Иронизирующее дитя
Таким он и был всю жизнь: иронизирующим большим ребенком. И большим поэтом. Поэтом от природы, как Сергей Есенин.
Изначально он не думал ни о принципах, ни о программах. Даже его дерзость: «Я, гений Игорь-Северянин...» — была лишь поэтическим вызовом обществу, не более. К тому же, как сам пояснил позже, он всего лишь — соловей, серая птаха. Вспомним:
Я — соловей: я без тенденций
И без особой глубины...
Но будь то старцы иль младенцы, —
Поймут меня, певца весны.Я — соловей, я — сероптичка,
И песня радужна моя,
Есть у меня одна привычка:
Влечь всех в нездешние края...(«Интродукция»)
Это поэт, необходимый всем. Поющий не по приказу, не ради некоей корысти, а только согласно своей природе.
Не пой толпе! Ни для кого не пой!
Для песни пой, не размышляя — кстати ль?..
Пусть песнь твоя — мгновенья звук пустой, —
Поверь, найдется почитатель.
В этом нет никакой гордыни. Он не певец для избранных, не герой, не агитатор. Но если уж ему свыше дан талант, то найдется и почитатель его песен, считает Игорь-Северянин.
Думаю, обрадовавшись первым успехам у публики, поэт пошел за ее вкусами, стал творцом массовой культуры.
А через десяток с лишним лет, в 1926-м, уже сетовал на ту свою былую славу в сонете «Северянин»:
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто.Фокстрот, кинематограф и лото —
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как день весны! Но это знает кто?Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутяНад всею первенствующей планетой...
Он в каждой песне, им от сердца спетой,
Иронизирующее дитя.
Игорь-Северянин при всем своем тончайшем лиризме понял, что без иронии, без отстранения от потребностей толпы не обойтись. Это стало его девизом, его кредо.
Я — соловей, и, кроме песен,
Нет пользы от меня иной.
Я так бессмысленно чудесен,
Что Смысл склонился предо мной!(«Интродукция»)
Он иронизирует и над собой, и над своими стихами, и над своими слушателями. Он призывает всех смеяться, иронизировать вместе. Может, так докопаемся до истины? Где ирония, там и грусть. С грустью иронизируешь и над своей жизнью, над своей славой, над былыми успехами. Он — чудный ветер поэзии, не более, но и не менее.
Я — не игрушка для толпы,
Не шут офраченных ничтожеств!
Да, вам пою, — пою! — И что же?
О, люди! как же вы тупы... —
Я — ветер, что не петь не может!
Начало XX века вообще несло в себе некую карнавальность, маскарад. Думали, маскарад будет веселым и радостным, получилось наоборот. Но и в трагичности XX века видны маски крупнейших представителей культуры. Маска деревенского эстета Николая Клюева, маска уличного хулигана Сергея Есенина, маска громилы Владимира Маяковского... Видна маска и Игоря-Северянина. Царствующий паяц, эстет, иронизирующее дитя...
Выросший в провинциальной глуши Русского Севера, а позже взрослеющий в ориентальном обрамлении Порт-Артура, он пытался стать русским Оскаром Уайльдом, русским Верленом, не задумываясь над тем, что к любой маске должны быть приложены и некие знания. Вот так появился у нас на петербургской сцене всемирный эстет, не знающий ни одного иностранного языка. Северянину был дан редкий актерский дар, он легко убеждал людей. Был случай, когда на его чествовании посол Франции в России без переводчика, на чистом французском стал возносить его заслуги, уверенный, что уж французский поэт знает не хуже русского. Увы, у Северянина и с русским-то бывали нелады. Думаю, от необразованности случались и провалы в пошлость, в безвкусие. Спасал Божий дар, спасал недюжинный ум. Однажды проявив безвкусие, далее он стал осознанно играть в выход за рамки вкуса, забрасывая уже всю Россию своими «Ананасами в шампанском». Блестящий игрок.
Пускай критический каноник
Меня не тянет в свой закон —
Ведь я лирический ироник:
Ирония — вот мой канон.
Он уходил от пошлости, от «офокстрочивания» жизни не только в иронию, но и в грезы, в романтические мечтания, подобно Александру Грину. Он изобрел свой жанр — «грезофарс», куда хотел увести от трагедии жизни и своих читателей.
За струнной изгородью лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палацц —
За струнной изгородью лиры...Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц!..(«За струнной изгородью лиры...»)
Николай Гумилев в «Письмах о русской поэзии», говоря о творчестве Северянина, заметил: «...такие стихи трогают до слез, а что они стоят вне искусства своей дешевой театральностью, это не важно. Для того-то и основан вселенский эго-футуризм, чтобы расширить границы искусства... (выделено мной. — В.Б.). Повторяю, все это очень серьезно. Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своею талантливостью и ужасных своею небрезгливостью. Только будущее покажет, "германцы" ли это или... гунны, от которых не останется и следа».
Эстонский исследователь творчества поэта Борис Подберезин пишет:
«Северянин чутко угадал исторические перемены, уловил настроение эпохи. И набирающий силу буржуазный бомонд, и простой обыватель жаждали развлечений, хотели, чтобы им "делали красиво". Напрасно критики называли Северянина "продавцом мороженого из сирени" — он предлагал толпе совсем другое — иллюзорную мечту. Мечту об изящной, легкой и красивой жизни:
К черту "вечные вопросы"! —
Пью фиалковый ликер.
А в какую завораживающую, сказочную обертку заворачивал он свой товар! — тут были и королевы в башнях замка, отдававшиеся грозово своим пажам под сонаты Шопена, и грезэрки-сюрпризэрки в гамаке камышовом, и капризный, но бессмертный эксцесс, и элегантные коляски в электрическом биенье, и комфортабельные кареты на эллиптических рессорах, и желтые гостиные из серого клена, с обивкою шелковой, в которые приглашали на томный журфикс... Были и обольстительные мужчины с душистой душой, тщательно скрытой в шелковом шелесте, и упоительные женщины в платье муаровом с лазоревой тальмой, и шофэры, дожидающиеся их в фешенебельных ландо...»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |