Мадлэна
Одно из сладчайших утешений жизни — поэзия свободная, легкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны.
Федор Сологуб1
Максим Горький, ошибочно причисленный жрецами социалистического реализма к писателям пролетарским, очень точно заметил однажды, что нет русского футуризма, а есть просто Игорь-Северянин, Владимир Маяковский, Давид Бурлюк, Василий Каменский. Не поручусь за всех остальных, но в отношении Игоря-Северянина подмечено правильно. Игра в эгофутуризм закончилась для него в конце октября 1912 года:
«Теперь, когда для меня миновала надобность в доктрине "я — в будущем", и находя миссию моего Эго-Футуризма выполненной, я желаю быть одиноким, считаю себя только поэтом, и этому я солнечно рад. Моя интуитивная школа "Вселенский Эго-Футуризм" — путь к самоутверждению. В этом смысле она — бессмертна. Но моего Эго-Футуризма больше нет: я себя утвердил. Смелые и сильные! От вас зависит стать Эго-Футуристами!»2
Константин Олимпов. Репродукция
Эгофутуристы не столько обиделись на Игоря-Северянина, сколько испугались: «Академию Эго-Поэзии» покинул ее мэтр, которому стало слишком тесно и душно в рамках им самим же и созданной школы. Полубезумный издатель газеты «Петербургский глашатай» Иван Игнатьев выступил с заявлением:
«Да, Игорь-Северянин печатно отказался от эго-футуризма, но отказался ли от него эго-футуризм, — это вопрос. Мы не хотим сказать, что эго-футуристы ждут "второго пришествия" Игоря-Северянина. Двери Возврата закрыты для него навсегда. Их нет уже, они замурованы и, в то же время, выше явлен новый вход — он не для бывших. Да и Игорю-Северянину не чувствуется необходимости в этом входе: — Мавр сделал свое дело!»3
Игорь-Северянин в 1912 году. В петличке треугольный символ «Ego». В архиве Ю. Шумакова
Компания эгофутуристов стала явно тяготить Игоря-Северянина. Она, как ядро каторжника, не позволяла ему взорлить на российский Парнас. Заведомо недоброжелательный Георгий Иванов в мемуарах «Китайские тени» охарактеризовал компанию эгофутуристов, к которой, кстати, принадлежал и он сам, не просто как пьяниц, но как прирожденных алкоголиков:
«Вот семнадцатилетний мальчик с голубыми глазами и розовым припухшим ртом — Константин Олимпов, сын Фофанова. Он был уже в белой горячке — стрелялся, топился, бросался на мать с ножом, дважды сидел в доме для умалишенных. Вот Василиск Гнедов, постарше, в плечах косая сажень, кулаком как-то убил волка. Тоже побывал на "одиннадцатой версте" (...) Северянина нет — когда "празднество" начинает становиться гнусным, он неизменно уезжает. Его и не удерживают, его умение пить, не пьянея, и барственный холодок стесняют компанию. Но вот он, единственный человек, которого здесь стесняются и побаиваются, ушел. Теперь — гуляй во всю. (...) Однажды Ларионова, возвращавшегося с такого поэзо-праздника, задержала полиция за появление на улице не только в пьяном, но и "неподобающем" виде. (...) Половина его пышной седой шевелюры была гладко выбрита. И череп выкрашен был в зеленый цвет масляной краской. Лоб и щеки расписаны синими вопросительными знаками и красными восклицательными. На изрезанном в клочья пальто болтался бубновый туз...»4
Константин Олимпов5, сын поэта Константина Фофанова, писал такие стихи:
Что мне Конфуций, Что Сократ,
Что Вычисления Ньютона,
Я Вальпургийней Тьмы-Тем Крат
Всех измышлений Эдиссона.
Он обожал устраивать скандалы во время выступлений. Однако судьба Олимпова хранила, и несмотря на безумие и сомнительное эгофутуристическое прошлое, он пережил 37-й год, правда, в ссылке.
Василиск Гнедов6 считался большим мастером в области эго-футуристической прозы. В абсолютном игнорировании темы он зашел очень далеко. Вот несколько строк из его рассказа (?) «На возле бал»:
Слезетеки невеселий заплакучились снотекивой
борзо гагали березям веселечьи охотен
Веселодчем сыпало перебродое грохло.
Голоса двоенились на двадцать кричаков7.
Трезвенник Игнатьев расхаживал по Петербургу в золотой парчовой блузе с черным бархатным воротником и такими же нарукавниками. В самом начале 1914 года он женился и на второй же день после свадьбы беспричинно пытался зарезать бритвой молодую жену, а потом зарезался сам. Иван Васильевич был милейшим человеком и большим энтузиастом эгофутуризма.
Очень похоже на то, что истинные эгофутуристы воплощали в жизнь единственно третий принцип скрижалей — «Мысль до безумия. Безумие индивидуально».
Первыми «Академию Эго-Поэзии» покинули Георгий Иванов и Грааль-Арельский8, сбежавшие к Николаю Гумилеву в Цех Поэтов9. Видимо, это обстоятельство и дало повод Гумилеву пригласить в Цех Игоря-Северянина. Потом Георгий Иванов представил дело так, как будто Игоря-Северянина тоже хотели пригласить в Цех, но передумали. Вряд ли Николай Гумилев серьезно рассчитывал переманить к себе поэта, о котором у него сложилось крайне нелестное мнение:
«Игорь-Северянин — действительно поэт, и к тому же поэт новый (...) Нов он тем, что первый из поэтов он настоял на праве поэта быть искренним до вульгарности (...) Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своею талантливостью и ужасных своею небрезгливостью»10.
Владислав Ходасевич. Рисунок Ю. Анненкова
На мемуары Георгия Иванова Игорь-Северянин откликнулся ядовитым фельетоном «Шепелявая тень»:
«К сожалению, "вечный Иванов" — да и то второй! — в своих "теневых мемуарах" (...) неоднократно, но досадно "описывается" и я беру на себя роль корректора, долженствующего исправить его "опечатки". (...) Вводить же меня, самостоятельного и независимого, властного и непреклонного, в Цех, где коверкались жалкие посредственности, согласен, было действительно нелепостью, и приглашение меня в Цех Гумилевым положительно оскорбило меня. Гумилев был большим поэтом, но ничего не давало ему права брать меня к себе в ученики»11.
Таким был исторический фон, сопровождавший появление в жизни Игоря-Северянина новой творческой вершины, имя которой Мадлэна. Злата сделала Игоря Лотарева поэтом; Константин Фофанов дал ему литературное имя12; Лев Толстой — скандальную славу; Федор Сологуб вывел Игоря-Северянина в свет. Однако настоящую славу поэта ему принесла именно Мадлэна: «Я навсегда признателен Мадлэне за ею принесенную мне славу».
Подробности романа с Мадлэной можно легко отыскать не только в романе «Падучая стремнина», но и в «Громокипящем кубке». О Мадлэне мы знаем, что она была замужем. Потом она, конечно же, развелась, но сердце Игоря-Северянина уже принадлежало тринадцатой. Судя по всему, роман с Мадлэной протекал негладко:
Не стану я судить Мадлэны строго,
Чтоб не сказать ей много неприятных
И едких слов: к чему? — Ея кузина
Тиана ей сказала их немало
В мою защиту.
Кстати говоря, кузина Тиана — персонаж более чем реальный: Речь идет о ныне прочно забытой писательнице Татьяне Краснопольской:
Тиана, как дико! мне дико, Тиана!
Вложить вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный Поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто — луна и поляна.
И вдруг — вы, снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший, — без славы дурмана...
Тиана, как больно! Мне больно, Тиана!
К этому времени Игорь-Северянин уже пережил два бурных романа с сестрами Диной и Зинаидой. Так что рассыпанные в этой поэзе прозрачные намеки на прежнюю близость с кузиной Мадлэны не должны нас шокировать.
Пикантная подробность: Мадлэна, как и Тиана, была несколько старше поэта, но трогательно-больно моложава. Нас не может не тронуть романтический трагизм ситуации:
(...) когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза,
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты — вся нега, — вся гроза,
Вся — молодость, вся — страсть; и чувства без названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя — боязнь моя безмерна...
Романтические отношения с Мадлэной осложняла ревность и подозрительность ее мужа. Всю зиму 1910—1911 годов под неусыпным надзором ревнивца роман едва теплился на визуально-вербальном уровне в оперных антрактах. Будет большой ошибкой предполагать, что желанная, но недоступная Мадлэна была в то время единственным объектом любовных притязаний поэта. Чуть раньше обозначился еще один оперный роман, который наложился на начало романа с Мадлэной. Его главной героиней была королева, игравшая в башне замка Шопена.
Речь о королеве еще впереди, а пока вернемся к роману с Мадлэной, который к лету 1911 года поднялся-таки до тактильного уровня. По некоторым сведениям можно судить о том, что произошло это на даче в Дылицах. У этого романа не было будущего — поэт был ветреник и повеса, а Мадлэна не была свободна:
Елизаветинский дворец в Дылицах. Фото автора
Как Богомать великого Корреджи,
Вы благостны. В сребристом парике
Стряхает пыль с рельефов гобелена
Дворецкий ваш. Вы грезите, Мадлэна,
Со страусовым веером в руке.
(...) вам скоро... много лет.
Вы замужем, вы мать... Вся радость — в прошлом,
И будущее кажется вам пошлым...
Многие стихи, обращенные к Мадлэне, в свое время вызвали шквал критики, обвинявшей поэта в парфюмерно-будуарной пошлости. Но ближе всех к истине был все же Николай Гумилев, полагавший, что Игорь-Северянин первым настоял на праве поэта быть искренним до вульгарности. Все остальные воспринимали искренность Игоря-Северянина как невыразимую пошлость и отсутствие элементарного вкуса в выборе сюжетов. Никому и в голову не могла прийти мысль о том, что сюжеты, использованные поэтом, не выдуманы, а взяты им из своей богатой на любовные приключения жизни. Кстати, некоторые значительно облагороженные подробности отношений с кузинами Тианой и Мадлэной можно поискать в упоминавшемся выше романе «Рояль Леандра».
В «Падучей стремнине» есть указание на то, что в начале 20-х годов судьба занесла Мадлэну в маленький югославский городок Апатии. Домашний архив племянницы поэта Нины Георгиевны Аршас13 хранит две почтовые карточки, присланные поэту из Апатина. На одной из них:
«18 апреля — 1 мая 1922. Апатин. Не думайте, что забыла Ваш праздник 16-го. Думала о Вас почти весь день и мысленно была с вами». (Мадлэна ошиблась — день рождения поэта приходится не на 16 апреля, а на 16 мая по новому стилю.) В другой открытке она жалуется на то, что в письмах поэта к ней нет новых стихов. Сделать такой упрек могла лишь избалованная стихами Мадлэна. Тон обоих писем достаточно интимный, подразумевающий некий стаж в отношениях между корреспондентом и адресатом.
С именем Елены Новиковой — Мадлэны ожили и исполнились нового смысла многие поэзы из «Громокипящего кубка», «Златолиры», «Ананасов в шампанском». Еще один, последний штрих к портрету Новиковой — приписка на обороте одной из почтовых карточек: «Что у вас слышно о России? Болит душа и хочется домой».
Новикова прекрасно понимала, что посвященными ей стихами зачитывалось не одно поколение российских гимназисток и советских школьниц. Мадлэна была совершенно права, когда, требуя новых стихов, цитировала Беранже:
Она была мечтой поэта.
Подайте ж милостыню ей!
Примечания
1. «Одно из сладчайших утешений жизни...» — Ф.К. Сологуб. Предисловие к сборнику стихов Игоря-Северянина «Громокипящий кубок». М., «Гриф», 1913.
2. «Теперь, когда для меня миновала надобность...» — листовка «Открытое письмо Игоря-Северянина», от 23 октября 1912 года.
3. «Да, Игорь-Северянин печатно отказался от эго-футуризма...» — Игнатьев И. Эго-футуризм. Н.-Новгород, «СПб глашатай», 1913. В сборнике: От символизма до «Октября». Литературные манифесты. М., «Новая Москва», 1924, с. 121.
4. «Вот семнадцатилетний мальчик с голубыми глазами...» — Иванов Г. Китайские тени. М., АО «Согласие», 1993, с. 303.
5. Олимпов (Фофанов), Константин Константинович (1889—17.01.1940) — поэт эгофутурист («Жонглеры-нервы», 1912; в альманахах «Всегдай», «Развороченные черепа», «Центрифуга», 1913), служил добровольцем в Красной Армии; в 30-х годах сослан в Барнаул, умер в Омске.
6. Гнедов, Василиск — Гнедов, Василий Иванович, (1890—1978) — поэт эгофутурист («Смерть искусству. 15 поэм», «Гостинец сентиментам», 1913; в альманахах «Иммортели», «Небокопы», 1913; «Книга великих», 1914; «Временник 4-й», 1918), с 1925 года член ВКП(б).
7. «Слезетеки невеселий заплакучились снотекивой борзо...» — В. Гнедов. «На возле бал». В сборнике: От символизма до «Октября». Литературные манифесты, М., «Новая Москва», 192, с. 127.
8. Грааль-Арельский — Петров, Степан Степанович (1899—1938?) — астроном, поэт эгофутурист («Голубой ажур», 1911), после участия в «Цехе поэтов» вернулся к астрономии.
9. Цех поэтов — литературное объединение под руководством Н.С. Гумилева. Объединение активно действовало в 1911—1914 и 1921—1923 годах.
10. «Игорь-Северянин действительно поэт...» — Н. Гумилев. Письма о русской поэзии. М., «Современник», 1990, с. 171.
11. «К сожалению, "вечный Иванов" — да и то второй!..» — Игорь-Северянин. Уснувшие весны. РГАЛИ, ф. 1152, оп. 1, е. х. 13.
12. ...Фофанов дал ему литературное имя... — псевдоним Игорь-Северянин (части псевдонима, не разделяющиеся как имя и фамилия, всегда пишутся через дефис) впервые появился после сближения с К.М. Фофановым, в письмах поэт использовал краткую форму: Игорь. —
13. Аршас, Нина Георгиевна — племянница Ф.М. Круут.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |