Соловей и политика
Но ведь он был поэт! Поэзия, можно сказать, была его специальность; это было то, зачем он пришел в мир.
Василий Шульгин
Германское пленение короля русских поэтов было недолгим и необременительным, но пророческим: жизнь Игоря-Северянина в Эстонии началась в 1918 году при немецкой оккупации и закончилась 23 года спустя в оккупированном немцами Таллинне.
Образ поэта всегда трансформировался в отечественном литературоведении сообразно текущему политическому моменту. К сожалению, критика в России даже до октябрьского переворота носила ярко выраженный партийный характер. С той только разницей, что до октября 1917 года критика была многопартийной. До переворота: поэт с открытой душой — салонно-будуарно-парфюмерный паяц — гений. После переворота: трубадур белой эмиграции, выдохнувшийся и впавший в небытие — большевизан — второстепенный поэт, спутник Маяковского — посредственный лирик и декадент. Во время перестройки: тончайший лирик, восторженно приветствовавший восстановление советской власти в Эстонии. В цвете трансформация могла бы выглядеть так: фиолетово-сиреневый — бело-розовый — бесцветный и, наконец, ярко-красный.
Игорь-Северянин в Тойла. Тарту, ЛМ
Прервавшаяся в конце 20-х годов переписка с другом юности Георгием Шенгели возобновилась после известных событий 1940 года. Именно на рубеже 1940—1941 годов были написаны стихотворения и письма, позволившие выкрасить короля поэтов в красный цвет, сделать из него малиновый сироп. На самом деле все обстояло гораздо сложнее. Пишущий о гениальности Сталина поэт уже по первым проявлениям советской власти не мог строить никаких иллюзий на счет государства, в котором ему предстояло провести остаток жизни. Оп испугался и, надо сказать, не без оснований. Однако вернемся к началу.
Десятилетие между двумя войнами — японской и германской было отмечено всеобщим равнодушием российской интеллигенции к политике. Равнодушие было закономерным итогом политической вседозволенности времен первой русской революции. Не своеобразным ли наказанием за вседозволенность стало обилие враждовавших между собой школ и течений в литературе, поэзии, музыке, живописи?
Вступление Российской империи в Первую мировую войну было отмечено всплеском патриотизма. В пятом номере «Синего журнала» за 1915 год редакция поместила статью под названием «Эго-футуризм и война»:
«Война... Литература и поэзия... Вот что немало занимало и занимает в настоящий момент умы, каково отношение людей искусства к войне, каково отражение ее в прозе и поэзии. Напечатанные в одной из петроградских газет стихи о войне известного поэта эго-футуриста Игоря Северянина наделали не мало шуму. (...) Приводим ниже четверостишие Игоря Северянина, ярко характеризующее его нынешнее настроение, — лучший ответ на поднявшуюся газетную шумиху:
Я, призывающий к содружью
1
И радостям тебя, Земля,
Я жажду русскому оружью
Побед затем, что русский — я!»
За месяц до начала войны, когда вязкий воздух трагедии уже витал над Европой, Игорь-Северянин пишет задиристое стихотворение «Германия, не забывайся!» — гений вполне мог позволить себе запросто одернуть императора Вильгельма. Впоследствии строками из этого стихотворения поэта неоднократно попрекали. Достаточно вспомнить байки Леонида Борисова. Валерий Брюсов назвал полупатриотические стихи Игоря-Северянина отвратительной похлебкой. Брюсов не обратил внимания на то, что написаны они были за несколько дней до убийства в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда, то есть тогда, когда бабушка еще надвое гадала, когда еще можно было позволить себе шутовство. Как-то неловко требовать от поэта, всецело занятого своей гениальностью, прозрений, недоступных иным стратегам.
Вместе с Германской войной политика вошла в соприкосновение и, более того, в противоречие с главным лозунгом Игоря-Северянина «Живи, живое!» Новый цикл военно-патриотических стихов составил половину раздела «Монументальные моменты» в сборнике «Victoria Regia» — это 13 стихотворений, написанных в период с июня по октябрь 1914 года. Среди них мы найдем знаменитую «Поэзу о Бельгии», посвященную Вере Вертер:
Нам нужно дружнее сплотиться,
Прияв твой пленительный плен,
О Бельгия, синяя птица
С глазами принцессы Малэн!..
Крайне негативные отзывы критики на полупатриотические поэзы дважды вынудили Игоря-Северянина ответить на них. Верный своему правилу не отвечать на критику прозой, он написал два скандально прославившихся стихотворения. Первое осталось в истории благодаря осмеянной Маяковским строке «Пройтиться по Морской с шатенками». Второе — «Мой ответ» вошло в историю благодаря заключительной строфе:
— Друзья! Но если в день убийственный
Падет последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!
Пророчество было публично признано сбывшимся, о чем мы знаем из истории с Алексеем Толстым.
Вновь интерес к политике пробудился у Игоря-Северянина на волне всеобщего подъема февральской революции. Он даже написал цикл стихов «Револьверы революции». Рукопись была оставлена устроителю поэтического состязания в Политехническом музее Ф. Долидзе и благополучно сгинула. Год спустя поэт восстановил по памяти почти весь цикл и включил его в сборник «Миррэлия», чем изрядно подпортил сказочное настроение выдуманной им страны:
Мы, русские республиканцы, —
Отсталым народам пример!
Пусть флагов пылают румянцы!
Сверкает в руках револьвер!
Строки эти живо напоминают о виденном когда-то плакате того времени: дядя Сэм жмет руку Ивану, сверху надпись «Свобода», снизу — «Братья республиканцы». Очень характерный плакат.
К лету 1917 года настроение Игоря-Северянина резко переменилось. Перемена эта отчетливо видна в посвященной Борису Верину «Поэзе строгой точности»:
Искусство в загоне, — сознаемся в этом!
Искусство затмила война.
Что делать в разбойное время поэтам,
Поэтам, чья лира нежна?
Дни розни партийной для нас безотрадны, —
Дни мелких, ничтожных страстей...
Мы так неуместны, мы так невпопадны
Среди озверелых людей (...)
Союзник царизма для нас не союзник,
Как недруг царизма — не враг.
Свободный художник зачахнет, как узник,
Попав в политический мрак.
Отсутствие интереса к октябрьскому перевороту со стороны Игоря-Северянина объясняется его полным неведением в отношении исторического значения диктатуры пролетариата. Про красный — кровавый — террор ему полагалось бы знать из истории Великой французской революции, но, увы, он не был обременен излишним образованием. К декабрю 1917 года в Петрограде стали отчетливо проявляться знаки грядущего ужаса, который его жителям предстояло пережить уже в ближайшем будущем. Перечитайте на досуге два маленьких рассказика Евгения Замятина2 «Дракон» и «Пещера», написанных с натуры, чтобы освежить свою историческую память.
Из менее известных авторов назову выпускника Тартуского университета Ивана Беляева, чей рассказ «Голод. День в умирающем городе» можно цитировать, открыв на любой странице. Однако с нас довольно будет и посвящения:
Александр Керенский в Таллинне. Открытка, апрель 1917 года, в архиве автора
«Товарищам по петроградской голодухе — брату Павлу, Шмере Вольфсону и другу Августу Кангро — посвящаю я этот рассказ»3.
Тем удивительнее, что 12 декабря, глядя в глаза надвигающимся призракам голода и террора, Игорь-Северянин неожиданно пишет «Поэзу последней надежды»:
Не странны ли поэзовечера,
Бессмертного Искусства карнавалы,
В стране, где «завтра» хуже, чем «вчера»,
Которой, может быть, не быть пора,
В стране, где за обвалами — обвалы?..Но не странней ли этих вечеров, —
Идущие на них? да кто вы? дурни,
В разгар чумы кричащие: «Пиров!»
Или, и впрямь, фанатики даров
Поэзии, богини — всех лазурней?!.Поэт всегда поэт. Но вы то! вы!
Случайные иль чаящие? кто вы?
Я только что вернулся из Москвы,
Где мне рукоплескали люди-львы,
Кто за искусство жизнь отдать готовы!Какой шампанский, искристый экстаз!
О, сколько в лицах вдохновенной дрожи!
Вы, тысячи воспламененных глаз,
Благоговейных, скорбных! верю в вас,
Глаза крылатой русской молодежи!Я верю в вас, а значит — и в страну.
Да, верю я — наперекор стихии! —
Что вал растет, вздымающий волну,
Которая все, все сольет в одну,
А потому — я верю в жизнь России!
В середине марта 1918 года поэту удалось вернуться в Тойла. В мае Игорь-Северянин пишет сразу три политических стихотворения: «Александр IV», «Самарский адвокат» и «По справедливости», Два первых — жесткая критика Александра Федоровича Керенского4:
Какой же он плохой психолог
И жалкий государствовед!
Стихотворение «По справедливости» долгое время оставалось неоцененным. По мнению популяризатора творчества Игоря-Северянина Георгия Шумакова — это едва ли не первое упоминание в стихах профессионального революционера (германского шпиона) Ульянова-Ленина:
Его бесспорная заслуга
Есть окончание войны.
Его приветствовать, как друга
Людей, вы искренне должны (...)
Твержу настойчиво-упрямо:
Он, в смысле мира, мой двойник.
Примечательно, что в сборнике «Вервэна» этот панегирик соседствует со стихотворением «Крашеные»:
Сегодня «красные», а завтра «белые» —
Ах, не материи! ах, не цветы!
Людишки гнусные и озверелые,
Мне надоевшие до тошноты.
В прямой связи с трансформацией войны из германской в гражданскую связан цикл стихотворений, имеющих ярко выраженную политическую окраску. Именно в этих стихах появляется мотив осознания заслуженной кары за изысканно тонкий разврат общественно-политической жизни в предшествовавшее войне десятилетие.
Декабрьские стихотворения 1918 года написаны в период активизации действий Северо-Западной армии:
Кошмарный город — привиденье!
Мятежный раб! живой мертвец!
Исполни предопределенье:
Приемли страшный свой конец (...)
И пусть фундаментом другому
Красавцу-городу гранит
Пребудет твой: пусть по-иному
Тебя Россия сохранит...
Игорь-Северянин не был одинок в своих апокалиптических видениях гибели Санкт-Петербурга. Примерно к тому же периоду относится стихотворение Николая Агнивцева «Когда голодает гранит»5:
— Ах, Петербург, как страшно-просто
Подходят дни твои к концу!..
— Подайте «Троицкому мосту»,
Подайте «Зимнему дворцу»!
Игорь-Северянин признается, что его мутит от Асквита6, Либкнехта7 и Клемансо8. Оп еще влюблен в Марию Васильевну Волнянскую и хочет быть с нею вне политики, но целиком в стихах. Одно из главных свойств политики заключается в том, что даже если вы ею не занимаетесь, она все равно занимается вами. Поэт ненавидит политику, считая ее наваждением сатаны, а партийность называет источником всех бед. Но вот прошел слух, что эстонцы собираются наступать:
Они идут на Петроград
Спасти науку и искусство.
Всей полнотой, всей ширью чувства,
Поэт приветствовать их рад.
Печальный опыт показал,
Как отвратительна свобода
В руках неумного народа,
Что от свободы одичал.
Слухи о наступлении эстонцев не оправдались, Северо-Западная армия разгромлена, и вновь разочарование. Когда в 1940 году Георгий Шенгели мягко посоветовал Игорю-Северянину признать свои ошибки и написать письмо Сталину, то на свет появилось несколько беспомощных — соловей не чирикает по заказу — стихотворений, прославляющих хозяина9. Судьба поэта была предопределена, и спасти его не мог даже чудотворный образ наимудрейшего из мудрых, повешенный в спальне между портретами Гете и Алексея Толстого. Игорь-Северянин умер раньше, чем до него дошли руки.
Смерть в забвении имеет свои преимущества: в забвении он остался нежнейшим лириком, гениальным версификатором, и никто в Кремле не стал перекраивать донжуанский список поэта в угоду пуританской морали победившего социализма.
Примечания
1. «Война... Литература и поэзия... Вот что немало занимало и занимает...» Синий журнал. 31.01.1915, с. 6.
2. Замятин, Евгений Иванович (1884—1937) — писатель, автор романа-утопии «Мы», многочисленных рассказов, эссе «Я боюсь» и письма к Сталину.
3. Беляев И. Голод. Юрьев, без указания даты.
4. Керенский, Александр Федорович (1881—1970) — министр-председатель Временного правительства.
5. Агнивцев Николай. Блистательный Санкт-Петербург. Изд. Н.П. Ладыжникова, Берлин, 1923.
6. Асквит, Герберт Генри (1852—1928) — английский премьер-министр с 1908-го по 1916 год.
7. Либкнехт, Карл (1871—1919) — профессиональный немецкий революционер.
8. Клемансо, Жорж (1841—1929) — французский премьер-министр с 1917 г. по 1920 год.
9. Хозяин — Сталин, Иосиф Виссарионович.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |