А.С. Баймуратова. «Окказиональные имена на -ость в поэзии И. Северянина и К. Бальмонта»

В статье на примере функционирования новообразований с суффиксом -ость в поэзии Игоря Северянина и Константина Бальмонта затрагивается проблема интерпретации авторских окказионализмов. Рассматриваются значения некоторых отдельно взятых имен существительных на -ость в текстах обоих поэтов, что демонстрирует различные пути реализации одной и той же словообразовательной модели в идиостиле каждого из них.

Ключевые слова: абстрактные существительные, потенциальные слова, окказиональные слова, словообразовательная модель, синтаксическая деривация, продуктивность.

Вопрос о месте неузуальной абстрактной лексики с формантом -ость как в системе языка вообще, так и в языке художественной литературы долгое время решался однозначно. Вслед за Е.А. Земской [1] и Э.И. Ханпирой [2], отказавшим формам на -ость в статусе окказиональных из-за продуктивности используемой словообразовательной модели, их стали считать потенциальными словами. Однако далеко не всегда, особенно, если речь идет о поэтическом тексте, подобная точка зрения является безоговорочной. Именно поэтому О.Г. Ревзина, рассматривая проблему словотворчества Марины Цветаевой и, в частности, семантику целого ряда распространенных в ее текстах абстрактных имен на -ость (молитвенность, душность), предложила особый термин «поэтический окказионализм» [3]. Это понятие относится к неузуальным, т.е. необщеупотребительным единицам языка, наделенным «экспрессией смысла», что особенно важно для классифицирования имен на -ость в связи с тем, что они образуются по продуктивной словообразовательной модели, поэтому в большинстве своем не обладают «экспрессией формы» и попадают таким образом в разряд потенцииальных слов, хотя далеко не всегда ими являются.

Общеизвестно, что в поэзии начала XX века количество «новых» слов значительно возрастает, причем во многом это становится заслугой футуристов, провозгласивших языковое новаторство одной из ключевых своих задач. Однако интересно, что, несмотря на их многообразные достижения в области словотворчества, новообразования на -ость почти не встречаются в их текстах, хотя узуальные имена с этим суффиксом достаточно распространены и частотны. Так, у Владимира Маяковского за исключением одной лексемы бумажностъ подобные имена отсутствуют вообще. Данный факт намеренного отказа от производства отвлеченных слов при помощи самого продуктивного из словообразовательных аффиксов весьма показателен и позволяет сделать определенные выводы. Как известно, суффикс -ость изначально носил стилистически маркированный книжный характер, затем эта маркированность начала утрачиваться, тем не менее, для Маяковского, по всей видимости, данный формант остался соотносимым с «высоким» стилем, поэтому он почти не использует его для словотворчества. Зачастую поэт даже отсекает его, образуя абстрактные существительные при помощи нулевой суффиксации: таким образом вместо рьяности, ярости, легкости и алчности появляются рьянь, ярь, легочь и алчь: «носятся нэписты / врьяни, / в яри...» (Сегодняшнее, 1922) (Курсив здесь и далее наш. — А.Б.); «Строить легочь небесных кровель» (Стихи о красотах архитектуры, 1928); «В жадности и в алчи / Укупил двенадцать гроссов / Дирижерских палочек» (Плюшкин. Послеоктябрьский скопидом обстраивает стол и дом, 1928).

Последний пример показателен тем, что неологизм алчь занимает синтаксическую позицию однородного члена к существительному жадность, поэтому столкновение двух синонимичных форм становится своего рода «обнажением приема». В целом же мы видим, что присоединение суффикса -ость — наиболее продуктивный тип образования как узуальных, так и окказиональных абстрактных существительных, не привлекает Маяковского, его неологизмы — это слова, в которых есть «бунт против привычных моделей» [4].

В текстах другого представителя русского футуризма, Велимира Хлебникова, новообразований на -ость значительно больше, и они в силу своей сложности требуют отдельного рассмотрения, однако показательно, что данный словообразовательный тип, как отмечает В.П. Григорьев, был присущ лишь раннему периоду творчества поэта [5]. В более зрелых текстах Хлебников, как и Маяковский, предпочитает либо лишать слова привычного суффикса -ость (воздушь вместо воздушности), либо заменять его на малопродуктивные, например -от (яснота вместо ясности): «Упорных глаз сверкающая резь / И серебристая воздушь» («И снова глаза щегольнули...», 1915); «И яснота синих глаз» (Песнь Мирязя, 1908).

Показательно на этом фоне словотворчество Игоря Северянина, среди окказионализмов которого образования на -ость (89 лексем) играют заметную роль. В отличие от Маяковского и Хлебникова, избегавших традиционных и продуктивных словообразовательных моделей, «король поэтов» активно их использовал, что даже послужило поводом для упрека его новообразований в «нефутуристичности»: «В стихах Северянина встречается много новых, непривычных для слуха слов, но самые приемы словообразования у него не только не футуристичны, <...> но и вообще не могут назваться новыми, так как следуют общим законам развития русского языка» [6]. Однако, если проанализировать неузуальные абстрактные существительные на -ость в текстах Северянина и сравнить их с аналогичными формами у его современника, поэта-символиста Константина Бальмонта, то можно убедиться, что подобная точка зрения не совсем правомерна.

В паре Северянин — Бальмонт имя последнего далеко не случайно. Язык поэзии символистов демонстрирует высокую частотность форм на -ость [7], однако за редким исключением речь идет об узуальных абстрактных существительных. Единичные окказиональные образования можно встретить в текстах Андрея Белого, Александра Блока, Иннокентия Анненского и Валерия Брюсова, однако речь идет именно о «поэтических окказионализмах», так как формально такие имена, как стылость (Анненский, Белый), бессонность, глубинность (Блок), пьяность, сожженность (Брюсов), расцениваются как потенциальные слова.

Наследие Бальмонта, напротив, поражает большим количеством новообразований, многие из которых в силу различного рода причин отнести к потенциальным нельзя. Характерно, что данное языковое явление отметил уже его современник Иннокентий Анненский, писавший, что «лексическое творчество Бальмонта проявилось в сфере элементов наименее развитых в русском языке, а именно ее абстрактностей» [8].

Именно потому, что модель образования неузуальных абстрактных имен при помощи суффикса -ость широко представлена в текстах Бальмонта и Северянина, сопоставление отвлеченных форм дает представление о стратегиях словотворчества поэтов.

Среди форм на -ость Северянина в отдельную группу выделяется целый ряд существительных, в качестве производящей базы для создания которых используются относительные прилагательные, что формально противоречит норме [9], однако из-за свободного функционирования и, как следствие, фиксации словарями подобного рода имен, говорить об экспрессии формы таких слов не представляется возможным, впрочем, и экспрессией смысла они не обладают. Подобные отвлеченные имена у Северянина в большинстве своем лишены самой семантики отвлеченности, что подтверждается той легкостью, с которой абстрактное существительное можно заменить конкретным: «озерность в глазах» (Соблазны матери, 1928) — озера в глазах, «льняность волос» (Песня матери, <1922—1923>) — лен волос, «пламенная льдяность» — пламенный лед. Показательно, что по той же модели образован и единственный неологизм Маяковского: «наводня страну потопом ненужной бумажности» (Фабрика бюрократов, 1926) — потопом ненужных бумаг.

Примеры, когда абстрактное имя становится производным от относительного прилагательного, встречаются и в текстах Бальмонта: «Мне небо кажется тюрьмой несчетных пленных, / Где свет закатности есть жертвенная кровь» (Мировая тюрьма, 1905).

На первый взгляд, перед нами новообразование, которое поддается той же самой интерпретации, то есть его значение может быть приравнено семантике однокоренного конкретного имени: свет закатности — свет заката. Именно такому пониманию способствует и словарное толкование лексемы «закатный» — «освещение неба над горизонтом при заходе солнца» [10]. Однако в абстрактное понятие Бальмонтом заложен гораздо более широкий смысл. Из контекста становится понятно, что «закатность» вбирает в себя еще одно значение слова закат, а именно переносное «конец, исход», этим объясняется синтаксическая идентификация словосочетаний «свет закатности» и «жертвенная кровь».

Способность относительных прилагательных приобретать качественные значения широко проявляется в обыденной речи, но еще более явно это происходит в языке поэзии. Зачастую в процессе «окачествления» атрибутивный признак получает ярко выраженную эмоциональную окрашенность, что часто использует Северянин для образования неузуальных отвлеченных понятий, наделенных отрицательными коннотациями: «Ненавижу чувств сахарность некую» (Без заглавия, 1938), «Как смеет жалкая бездарность / Вносить в собор свою базарность» (Триолеты, 7, 1923).

Примеры демонстрируют, что, в отличие от традиционных образований на -ость, представляющих качество или свойство прилагательного, формы Северянина опираются не на семантику производящего в целом, расширяя и углубляя ее, а на отдельные развиваемые им значения (сахар — приторность, слащавость; базар — беспорядочный говор, крик, шум). С одной стороны, это неизбежно ведет к конкретизации, с другой же — позволяет говорить о метафоризации, соединении метафорического мышления с абстрактным.

Схожие новообразования Бальмонта демонстрируют иные тенденции. Так, неоднократно встречающаяся в его текстах змеиность формально мало чем отличается от сахарности и базарности Северянина, что дает возможность интерпретировать данное слово как коварное, злобное поведение: «От вещи, во тьме проходящей, / Змеиности, тайно Скользящей, / Всевышний, меня сохрани...» (Зачарование, 1908); «Кто изменился — кто это свился — в полный змеиности жгут?» (Погоня, 1909).

Однако из контекста становится понятно, что абстрактное существительное здесь не только вбирает в себя качественные, переносные значения прилагательного, но и напрямую восходит к непроизводному имени, скользящей (причастие маркировано заглавным написанием) змее как некоему символу, что позволяет говорить об очевидном «приращении» смысла и расширении семантики отвлеченного понятия.

Среди новообразований Северянина также есть формы, напрямую образованные от конкретных имен. Стоит отметить, что подобная модель достаточно распространена в языке философии [11], особенно же в текстах, опирающихся на понятие идеи (эйдоса) Платона или затрагивающих средневековую проблему универсалий (см., например, лошад-ность Лосского [12], карандашностъ Лосева [13]). На первый взгляд, форельность (Наверняка, 1923), соловейность (Обзор, 1918) и еще более показательные в словообразовательном плане стулость (От дэнди к дикарю, 1923) и царевностъ (Белая фиалка, 1916) можно соотнести с эйдосами Платона и трактовать, например, как идею стула (стулости), то есть некое универсальное представление, свойство каждого отдельно взятого стула. Однако контекстуально обусловленные значения неологизмов Северянина заставляют отходить от этого объяснения: «Не будет зфослей над речкой, / И станет выглядеть увечкой / Она, струя отбросов муть / Взамен форелъности кристальной...» (Наверняка, 1923).

В этом примере можно наблюдать метонимическое перенесение суффикса -ость на признак, отраженное в смене синтаксических ролей. «Кристальная форельность» используется вместо вполне традиционной форельной кристальности, схожей по значению со словосочетаниями типа больничная чистота, гробовая тишина, то есть кристальности, о которой можно судить по наличию форели, обитающей только в чистой (кристальной) воде. Таким образом, значение окказионализма форельность у Северянина синонимично понятию чистота, но вне контекста понять это было бы невозможно. Семантику других образований подобного рода также нельзя определить без обращения к тексту, поскольку поэт намеренно использует предельно узкие значения, которые опираются в первую очередь не на лексическое ядро слова, а на его периферию, и поэтому не соотносятся напрямую со значением своих производящих. Так, соловейность в «Словаре неологизмов Игоря Северянина» трактуется как «пение соловья, напевность» [14. С. 283], царевностъ — «состояние царевны, экзотика, недоступность» [Там же. С. 317], стулость — «сидячий образ жизни, чиновничья работа» [Там же. С. 293]. Иными словами, абстрактные имена, образованные по одной и той же модели, в каждом отдельном акте словотворчества получают особую интерпретацию, что позволяет сделать вывод о бессистемности характера их семантики и функционирования.

В текстах Бальмонта образований, внешне столь выделяющихся, как, например, стулость, нет. Однако, не обладая явной «экспрессией формы», его поэтические окказионализмы широко наделены «экспрессией смысла». При анализе абстрактных неологизмов Северянина, напрямую восходящих к конкретным именам, неслучайно упоминались имя Платона и средневековый реализм. Однако, если в силу словообразовательных особенностей его отвлеченные понятия напрямую соотносятся с этими философскими идеями, то рассмотрение их значения позволяет прийти к мысли, что это не так. У Бальмонта, напротив, типичное потенциальное, то есть ничем на первый взгляд не примечательное слово может обладать уникальной семантикой, восходящей как раз к вышеупомянутой платоновской идее и средневековым универсалиям:

Видит Лес — из тьмы — звезду.
И свободны волей яменники,
Захотят, прибудут пламенники,
Не хотят, продолжат путь,
Ты же, звездность, в звездах будь.
      (Звездная мысль, 1909)

Звездность здесь воплощает в себе то, что стало предметом острых философских споров, а именно утверждение «universalia sunt ante rem» (универсалии существуют до вещей), то есть провозглашение априорности идей по отношению к конкретным вещам. Подтверждение правильности интерпретации данного понятия можно найти в размышлениях самого Бальмонта о поэзии символизма: «поэт, создавая свое символическое произведение, от абстрактного идет к конкретному, от идеи к образу» [15]. В тексте же это демонстрируется двукратным появлением слова звезда — производящей базы для поэтического окказионализма звездность, который занимает сильную позицию финальной строки и напрямую соотносится с заглавием (Звездная мысль), образуя тем самым единство заглавно-финального комплекса. Стоит отметить, что неузуальные формы на -ость нередко сами становятся заглавиями стихотворений Бальмонта: «Всезвездность» (1908), «Всебесприютность» (1906), «Безглагольность» (1900), «Воздушность» (1903).

Итак, каждый из приведенных примеров следует интерпретировать именно как «поэтический окказионализм» в силу того, что их значение нельзя полностью свести к значению соответствующего прилагательного и на этом основании признать синтаксическими дериватами, то есть производными, тождественными по смыслу своим производящим и отличающимися от них лишь принадлежностью к другой части речи. Если говорить о словарных новшествах Северянина, то он, не отказываясь, подобно Маяковскому или Хлебникову, от использования продуктивного суффикса -ость для образования новых отвлеченных имен, стремится при этом остаться «футуристичным». Именно поэтому поэт экспериментирует не только в области словообразования (в его текстах встречаются производные и от имен собственных: «Лишь доля малая “марийности"...» (Стихи о человеке, 1929) «И с ней снегурочность Липковской...» (Поэма беспоэмия, 1915), но и семантики, что проявляется в намеренном сужении им значений слов. Бальмонт же, напротив, пытается вместить в создаваемые абстрактные понятия как можно больше различных смыслов, расширяя тем самым их семантический объем. Таким образом, мы видим, как одна и та же словообразовательная модель находит разное воплощение в словотворчестве двух поэтов-современников.

Литература

1. Земская Е.А. Окказиональные и потенциальные слова в русском словообразовании // Актуальные проблемы русского словообразования. Самарканд, 1973. С. 27.

2. Ханпира Э.И. Окказиональные элементы в современной речи // Стилистические исследования. М., 1972. С. 248—249.

3. Ревзина О.Г. Безмерная Цветаева. М., 2009. С. 330—332.

4. Панов М.В. Труды по общему языкознанию и русскому языку. М., 2007. Т. 2. С. 514.

5. Григорьев В.П. Словотворчество и смежные проблемы языка поэта. М., 1986. С. 127.

6. Горнфельд А.Г. Новые словечки и старые слова. Пг., 1922. С. 23.

7. Кожевникова Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. М., 1986. С. 10.

8. Анненский И.Ф. Бальмонт — лирик // Книги отражений. М., 1979. С. 115.

9. Еськова Н.А. О структурных ограничениях в словообразовании существительных // Вопросы культуры речи. М., 1964. Вып. 5. С. 195—197.

10. Словарь русского языка. В 4 т. Под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1981—1984.

11. Азарова Н.М. Язык философии. Типологический очерк языка русских философских текстов XX века. М., 2010. С. 102.

12. Лосский Н.О. Учение о перевоплощении. Интуитивизм. М., 1992. С. 48.

13. Лосев А.Ф. Самое само: Сочинения. М., 1999. С. 162.

14. Никульцева В.В Словарь неологизмов Игоря-Северянина. М., 2008.

15. Бальмонт К.Д. Элементарные слова о символической поэзии // Собр. соч. В 7 т. М., 2010. Т. 6. С. 367.

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.