
«И главное в моей жизни этот год я скажу в конце сегодняшнего дневника, — это Игорь, да, Игорь Северянин, что говорит, что полюбил меня, что дарит мне свои стихи, что пишет их мне, что проводит со мной долгие ночи. Я прихожу из театра в 11 часов после "Орленка", одеваю свой белый чепчик и сижу, и говорим, и целуемся, и я, не любя, как-то люблю, и нет сил оттолкнуть, и люблю Сергея, но и Игоря. И его некрасивое лицо в тени у печи, и его звучный голос чарует меня, его талант влечет, и я дарю ему себя на краткий срок, и не лгу Сергею, и рада, что Сергей понимает это. Я не уйду от Сергея, п[отому] ч[то] я люблю его, а не Игоря. Но душа Игоря мне близка, мучительно тянет меня к себе его талант, и я знаю, что просто все это не обойдется. И вот стоят присланные им на столе роза и лилия, и я думаю о том, что он придет сегодня или нет. И Сологубы, желая его оттолкнуть от меня, не подозревают, что нельзя обойти меня, нельзя взять у меня то, что я не отдам. И вот эти мои две недели в Петерб[урге] я дарю Игорю, их я буду жить для него, это моя плата, моя дань его таланту, его мукам. Сумеет ли он их принять?»
Последний вечер в Петербурге Рындина с грустью описывала уже в Москве: «...я у стола, светлый круг лампы на столе, Игорь на диване с безумными клятвами вечной любви, и я режу яблоко, и даже слезы капают. Жаль прожитого. Друг или враг он будет?»
Вернувшись в Москву, 8 марта Рындина записывает в дневнике: «Да, уехала из Петербурга. С Игорем расставалась грустно. Я — как с этапом жизни, как с книгой, что я читала, он — не знаю. Он говорил, что любил, что безумно страдал, но кто их знает, поэтов, кто знает его? Не знаю и не стараюсь узнать. Зачем?»
10 мая 1913 года она писала: «...думаю, что он скоро совсем забудет меня — ну что ж. Разве я даю больше — нет. Я дала сказку поэту, вот и всё. Сумеет ее прочесть — прочтет. Пусть живет, как хочет, я не люблю его и ему не лгала — я шла к нему, потому что тянуло. Вот и кончено, ушла. Грустно, как всякое прошлое».
Но именно в мае поэт, живя на даче в Веймарне, посвящает Лидии Рындиной стихотворение «Гашиш Нефтис», которое войдет в посвященный ей сборник «Златолира».
Ты, куря папиросу с гашишем,
Предложила попробовать мне,
И отныне с тобою мы дышим
Этим сном, этим мигом извне.Голубые душистые струйки
Нас в дурман навсегда вовлекли:
Упоительных змеек чешуйки
И бананы в лианах вдали.Писки устрицы, пахнущей морем,
Бирюзовая тёплая влажь...
Олазорим, легко олазорим
Пароход, моноплан, экипаж!
. . . . . . . . . .
Ах, в картине, в стихах ли, в романсе —
Светозарь, олазорь, впечатлей
Наш гашиш, где под танцы шимпанзе,
Зло-сверкательны кольчики змей!Так одевьтесь, все жёны, одевьтесь,
Как одевил порочность Уайльд,
Как меня юно-древняя Нефтис,
Раздробив саркофага базальт!
Дышащее негой, любовным опьянением, душистым дурманом и пряной восточной экзотикой: чешуйки кольчатых змей, бананы в лианах, и даже танцующий шимпанзе — это стихотворение своим названием отсылает нас к его адресату, юно-древней Нефтис. Так по имени богини у египтян, сестры Озириса и Изиды, Северянин называл Рындину. Впечатляющий образ женщины модерна, смелой, дерзкой и свободной.
В связи с выражением «писки устрицы, пахнущей морем» Вадим Шершеневич даже обвинил Ахматову («Вечером». 1913, март) в плагиате у Северянина. И хотя ахматовское «Вечером» с пахнущей морем устрицей было написано раньше, справедливо признать, что устрицы при всей их многозначности у Ахматовой поданы как гастрономический деликатес («на блюде устрицы во льду»), особенно любимый Северяниным. Именно в этом качестве устрицы уже появлялись в стихотворениях «Качалка грёзэрки» («Как устрицу глотает с аппетитом...») и «В ресторане» («привезли из Остенде устрицы и стерлядей из Череповца») (1911, первое тогда же опубликовано), обращение к Остенде в «Поэзе о Бельгии» (1914, «О, город прославленных устриц!»), «кулинарный» образ, по словам Маяковского, неуместный в теме современной войны.
В «Интродукции» к сборнику «Вервэна: Поэзы 1918—1919 гг.» (1920) сказано: «Вервэна, устрицы, луна и море. <...> Вот книги настоящей тема». Эта тема действительно звучит и в одноименном стихотворении «Вервэна» (1914) «как пахнет морем от вервэны, и устрицами, и луной...». По мнению одного из рецензентов, Л. Белозерской, в книге «Вервэна» «наиболее видную роль, роль героини — играет почему-то безответная устрица. <...> Для него [Северянина] "устрицы" и "ликер из вервэны" — это идеология». И все же ахматовское стихотворение по-северянински музыкально.
Летом 1913 года Северянин писал Рындиной далеко не пламенные письма из дачного местечка под Петербургом. Больше о своих успехах, заботах и болезнях. 21 мая 1913 года поэт сообщал своей возлюбленной о том, что переехал на дачу около станции Веймарн: «Я переехал сюда десятого — вместе с Еленой и Валерией, погрузившись сразу в тишь и уединение, о которых так тосковала душа моя. Я хочу прожить здесь до 15-го сент[ября]...» 13 июля Северянин начал свое письмо из Веймарна под Петербургом не с любовных признаний, а с описания забот и переживаний о больной матери: «Все эти дни я много и тяжко волновался и даже два раза ездил в Петербург: мама очень плохо себя чувствует, а при ее возрасте даже пустяк опасен. Слабость, головокружение, апатия, вялость языка. Симптомы не из важных». А завершил письмо припиской на обороте: «Дочь Валерия растет. Растет она, дочь». 5 июня 1913 года: «Спасибо за письмо, но не пиши впредь заказными, — у нас их неудобно получать, приходится ходить самому на станцию, а что может быть хуже станции, не правда ли?»
7 августа рассказывал: «На днях ездил с Еленой в Ямбург на извозчике; туда и обратно 40 верст. Дорога заурядная и интереса не представляет. Ездили в магазины». Через год, будучи на мызе «Ивановка», Северянин укорял Рындину: «...ты не приехала в "Тойлу", и ты даже не собираешься сюда, хотя я, — да и Е Я, — ждем тебя, как и раньше». Но постоянные поводы для ревности при этом давал. Об этом его стихотворения «Обе вы мне жены» и «Будь спокойна».
В очерке «Сологуб в Эстляндии» запечатлелась картинка повседневной жизни северянинского семейства на даче. Леля (Е. Я.) хлопотала по хозяйству, встречала гостей, лечила Игоря, ревновала его. И все же, когда 28 января 1918 года Игорь Северянин окончательно поселился в эстонском курортном местечке Тойла, вместе с ним туда переехали его мать Наталья Степановна Лотарева, гражданская жена Мария Васильевна Волнянская (Домбровская), сопутствовавшая ему с 1915 года, и осенью присоединились Елена Яковлевна Семенова (Золотарева) с пятилетней дочерью Валерией. Поэт спасал их из голодающего Петрограда. Он продолжал заботиться о той, которая при всех страстных увлечениях его юности всегда оставалась рядом — подруга, хозяйка, жена, мать его ребенка...
Ее мягкий, тихий облик отразился в раннем стихотворении Северянина «В госпитале» с посвящением Елене Семеновой:
В незабудковом вуальном платье,
С белорозой в блондных волосах,
Навещаешь ты в седьмой палате
Юношу, побитого в горах...И когда стеклянной галереей
Ты идёшь, улыбна и легка,
Зацветают, весело пестрея,
Под ногой цветы половика...
Судя по воспоминаниям тех, кто был вхож в дом Лотаревых, Елена Яковлевна жила в семье на положении экономки и была старше Игоря. Лазарь Городницкий высказал предположение, что ее настоящая фамилия — Семенова, а фамилия Золотарева сложилась случайно из выражения «вышла замуж за Лотарева». Но это сомнительно.
Повседневная и эстрадная жизнь Игоря Северянина была жизнью двух разных существ, которые соседствовали в одном человеке. Добрый и заботливый сын, муж и отец, сентиментальный и до предела мнительный, любящий уединение человек был совершенно непохож на неприступного, гордого, самовлюбленного поэзника.
Северянин был ласковым и внимательным сыном, который возложил на себя уход за пожилой матерью, оставшимся после смерти отца ее единственным близким человеком, заботником и кормильцем. Сохранился подлинник удостоверения пристава 4-го участка Спасской части Санкт-Петербургской столичной полиции от 12 сентября 1912 года: «Дано сие вследствие прошения, вдове отставного штабс-капитана Наталье Степановне Лотаревой, для представления в С.-Петербургское Городское по воинской повинности присутствие в том, что она вдова по второму браку, от роду имеет 67 лет, имеет от второго брака сына Игоря, родившегося 4 мая 1887 года, более сыновей не имеет; в чем с приложением печати удостоверяю».
Игорь Северянин нежно любил свою мать. Он простил ей всё: и то, что был лишен в детстве семейного счастья, к которому стремился всю свою жизнь, и то, что она была виною его несчастной «единственной» сильной и незабываемой любви к Злате. Любящий сын не оставлял свою больную мать и делал всё, чтобы укрепить ее силы и здоровье. В начале 1918 года он перевез ее в эстонскую Тойлу и по сути, спасая ее жизнь, оказался в эмиграции.
Диссонанс эстрадной и повседневной житейской обстановки, в которой обитал Игорь Северянин в Петербурге на Средней Подьяческой, довольно насмешливо описывал Георгий Иванов, о чем упоминалось выше. Эти воспоминания дополняют и местами корректируют воспоминания Давида Бурлюка. Они ярко показывают, как маска холодного, равнодушного и неприступного эгофутуриста диссонировала с его личной жизнью.
«В Северянине большая тонность столицы, большое спокойствие.
Выдержка и знание в себе цены. Северянин не торопится, он ждет, что собеседник выскажется первым.
Ему ведь так удобно за этим столом-скалой департаментского кабинета, если посетитель не находит, что сказать, то ободряющее:
"Как поживаете. Как ехали".
Или что-нибудь в этом роде.
Если вчера он почти намекнул Вам о своей дружбе, то сегодня, высокомерно выдвинув губу, посмотрит через вас своими, цвета зелено-вылинявшей балтийской волны, глазами.
Может быть, он не узнал Вас — (Вы сегодня надели новый костюм).
— Здравствуйте, Игорь Васильевич! не узнаете?
Взгляд балтийской волны упирается в корни Ваших прилобных волос. С невозмутимо холодным ледяным равнодушием:
— Нет. Я вас не забыл.
На такого человека сердечно полагаться нельзя — он занят только самим собой, он только "Эго-Северянин".
Я гений Игорь Северянин
Своей победой упоён
Я повсеградно обэкранен,
Я повсесердно утверждён. <...>
Из личных встреч Северянина памятна еще одна, когда я посетил его в петроградской квартире.
Северянин в продолжение десяти лет, а может быть, и больше жил на Средней Подьяческой; это недалеко от центра, а вместе с тем, места здесь пахнут захолустно: домишки в два, не более в три этажа, крашенные в желтый екатерининский цвет; квартирные хозяйки — какие-то немки, из романа Достоевского, золотой крендель висит у ворот, а в окнах нижнего этажа цветет герань. Вход в квартиру со двора, каменная лестница с выбитыми ступенями — попадешь прямо в кухню, где пар от стирки и пахнет жареным, и пожилая полная женщина, темный с цветочками капот, проводит по коридору в кабинет Игоря Васильевича.
Если вы помните гравюру художника Наумова "предсмертный обыск у Белинского", то комната, изображенная художником, напоминает кабинет Северянина».
Время охладило влюбленность Лидии. Она жаждала нового пламени. 10 октября она замечает в дневнике: «С Игорем отношения налажены опять как будто, но прежднего (так!) не будет — за это уж я стою». Северянин же вспыхнул с новой силой. Он решил посвятить Лидии Рындиной свою вторую книгу стихов «Златолира», посвящал ей свои новые стихи и подробно писал об этом в письмах своей подруге 31 октября 1913 года:
«Пусть они не забывают, эти Сологубы, что они "только Сологубы"... не более. Воображаю ее "самочувствие". На письма ее не отвечаю. Лида, Лидия! ты отомщена! И уже давно все шло к этому. За тебя мстить — сладостно! Но высшая месть — тебе весь сборник! Она была недовольна и огорчена.
Грозово целую тебя тобою проникнутый. Твое биение и во мне. Вечно. Неизгладимо. Твой.
31 окт. 1913 г.
Почти ежедневно читаю в концертах, устал от триумфов, простужен.
Поклонницы. Цветы. Признания».
В феврале 1914 года Северянин не случайно посвятил Лидии Рындиной одно из лучших своих стихотворений «Рондо» («Читать тебе себя в лимонном будуаре...»), которое венчало ее царий взор и череду блестящих посвящений и историю их отношений, озаривших северянинскую лиру.
Читать тебе себя в лимонном будуаре,
Как яхту грёз, его приняв и полюбя...
Взамен неверных слов, взамен шаблонных арий,
Читать тебе себя.
. . . . . . . . . .
Увериться, что мир сосредоточен в паре:
Лишь в нас с тобой, лишь в нас! И только для тебя,
И только о тебе, венчая взор твой царий,
Читать тебе себя!
Впервые «Рондо» было напечатано в альманахе «Очарованный странник» (Вып. 4. СПб.; Пг.: Изд-во эго-футуристов, 1914) и вошло в книгу «Ананасы в шампанском». Содержание и пафос «Рондо» связаны с предложением, сделанным Лидии Рындиной, артистический талант которой Северянин ценил высоко, выступать с чтением его стихов. В письме от 7 февраля 1914 года поэт писал:
«Лида, свободная моя, надменная моя Лида!
Ты только сравни, только подумай! Отбрось все эти "соображения", все эти "будущие преимущества". И со мною они возможны, и со мною ты будешь ты, еще скорее, еще удобнее выявлять тебе себя именно со мною, твоим послушным, тобою любующимся. <...> Вот пример: беру из толпы (а не тебя, артистку с именем) девушку, обыкновенную курсистку. Беру потому, что кажется мне она талантливой. Да, сначала только кажется. И вот едем теперь. Что же? Везде — овации, везде — триумф! "Эсклармонда Орлеанская!!!" — ревет зал, устремляясь к рампе. Аты, вдруг, колеблешься. <...>
Беру тебя за подбородок, губы в губы. Жарко и нежно.
Твой Игорь».
Предложение было принято. С особенным успехом выступала актриса с чтением стихов Северянина на его поэзоконцерте в Политехническом музее в Москве 30 марта 1914 года. В одном из отчетов о вечере в журнале «Рампа и жизнь», в частности, говорилось: «Л.Д. Рындина в своеобразной манере чтения, острой как иглы шампанского, дала ту изысканную и несколько пряную утонченность, которая составляет душу поэзии Северянина».
Лето 1914 года Северянин уже восьмой год проводит на мызе «Ивановка», где снимает дачу в Охотничьем дворце Павла 1, откуда продолжает писать письма Лидии Рындиной. В письме от 6 августа 1914 года он сообщает:
«Я занимаю 6 больших комнат дворца, кухню, 4 кладовки и веранду. 2 хода. 200-летний парк с кедрами, пихтами, грибами, урнами, эстрадами. Дивная форелевая прозрачная река. Мельница. Водопад. Тень Павла I везде и во всем. Работается прекрасно. Много уже написал о войне, печатаю в "Дне"».
20 сентября Северянин возвращается с Еленой Золотаревой и дочерью Валерией в Петербург, и уже через неделю начинаются его поэзоконцерты в Петербурге. 21 октября 1914 года в специальном номере газеты «День», посвященном военным событиям в Бельгии, публикуется «Поэза о Бельгии» Северянина. Здесь же напечатаны стихотворения Блока, Гиппиус, Пяста, Сологуба.
Все больше появлялось свидетельств того, что Северянин вошел в круг известнейших писателей России. В тот же год в издательстве «Гриф» вышел юбилейный сборник «Грифа», в котором было опубликовано восемь новых стихотворений Северянина: «Поэза предвесенних трепетов», «Гризель», «Катастрофа», «Балтийское море» (Зинаиде Гиппиус), «Невыразимая поэза», «Невод грёз», «Майская песенка», «27 августа 1912 года» (Юбилейный альманах «Гриф». 1903—1913. С портретами и факсимиле 29 авторов. СПб., 1914).
Сергей Есенин пишет 21 января 1915 года Александру Ширяевцу о литературно-художественном журнале «Млечный путь», в котором сотрудничает с Игорем Северяниным: «Подбор сотрудников хороший. Не обойден и Игорь Северянин».
Переписка Игоря Северянина с Лидией Рындиной продолжалась до выхода в свет седьмого издания «Громокипящего кубка» в издательстве «Гриф» и до «Ананасов в шампанском» в начале 1915 года. После революции 1917 года Рындина эмигрировала.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |