На правах рекламы:
«Юных лириков учитель...»
Осенью 1911 года в жизни Северянина происходят два важных события: поэт печатает стихотворный манифест «Пролог. "Эго-футуризм"» (брошюра 32-я), заявляет о создании новой поэтической школы и одновременно Брюсов «в знак любви» к его поэзии посылает ему свои книги.
«Осенью 1911 г., — вспоминал Северянин, — это было в Петербурге — совершенно неожиданно, ибо я даже знаком с Брюсовым не был, я получил от него, жившего постоянно в Москве, чрезвычайно знаменательное письмо и целую кипу книг: три тома "Путей и перепутий", повесть "Огненный ангел" и переводы из Верлэна. На первом томе стихов была надпись: "Игорю Северянину в знак любви к его поэзии. Валерий Брюсов". "Не знаю, любите ли Вы мои стихи, — писал Брюсов, — но Ваши мне положительно нравятся". <...> В заключение он просил меня выслать ему все брошюры с моими стихами. <...> В письме ко мне Брюсова и в присылке им своих книг таилось для меня нечто чудесное, сказочному сну подобное: юному, начинающему почти никому не известному поэту пишет совершенно исключительное по любезности письмо и шлет свои книги поэт, достигший вершины славы, светило модернизма, общепризнанный мэтр...»
Первое письмо Брюсова, подаренные им книги и благожелательный отзыв «общепризнанного мэтра» на брошюру «Электрические стихи», опубликованный в «Русской мысли» в 1911 году, послужили началом диалога поэтов, который длился более десяти лет. Последовал обмен письмами и посвящениями в стихах. И хотя ранее Северянин заявлял, что не любит Брюсова, как и Бальмонта, Блока, Вячеслава Иванова и Кузмина, и в ответном письме Брюсову от 19 октября 1911 года признался, что не причисляет себя к его восторженным поклонникам, здесь же назвал Брюсова «человеком, создавшим в поэзии эру», «новатором», «гордым и мудрым», отметил его изысканно-простой стиль и «с радостью послал» ему свои брошюры: «Лунные тени: Часть 1», «А сад весной благоухает!.. Стихи» и «Предгрозье» с дарственной надписью:
«Умному и славному Валерию Брюсову —
безумный и изнемогающий Игорь-Северянин.
911 окт. СПб.».
Получив от Северянина брошюры, Брюсов 20 января 1912 года написал ему свое послание в стихах с посвящением в рукописи «Учителю и вождю Академии эгопоэзии Игорю Северянину», которое начиналось словами: «Строя струны лиры клирной, / Братьев ты собрал на брань...»
Юных лириков учитель,
Вождь отважно-жадных душ,
Старых граней разрушитель,
Встань пред ратью, предводитель,
Разрушай преграды грёзы,
стены тесных склепов рушь!
В этих стихах Брюсов намекал на провозглашенный Эгофутуризм. «Я ответил ему, — вспоминал Северянин, — стихами, начинавшимися: "Король на плахе. Королевство уже республика". Под королем я подразумевал только что скончавшегося — 17 мая 1911 г. — К.М. Фофанова». Ответное стихотворение с посвящением называлось «На летуне» и впоследствии вошло в «Громокипящий кубок». В письме Брюсову Северянин назвал посвященное ему стихотворение «тонной поэзой» и писал, что его автор доставил ему яркое удовольствие «присылом своих книг». Здесь же поэт сообщал о выходе своей новой брошюры «Очам твоей души», куда поместил «Прощальную поэзу (Ответ Валерию Брюсову на его послание)». Экземпляр этой брошюры с дарственной надписью автора Брюсову, правкой автора и пометами Брюсова сохранился в ОР РГБ:
«Валерию Брюсову, мне дорогому.
Игорь Северянин. 912.IV. СПб.».
Творческая история «Прощальной поэзы» связана с сотрудничеством Северянина и Брюсова в «Петербургском глашатае» в 1912 году. «Как-то, — вспоминал Игорь Северянин, — издатель "Петербургского глашатая" И. Игнатьев, приступая к набору эгофутуристического альманаха "Орлы над пропастью", попросил меня написать Брюсову и предложить ему сотрудничество. Я исполнил просьбу Игнатьева, незамедлительно получив "Сонет-акростих Игорю-Северянину" ("И ты стремишься ввысь, где солнце — вечно, / Где неизменен гордый сон снегов...")».
Виртуозный сонет, по начальным буквам которого читается имя адресата, вдохновил Северянина. Ответом на него стал выразительный акростих «Валерию Брюсову: Сонет-ответ», вошедший в «Златолиру» («Великого приветствует великий...»), и другие стихи.
Бронислава Погорелова в очерке «Валерий Брюсов и его окружение» вспоминала чтение Северяниным «Прощальной поэзы» на одной из «сред» Брюсова: «Запомнилось посещение Игоря Северянина. Высокий, дородный, несмотря на молодость, он держал голову с подчеркнутой самоуверенностью и произносил свои "поэзы" певучим, громким голосом. Выступил он с поэтическим комплиментом по адресу хозяина:
Вокруг талантливые трусы
И обнаглевшая бездарь!..
(Заслышав эту оценку, сидевшие у стола съежились и стали исподлобья смотреть на поэта.)
И только вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь...
Но и "равный государь" был явно смущен».
Иванов-Разумник заметил о кратких и метких пятой и шестой строчках этого стихотворения: «Но сам Игорь Северянин не трус и не "бездарность". Он смел до саморекламы, и он, несомненно, талантлив. Эта излишняя развязность и смелость, вероятно, скоро пройдут; недаром он заявил уже где-то "письмом в редакцию", что вышел из кружка "эгофутуристов". Но талантливость при нем была и осталась; и эта подлинная талантливость заставляет принять этого поэта и говорить о нем серьезно и со вниманием».
Корнею Чуковскому особенно понравилось «прехлесткое слово бездарь. Оно такое бьющее, звучит как затрещина и куда энергичнее вялого речения без-дар-ность. <...> Право, нужно было вдохновение, чтобы создать это слово: оно сразу окрылило всю строфу. Оно не склеенное, не мертворожденное: оно все насыщено эмоцией, в нем бьется живая кровь. И даже странно, что мы могли без него обойтись».
Брюсов назвал Северянина учителем «юных лириков» и вождем «отважно-жадных душ», имея в виду поэтов кружка «Ego». Вокруг Северянина объединяются юные, не имевшие достаточного литературного опыта Иван Игнатьев (Казанский), Василиск Гнедов, Павел Широков, Дмитрий Крючков, Грааль-Арельский (Стефан Петров), которые образуют кружок «Ego».
Александр Блок, возмущаясь кощунственным псевдонимом «эгиста» Стефана Петрова, вместе с тем видел черты новой научной поэзии уже в первой его книге «Голубой ажур» (1911). «Вас мучат также звездные миры, на которые Вы смотрите, — писал Блок, — и особенно хорошо говорите Вы о звездах...» Служивший астрономом в Петербургском Народном доме, Грааль-Арельский воспевал «Причудливые кратеры вулканов, / Скалистые хребты и звенья котловин, / И пятна серые безводных океанов» на Луне, где «Мерцают сумрачно зелёный мёртвый стронций, / И трёх цветов в кристаллах глинозём».
Значительное место среди эго-футуристов занимал Константин Олимпов, сын умершего в 1911 году поэта Фофанова. Его стихи разнообразны по инструментовке, эмоциональны, вполне в соответствии с названием его второго сборника «Жонглёры-нервы» (1913). Критики отмечали очевидную зависимость творчества Олимпова от Фофанова и в еще большей степени — от Северянина.
Первая книга Георгия Иванова — «Отплытие на о. Цитеру: Поэзы» также вышла под издательской маркой «Ego» в декабре 1911 года (на титуле — 1912-й). Молодой поэт принес свои стихи доктору Кульбину, который посоветовал обратиться к Игорю Северянину.
К моменту знакомства с Георгием Ивановым в мае 1911 года Игорь Северянин, который был на семь лет старше его, опубликовал около тридцати стихотворных брошюр, получил одобрительные отзывы и поэтические послания Константина Фофанова и критическое замечание самого Льва Толстого по поводу «Хабанеры II». Георгий Иванов тогда учился во втором Санкт-Петербургском кадетском корпусе и дебютировал как поэт.
Вскоре их встречи стали постоянными, и потому Георгий Иванов, уехавший летом 1911 года, по словам Северянина, «к себе в Гедройцы» (однако «Гедройц» — фамилия поэтессы. — В.Т., Н.Ш.-Г.), первым направил ему «Сонет-послание»:
Игорю Северянину
Я долго ждал послания от Вас,
Но нет его и я тоской изранен.
Зачем Вы смолкли, Игорь Северянин,
Там в городе, где гам и звон кирас?
Ночь надо мной струит златой экстаз,
Дрожит во мгле неверный лук Дианин...
Ах, мир ночной загадочен и странен
И кажется, что твердь с землёй слилась.
Звучит вдали Шопеновское скерцо,
В томительной разлуке тонет сердце,
Лист падает и близится зима.
Уж нет ни роз, ни ландышей, ни лилий;
Я здесь грущу и Вы меня забыли...
Пишите же, — я жду от Вас письма!
В сонете, опубликованном в первом сборнике Георгия Иванова «Отплытие на о. Цитеру: Поэзы», как и следовало ожидать, отразились традиционные поэтические эмоции и образы: ожидание, тоска, златой экстаз, томительная разлука, грусть, сердце, лук (лик?) Дианы, звон кирас, цветы, музыка... Многое было созвучно северянинской лексике — «шопеновское скерцо», «ни роз, ни ландышей, ни лилий».
Ответный сонет Игоря Северянина не отличается стройностью (правильностью), его «раскачивает» разговорная интонация, инверсии, сдвиги синтаксических связей:
Георгию Иванову
Я помню Вас: Вы нежный и простой.
И Вы — эстет с презрительным лорнетом.
На Ваш сонет ответствую сонетом,
Струя в него кларета грёз отстой...
Я говорю мгновению: «Постой!»
И, приказав ясней светить планетам,
Дружу с убого-милым кабинетом:
Я упоён страданья красотой...
Я в солнце угасаю — я живу
По вечерам: брожу я на Неву, —
Там ждёт грёзэра девственная дама.
Она — креолка древнего Днепра, —
Верна тому, чьего ребёнка мама...
И нервничают броско два пера.
Называвший себя «лирическим ироником», Игорь Северянин и в этом обращении к младшему коллеге не пренебрегает иронией и, что особенно важно, самоиронией («грёз отстой», «убого-милый кабинет», «девственная дама», «креолка древнего Днепра»). Всё, о чем упоминается в сонете, связано, в отличие от абстрактно-поэтической лексики Георгия Иванова, с образом жизни Северянина и очевидно известно его адресату.
Стихотворение оказалось настолько «северянинским», что вызвало в Александре Амфитеатрове желание вступить в спор, продолжить диалог и поразить автора его же оружием. Сонет-послание Амфитеатрова завершало его статью о Северянине «Человек, которого жаль»:
Читаю Вас: вы нежный и простой,
И вы — кривляка пошлый по приметам.
За ваш сонет хлестну и вас сонетом:
Ведь, вы — талант, а не балбес пустой!
Довольно петь кларетный вам отстой,
Коверкая родной язык при этом.
Хотите быть не фатом, а поэтом?
Очиститесь страданья красотой!
Французя, как комми на рандеву,
Венка вам не дождаться на главу:
Жалка притворного юродства драма
И взрослым быть детинушке пора...
Как жаль, что вас, дитём, не секла мама
За шалости небрежного пера!
В феврале 1912 года Северянин посвятил Георгию Иванову стихотворение «Диссона» — вошло в брошюру «Качалка грёзэрки». Он словно сопоставляет его прежний образ («вы — милый и простой») с новым, сложившимся в кружке «Ego» и в кабаре «Бродячая собака», где юный поэт получил имя «Баронесса». Возникновение этого имени Роман Тименчик справедливо связывает с происхождением матери Георгия Иванова из рода голландских баронов Бир Брац-Бауэр ван Бренштейнов. Но этим объясняется титул, но не форма женского рода. Вероятно, были более очевидные поводы использовать столь яркое прозвище. Могла иметь значение юношеская мягкость черт, белизна кожи, едва знакомой с бритьем, невнятность речи... Виктор Шкловский отмечал: «Часто заходил красивоголовый Георгий Иванов, лицо его как будто было написано на розовато-желтом курином, еще не запачканном яйце...» Однако помимо внешней женственности необходимо отметить известный интерес к гомосексуальности в среде молодых посетителей «Бродячей собаки», тех «кузминских мальчиков», к которым принадлежал, например, другой «эгист» — Всеволод Князев.
О подобных «шалостях» вспоминала Вера Гартевельд, подруга знаменитой Паллады Богдановой-Бельской: «Среди завсегдатаев (кабаре "Бродячая собака". — В.Т., Н.Ш.-Г.) был знаменитый русский поэт Георгий Иванов, тогда совсем молодой человек семнадцати лет, который однако уже успел выпустить книжку стихов. Он был среднего роста, скорее тщедушный, с волосами, подстриженными челкой, которая закрывала лоб. Комната, где он жил, была как у девушки: постель покрывали белые кружева, туалетный столик украшен флаконами одеколона... Мой первый и единственный визит к нему домой происходил так: он сразу прошел к туалетному столику, начал переставлять бывшие там флаконы и сказал между прочим: "Вот это — одеколон Кузмина". Поскольку я ничего не ответила, а на лице у меня ясно было написано, что его одеколоны меня не интересуют, он, помедлив, произнес: "А Вы не слышали, чтобы обо мне говорили, что я 'такой'?.." Я довольно холодно ответила: "Нет, ничего подобного не слышала". Получив книгу, я с благодарностью откланялась».
В этом контексте не случайно стихотворение Игоря Северянина «Диссона» построено на двусмысленности, на «диссонансе» между мужским и женским, а «Ваше Сиятельство» оказывается в финале «супругой посла»:
Георгию Иванову
В жёлтой гостиной, из серого клёна, с обивкою шёлковой,
Ваше Сиятельство любит по вторникам томный журфикс.
В дамской венгерке комичного цвета, коричнево-белковой,
Вы предлагаете тонкому обществу ирисный кэкс,
Нежно вдыхая сигары эрцгерцога абрис фиалковый...Ваше Сиятельство к тридцатилетнему — модному — возрасту
Тело имеете универсальное... как барельеф...
Душу душистую, тщательно скрытую в шёлковом шелесте,
Очень удобную для проституток и для королев...
Впрочем, простите мне, Ваше Сиятельство, алые шалости...Вашим супругом, послом в Арлекинии, ярко правительство:
Ум и талант дипломата суть высшие качества...
Но для меня, для безумца, его аристотельство,
Как и поэзы мои для него, лишь чудачество...
Самое ж лучшее в нём, это — Ваше Сиятельство!
Январь 1912 года стал порой утверждения эгофутуризма, декларацию подписали вместе с Игорем Северяниным Константин Олимпов, Грааль-Арельский и Георгий Иванов. Вскоре Иванов, тяготившийся атмосферой любительства в кружке «Ego» и чуждый эпатажности, сблизился с Николаем Гумилевым. В октябре 1912 года он вместе с Грааль-Арельским опубликовал в журналах «Гиперборей» и «Аполлон» письма-отречения от прежней группы, о вступлении в «Цех поэтов», но это было не переменой флага, скорее его обретением.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |