Пимен Карпов. Поэзоконцерты

Если подразумевать под словом «футуризм» — взрыв чувств, вдохновение, новые горизонты, новую, дотоле неведомую красоту, то — каждый поэт футурист, иначе он не поэт. Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, вдохновенно проложившие столько новых загадочных и манящих путей к предвечной красоте, пользуясь для этого новыми, неожиданными словами, оборотами речи, намеками, — футуристы в подлинном смысле, и было бы ложью и оскорблением памяти великих поэтов называть их просто стихотворцами, сочинителями и т. д., как это делал прежде (Писарев), да и теперь делает нигилистическая критика. Так называемые трезвые (т. е. ограниченные) реалисты любят ссылаться на Толстого, Тургенева, Достоевского — вот, мол, реалисты. Но прочтите любое описание весны, пробуждающейся природы у Толстого, у которого здесь все дышит мистическим чувством, прочтите «Клару Милич» Тургенева, не говоря уже о всем Достоевском, соприкасавшемся «мирам иным» — ради Бога, где ж тут реализм?

Итак, все поэты — мистики и футуристы. Но, впрочем, дело не в кличках и ярлыках. Игорь-Северянин не оттого ведь песнопевец-поэт, что объявил себя «эго-футуристом», а оттого, что Бог вложил в него при рождении душу поэта. Я встречал его стихи еще задолго до пресловутого футуризма, когда поэт выпускал «тетрадь тридцать третью тома двадцать четвертого» (что-то в этом роде) — стихи эти были так же ярки, оригинальны и трогательны, как и теперь. Но критика замалчивала их. Это было обидно, и можно извинить поэта, что он решил пойти на дерзость, на крайность, даже на скандал, чтобы добиться внимания. Именно этим объясняется его величание себя «гением», печатание на обложках книжек сногсшибательных извещений о том, что «светозарный Игорь Северянин интервьюеров (40 тысяч!) принимает тогда-то и тогда-то. И этим же объясняется его — то приклеивание к себе, то отклеивание футуристического ярлыка (несколько раз он вступал и выходил из кружка футуристов). Теперь, кажется, основательно утвердился в эго-футуризме.

Если эго-футуризм — не ярлык, то его можно приветствовать. Поэт всегда должен быть индивидуальным, т. е. внутренне свободным, всегда должен творить, не связывая себя ничем. А уж Бог позаботится, чтобы достояние поэта было всенародным. Ибо поэзия - дыхание Бога. Народ ли не поймет поэзии, пусть и неясной, но истинной? он ли, кто живет Богом и тайнами, не постигнет поэта Божьей милостью? Какой абсурд! Нигилисты считают бредом всю Библию, народ же ею живет.

В кружке эго-футуристов истинные поэты Божьей милостью; это — Игорь Северянин и Дмитрий Крючков. Недавно — все газеты обошло известие об их «поэзо-концертах». Мысль удачная. Кому же и светить с эстрады, кому же и будить «преступно-равнодушную» толпу, как и не поэтам?

Но знают ли они, что тут неизбежно явятся гешефтмахеры, которые предупредят и осквернят само имя поэта? Так, кажется, и случилось. Об этом повествует И. Северянин в № 3 «Очарованного странника». Какой-то «парень в желтой кофте», выдав себя за «розового слона», примазался к поэту, и тот,

Как поводырь, повел по Крыму.
Столь розовевшего слона.

В результате «желтокофтец» слон, оказавшийся «из гутаперчи» обделал дельце, поэту же ничего не оставалось, как утешать себя:

Поэт! поэт совсем не дело
Ставать тебе поводырем.

Но подробнее обо всей этой трагикомедии, о поэтах и гешефтмахерах — «желтокофтцах», — в «Одесских новостях».

«Эго» и «Кубо»

Тесным сплоченным кружком сошлись в мирной беседе гости-футуристы: тут и одаренный Игорь Северянин, и теоретик нового течения «директор» издательства «Очарованный странник», и Виктор Ховин, и «лирикопоэт» Вадим Баян, и, наконец, «первая артистка-футуристка» Эсклармонда Орлеанская — все «лучезарно» соучаствовавшие в «поэзо-концерте». Все это не кубо-, а эго-футуристы, а это не одно и то же! — В чем разница и где точки соприкосновения? — В том-то и дело, — замечает Игорь Северянин, — что никаких точек соприкосновения и нет! Мы совершенно не признаем их!

— Но в состоявшемся уже выступлении кубо-футуристов в Одессе, кажется, предполагалось и ваше участие?

— Да, действительно, было время, когда я считал возможным наши совместные выступления. Но ничего не вышло! Поехали мы вместе, посетили ряд городов. Одно время держали себя прилично! Но потом, как пошли они расписывать свои физиономии, появились эти золоченые носы, желтые кофты и проч., — я понял, что нам не по пути.

Они очень резко, в выражениях, не допускающих различных толкований, отмежевываются от тех «смеяльных смехачей», которые уже почтили Одессу своими излияниями.

Меж нами нет и не может быть никакой связи, — подхватывает в качестве теоретика Виктор Ховин. — Собственно, общее только название. Но тут уже ничего не поделаешь. При зарождении того или другого течения никто не застрахован, что не появятся спекулянты на новаторство, которые позаимствуют новое название. Эго-футуризм возник еще в 1911 г., вне всякой связи даже с итальянским футуризмом. Если можно связать его с каким-нибудь из предшествовавших литературных течений, то разве только с декадентством, в отношении которого — по крайней мере насколько можно говорить об его формах, в течение последнего времени, — мы занимаем оппозиционное положение. Декаденты как-то расчленились на две различные группы, из коих одна (Иванов, Чулков) ушла в сторону теоретизма, другая (Мережковский и др.) круто повернула назад к общественности. Эго-футуристы протестуют как против одного превращения, так и против другого. Мы служим прежде всего свободному искусству, не знающему других лозунгов, кроме творческой свободы. Поэтому наша школа и сводится прежде всего к совершенному отсутствию какой бы то ни было школы. Эго-футуристы интуитивны, они интуитивно воспринимают творчество, индивидуально оценивая его каждый по-своему.

— Я скажу: прекрасен Пушкин! Вы же возносите лиру Лермонтова! И мы никогда не сумеем переубедить друг друга. Ведь доказать прекрасное - невозможно! Так же интуитивно относимся мы к словотворчеству. В порыве вдохновения, в момент подъема поэт рождает новое слово, относительно которого тоже не может быть одной какой-либо оценки, потому что оно воспринимается индивидуально. Я, напр., понимаю красоту новых слов Игоря Васильевича — «олуненный», «центрит», «озерзамок» и т. д. Однако же никогда истинное его творчество не может принимать таких форм, в какие вылилось оно у наших кубистов. У них вы найдете целое стихотворение, сплошь состоящее из новых слов. Это уж совершенно меняет дело. Это не та творческая жажда освежения, что родит новые формы — это просто надуманное, нарочито проводимое экспериментаторство. Возьмите, напр., это новое слово «Сарча-Бухра» Крученых! Не то, собственно, важно, что они золотят свои носы и выступают в желтых кофтах!

Это куда еще ни шло! Гораздо ужасные их литература, как они пакостят слово, книгу. Ну, что значит «Сарча-Бахра»? Кто знает? Вчитываешься, и ничего не понимаешь!

— Я тоже как-то решил одолеть писанья кубистов — рассказывает Игорь Северянин. — Я посвятил им три недели, изучал, вчитывался, размышлял, — но так ничего и не понял! Почему слово «лилия» должно быть заменено словом «уэль»? Нет, это все люди конченные, с смущенной душой, изверившиеся, безнадежные. Или, того и гляди, просто спекулянты!..

— И вот трагизм нашего положения, — волнуется Виктор Ховин. — Мы больше, чем кто бы то ни было, ненавидим кубо-футуристов! И нас-то именно и смешивают с этими обывателями, которые задумали прийти в литературу, чтобы создать что-то новое, в то время как у них и предъявить-то нечего... Вот ключ к разгадке всех экспериментов Бурлюков!

И долго еще они, наперерыв друг пред другом, варьировали на разные лады свои бесконечные расхождения с кубизмом и его странными адептами...

Неудивительно, что «публика», толпа («преступно-равнодушна»), смешав поэтов, истинных писателей и творцов красоты с гешефтмахерами, отвергает всех и вся. Есть, впрочем, и чуткие души, что идут навстречу поэтам. Но истинных ценителей так мало.

Настоящее (На поэзо-концерте эго-футуристов)

Да, это они, настоящие футуристы. Без пунцовых кофт и размазанных носов и лбов. С серьезным намерением ознакомить с собою и своим творчеством публику, но публика рассыпалась жиденькими горсточками по просторному залу. И это говорило о материальной неудаче вечера. Разложению декаданса и возрождению футуризма докладчик г. Ховин посвящает целый час, минуя недостойные выпады против «подлой критики», журналов, «этих торгово-промышленных базаров», «уличной прессы» и т. п. Доклад можно свести к следующим положениям.

Первая часть — надгробная лития декадансу. Рожденное еще К. М. Фофановым декадентство процветало, пока исходило из протеста против утилитаризма в искусстве. Но едва оно сошло со стези индивидуализма, как стало хиреть. Бальмонт принялся за скверные политические стихи. Блок изменил своим мотивам. Дальше пошло еще хуже. «Символизм не хочет быть только искусством», — заявил Вячеслав Иванов. «В наши дни нужно больше любить Некрасова, чем Пушкина», — сказал Мережковский. И сам Антон Крайний, чье имя так связано с декадентством, заговорил о «деле», о «словах одобряющих». Потому это вылилось в «чудовищное позорное письмо» М. Горького о Художествен<ном> театре: «Искривленная душа, -чем в ней любоваться», — писал о постановке Достоевского. А — «квитиоздоровители», критики с теплым сердцем все оправдывали и все приветствовали. Официальное о кончине декаданса возвестили «Бесы». И надгробное слово заканчивалось исторической аналогией. «Кому оставляешь ты власть? — спросили у умирающего Александра Великого. — «Достойнейшему» — ответил монарх.

Читатель, конечно, догадывается, что этот «достойнейший» — эго-футуризм. Никто иной, — доказывал референт. За аргументацией г. Ховина остается, в виде предательских следов, ряд вопиющих противоречий, недоуменных вопросов. Почему столпы декадентства именно в наши дни свернули на путь «ободряющих слов», порыва к делу. Почему мистик-богоискатель Мережковский взыскует гражданской поэзии Некрасова. Что это «сумерки божков», развал душ или всплеск «духа живого», голод и жажда гражданского возрождения. И почему уже не «подлая критика», а сам лучезарный г. Ховин делает явную подтасовку в освещении известного выступления Горького. Он будто бы не знает, что Горький выступал против инсценировки не всего вообще Достоевского, а только тех его произведений, где выражена его «искривленная душа», которую, как наготы Ноя, надо прикрыть, а не выставлять наружу.

Но не замечая оставленных следов, по которым так легко прийти к несостоятельности чистейшего индивидуализма, «индивидуализма в напряжении», каким точно взятым на прокат графским гербом украшен эго-футуризм,— г. Ховин продолжает восхвалять «Вифлеемскую звезду» искусства. Правда, он дает очень красочные портреты поэтов своей группы. Вот Игорь Северянин, творящий «лунофейную сказку». Ему чудятся «росные туманы», липовые мотивы, всхлипы улиц. Он иногда увлекается душой города (урбанизм) демимонденкой. Футуристический гимн городу, действительно ярок и нов:

Солнце. Моторы. И грохот трамвайный.
Гулы. Шуршанье бесчисленных ног,
А наверху голубой и бескрайный
Бледный, магический, древний цветок.
Сумрак. Лученье. Поющие светы.
Улицы точно ликующий зал.
Смехи улыбки. Наряды. Кареты,
А наверху — березовый опал.
Тени. Молчанье. Закрытые двери.
Женщины. Вскрики. Темно и темно.
Прежнее. Страхи и власть суеверий,
А на верху до истомы черно.

Игорь Северянин, пророчествует г. Ховин, не будет родоначальником школы. Он только провозвестник, т. к. эго-футуризм — отрицание школы.

Эго-футурист Дм. Крючков — аскет, затворник («надела любовь мне кровавую схиму...»), любит природу, любит лесофею и чужд демимонденке. Как яркий индивидуализм, борется с неуловимым логизмом. Вадим Шершеневич, ничего не знает о лесофее, он урбанист, влюбленный не в самый город, а в «столбцы афиш», в гримасе города «Мои стихи есть бронза пепельниц, куда бросаю пепел я», — говорит Шершеневич. Вадим Баян себя определяет так: «Я гений, страстью опьяненный, огнем экзотик развращенный. Я экзотический поэт...»

Вот почти и вся группа футуристов, объединившаяся вокруг издательства «Очарованный странник». Несколько расхолаживающее заключение дает г. Ховин продемонстрированный галерее эго футуристов.

«Никто из них, — говорит он, — не создал большого и все тяготеют к Игорю Северянину».

Выступающая в концертном отделении г-жа Эсклармонда Орлеанская, юная, изящная и довольно трогательно, с какою-то подкупающей нежностью читающая стихи артиста.

Ей много аплодируют, особенно молодежь. Вадим Баян, юный, белокурый, с едва опущенным лицом, сологубовский «тихий мальчик», читающий стихи тихо, с уставленным вверх мечтательным взглядом.

Игоря Северянина встречают овациями. Его знают. Ему громко заказывают его стихи. Он баритональным голосом напевает свои стихи. Сначала странно слышать этот примитивный и заунывный напев: «Оттого что груди женские, там не груди, а дюшесс». Но потом замечаешь, что сама мелодичность стиха переходит в напевность. И это приемлемо.

Вообще же эго-футуристические трио — Эсклармонда Орлеанская, Вадим Баян и Игорь Северянин — попросту богато одаренная молодежь, достаточно культурная, внимательная, дружная, приятная на вид, для слуха. И в этом ее несомненный успех у публики.

Но при чем тут революция в искусстве, Вифлеемская звезда, эго-футуризм или, как любил спрашивать амфитеатровский профессор: «А почему сие важно, в пятых».

Ал. К-ий

Повторяю, мысль о выступлениях поэтов с эстрады, о поездках их по городам и даже весям — верна и жизненна. В древности поэты также ходили из города в город, из селенья в селение, напевали жадно внимавшему им народу свои саги и песни.

Иногда недостаточно прочесть про себя в книге вещь. Нужно к зрительному прибавить нечто слуховое, и притом из другого мира, из мира и души, родивших эту вещь, чтобы углубить в своей душе смысл постигаемого. Тут просто взгляд, легкий жест, дрожь и тон голоса, поэта, напевающего (как Игорь-Северянин) или декламирующего свои стихи, может сказать больше в сто крат, чем бездушные буквы.

<1914>

Пимен Карпов. Поэзоконцерты

«Эго» и «Кубо»

Настоящее (На поэзо-концерте эго-футуристов)

Комментарии