Лирика Алексиса Раннита (1940)

Поэзия по существу не переводима. И все-же свое переводное творчество я считаю нужным не потому, что эстонские поэты стояли бы выше русских, а руководствуясь мыслью, что только в взаимном творческом ознакомлении народов друг с другом - залог их художественного роста. В этом смысле и настоящий сборник может сыграть роль интересного поэтического документа.

Алексис Раннит - талантливый представитель молодой группы эстонских поэтов, связанных с нашими днями. "Via dolorosa" - второй сборник его стихов. Его первый сборник "В оконном переплете", вышедший в моем переводе в 1938 году (в издательстве Академического Союза Об'единенных Искусств в Таллине, был с особенной теплотой принят русской критикой и русским писательством. Интересно прислушаться к оценке творчества Раннита русскими.

Иван Бунин называет стихи Раннита очень интересными и поэтичными. / Борис Зайцев говорит о Ранните: сумрачно, своеобразно, талантливо. / Николай Рерих пишет: В поэзии Раннита чувствую родственную душу с широким взлетом мысли и глубоким чутьем сердца. / Сергей Горный находит, что общее впечатление от стихов Раннита - большого, набухающего, растущего, как морской прилив, напора. / Петр Пильский пишет: Основной тон стихов Раннита - меланхоличность. В них чаще всего ощущается дуновение осени, видения ночи, ее тревожность, чувствуется поколебленность веры в женщину, человека и жизнь. Но вера существует. В этих стихах отражена молодая и бодрая душа, - бодрая и страстная, страстная и верная. Она верна и в любви и в дружбе. Звучит здоровая мужественность. Раннит не боится смелых образов. К его чести поэта они почти никогда не бывают шаблонными и знакомыми. Это заслуживает похвалы. / Владимир Смоленский называет талант Раннита прекрасным. / Георгий Адамович считает Раннита настоящим поэтом. / Валентин Булгаков, секретарь Льва Толстого, находит, что стихи Раннита очаровательны по форме и глубоки по мысли. / Аркадий Руманов подчеркивает, что у Раннита еще восходящая звезда и в этом радость и значительность его стихов. / Наталия Резникова, характеризуя поэзию Раннита, пишет: Прежде всего бросается в глаза умение слить внешнее с внутренним. Стихи полны ассонансов и это придает им своеобразную прелесть и самостоятельность. У Раннита яркие, смелые образы и шероховатость его стихов говорит о таланте, свежем и ярком. В. В. Богданович в своем обширном очерке "Алексис Раннит и Игорь Северянин" говорит: Раннит самоуглублен, сосредоточен в себе и все-же стихи даются ему яркими, гладкими, плавными и какими то светлыми. / Ивана Орешин, пытаясь об'яснить поэзию Раннита, пишет: Стихи Раннита крепки и сильны. В них слышится мистика средневековья и в то-же время в них нашла себе яркое отражение наша современность, нашли себе отражение ее безликие краски, ее бесформенность. Стихи эти полны глубокого смысла, а музыка слов в них оригинальна: простыми, короткими сочетаниями слов, суровым ритмом их, Раннит рисует то, что творится в сокровенных глубинах творческого духа и выходит наружу лишь в исключительные моменты бытия, - выходит тогда, когда человек подлинно живет, когда свои думы и мысли он погружает в то, что его окружает как бы в сумерках, скрывая свое лицо и отдаваясь всецело свету, входящему в него извне. В стихах Раннита самая подлинная красота и та величавость формы, которая так характерна для истинной поэзии.

Стараясь определить особенности творчества Раннита, нужно во-первых подчеркнуть его пристрастность к поэтическим образам. У Раннита нет стихотворения, которое бы не включало в свои рамки один или несколько совершенно новых, неслышанных образов. В этом его действительная vis poetica, это его самая сильная сторона. В этих смелых образах чувствуется подчас глубокая, нежная, богатая и первобытная натура поэта.

Эстонский эссеист А. Аспель подчеркивает декоративность поэзии Раннита. Раннит любит большие мазки и известную выпуклость изобразительности. Поэт владеет даром светотени. В колоритном блеске его стихов - местами быть может несколько диком - скорее сила, скорее внутреннее пламя, чем грубость.

Одним из главных элементов поэзии Раннита является переживание . Но с этим нельзя смешать желание повлиять, направить. Разум, желание поддаются анализу эмпирической психологии, парализуя этим свободную деятельность души. Раннит строит свою поэзию на переживании, являющимся выявлением цельности души и стоящем вне теорий рассчитанного. При этом стихам его присуща острая теплота.

Правда, дешевая нежность чужда Ранниту. Но есть у него изысканная, мужественная нежность, которая трогает и радует. Раннит мог бы повторить слова Маяковского:

У меня в душе ни одного седого волоса
и старческой нежности нет в ней.

Если мыслить о процессе рождения стихов у Раннита, то явно представляется, что сначала у него возникает чувство. Чувство это растет и обостряясь рождает мысль. Но по каким сокровенным и опасным путям движется творческий дух, пока он не доходит до чернил и бумаги. И как много прекрасного останется навсегда незаписанным. Мое последнее стихотворение выглядит так:

Есть чувства...
Алексису Ранниту.
Есть чувства столь интимные, что их,
боишься их и в строках стихотворных:
так, дать ростков не смея, зрелый стих
гниет в набухших до отказа зернах...
Есть чувства столь тончайшие и столь
проникновенно-сложные, что, если
их в песнь вложить, они не столько боль,
сколь смерть вливают в слушателя песни!..
И вот - в душе очерченным стихам
без письменных остаться начертаний.
И эта кара, - кара по грехам, -
одно из самых жутких наказаний...

Особливо в лирике Раннита стоят вопросы тематики. - Раннит вдохновенно любит Литву. За что он любит ее? Но разве может быть бессмысленнее вопроса.

Любовь - безпричинность.
Бессмысленность даже, пожалуй.
Любить ли за что-нибудь?
Любится - вот и люблю, -

пишу я в одном из своих стихотворений. "А я любила, потому что полюбила" - говорит девушка у Кузмина. Пушкин и Лермонтов воспели Кавказ, Кузмин - Александрию, Гумилев - Абессинию, Северянин - Эстонию. Раннит поет Литву. Но Литва ведь давно уже стала Меккой на карте литературной географии. Мицкевич дал ряд поэм на литовские темы и назвал Литву своей отчизной. Польская поэтесса Иллакович пленена литовской природой. Бальмонт написал целую книгу стихов Литве в защиту Вильнюса. Юргис Балтрушайтис закрепил в русской поэзии свою литовскую мудрость. Гете, Демель, Шамиссо и другие немецкие поэты искали инспирацию в литовской народной поэзии. Лермонтов в соей поэме "Литвинка" сказал: "В одной Литве так сладко лишь поют". Судя по стихам и статьям Раннита, опубликованным в эстонской печати, он преклоняется перед литвином, как человеком. Быть может будет правильно сказать, что Раннит любит литовцев, а не Литву. Слово "Литва" не означает для него - литовское государство, территория литовской республики, - нет, для Раннита слово "Литва" есть символ радушия, прямоты, сердечности, гуманности и вселюбви. Он воспринимает красоты Литвы не как патриот, а как художник.

О тебе, моя Африка, шопотом
в небесах говорят серафимы, -

эти слова Гумилева могли бы быть сказаны Раннитом по адресу Литвы.

Литовские кресты - исключительные знаки литовского народного творчества, художник Чурлянис, искавший синтез музыки и живописи, литовские курорты: Нида и Паланга, поэтесса Саломея Нерис, литовские девушки, - и многое другое литовское, всему этому Раннит подыскивает свое, новые образы, старается живописать новыми красками. Одно из лучших стихотворений настоящего сборника: "Нет!" (без Клайпеды), посвящено известному литовскому поэту Казису Бинкису.

Быть может Литва Раннита и не похожа на Литву, как ее восприняли бы мы. И

быть может все в жизни лишь средство
для ярко-певучих стихов, -

как сказал незабываемо Брюсов.

Поэзия Раннита изобилует еще мелодизмом, музыкальностью. Но это не есть только искание звуковых и ритмических эффектов (верлибризм). Стих Раннита музыкален по существу. Правда, не все мелодические приемы поэтики переводимы. В стихотворении "Нида", например, у Раннита рифмуются все слова. Здесь стихи при переводе, конечно, потеряли часть своей прелести. Но скажите, как перевести, например, на иностранный язык такую элегантную броскость строк Андрея Белого, как: "Злато-карие гари зари". Я старался при переводе настоящей книги дать именно перевод, а не пересказ мысли и предмета, старался уловить дух, настроение, ритм внутренний и внешний, богатство ассонансовых рифм и яркость слов, где они имелись в подлиннике. Ни для кого не тайна, что изысканная рифма, упорно подыскиваемая на другом языке, должна отразиться на точности перевода, что, наоборот, стремление к буквальности должно лишить стих его сочности, ритмики и рифмы, что для передачи одного и того же настроения на разных языках требуются далеко не всегда абсолютно равнозвучащие слова. Музыкальный "переводчик" и "иллюстратор" стихов Раннита - композитор Генрих Фейшнер в своей оригинальной и утонченной музыке с'умел интересно и верно подметить и подчеркнуть стихотворную тектонику Раннита. Здесь сжатая и строгая музыка Фейшнера дала зоркую оценку поэтической мысли эстонского поэта. Нужно отметить еще и ту правду, что эстонский язык сам по себе. Обладая большой гибкостью и звучностью, является одним из красивейших языков мира.

Мысля о стихах Раннита чисто поэтически - мне представляется один предвесенний пейзаж. Дует колючий, резкий ветер (в такой день поэт увидел в кафе девушку, пришедшую на свидание к другому ["Светлый след"]. Но я далек от кафе и от города). - На косогоре стоят две голые березы, странно похожие на большие канделябры. - У Раннита они не могут быть простыми березами. Навстречу бесцветному небу несутся серые облака с сияющими белыми краями. Внизу у косогора - острое мерцание озера. Лед на озере выглядит сухим и черновато-серым. Вблизи берега образовываются большие полыньи. Я смотрю на белые переливы света на озере, туда, где вода скопилась надо льдом, и думаю, что скоро там будет лежать блестящая синяя вода.

К этой блестящей синей, чистой воде движется творчество Раннита. Весна его поэзии еще впереди. И как прекрасно, что он встречает ее с желанием идеального синтеза:

земным да пребудет небо,
небесной да станет земля!
Игорь-Северянин
Estonia. Narva-Joesuu. 1940.

Aleksis Rannit. Via dolorosa. Авторизованный перевод с эстонского Игоря Северянина. Stockholm: Северные огни, 1940. С. 7 - 15.