На правах рекламы:

https://free-diz.ru/


«Классические розы»

В дни первого знакомства Северянина и Фелиссы Круут с Югославией в ноябре 1930 года крупнейшая русская газета Прибалтики «Сегодня» сообщила о том, что Русский культурный комитет в Югославии приобрел и выпускает книгу Северянина «Стихи о России». Информация содержала одно из ранних названий будущей книги «Классические розы» (до того — «Чаемый праздник»), 1 января редактор газеты М.С. Мильруд получил более точные сведения от самого поэта, который в это время вместе с Фелиссой находился в Югославии: «Издательство при Державной комиссии приобрело у меня три книги: 1) "Классические розы" (Лирика 1922—30 гг.), 2) "Медальоны" (Сто сонетов о поэтах и композиторах), 3) "Lugne" (Роман в стихах в 3 частях)».

Судьба этих книг сложилась по-разному: Северянин дважды, в 1930 и 1933 годах, приезжал в Югославию, выступал в Академии наук, в Белградском университете с лекциями и концертами. В газетах появлялись фотографии, отчеты о выступлениях и большие интервью. В одном из них Северянин кратко изложил историю эгофутуризма, практически неизвестную тогда за рубежом. «Футуризм, основанный мною в России, резко отличался от футуризма Маринетти в Италии. Прежде всего, — говорил он, — объясню вам идейные различия между русским и итальянским футуризмом. Итальянский футуризм отрицал всякую традицию... <...> Между тем я в своем футуристическом манифесте оградил себя от итальянского влияния, специально подчеркнув свою идеологическую ориентацию на прошлое, свое принятие традиций. Став на такую позицию, я смог приступить к созданию эгофутуризма и школы эгопоэзии. Моей главной целью было утверждение своего Я и будущего. А главной доктриной стала Душа-истина».

Продолжая отмежевываться от основателей кубофутурзма — Маяковского, Хлебникова, Каменского, Кручёных, — Северянин полемически заявлял: «Они сделали своим девизом то, что я порицал. Подобно итальянским футуристам, они порицали все то, что связывало русский дух с прошлым».

Без сомнения, спустя 15 лет после совместных с кубофутуристами выступлений Северянин превратно излагал различие их программ, забывая о том широком интересе к архаическим и фольклорным пластам отечественной культуры, который был у Хлебникова, Маяковского, Каменского. Однако такое противопоставление только усиливало общее впечатление критиков и читателей о возвращении поэта из эгофутуристической молодости к традиционным ценностям русской литературы. С этим связано и предложение издать новую книгу в «Русской библиотеке».

До этого в серии были изданы книги классиков русской литературы в зарубежье — Амфитеатрова, Бальмонта, Бунина, Гиппиус, Куприна, Мережковского. Книга «Классические розы» вышла в сентябре 1931 года попечением югославской Академии наук (на последней странице обложки: «Издательская комиссия Палаты Академии наук»). Тираж 2500 экземпляров. Стихи предварялись посвящением Ее Величеству королеве Югославии Марии и стихотворением в ее честь. В качестве заглавного произведения было выделено стихотворение «Классические розы», на обороте страницы напечатан текст от автора:

«Эти стихи, за исключением особо отмеченных, написаны в Эстонии, в Тойла.

Estonie, Toila — эти два слова являются полным и неизменным с 1918 г. адресом автора этой книги».

Идея книги и ее заглавие «Классические розы» возникли значительно раньше, чем появилась возможность ее напечатать. 23 октября 1927 года в Тарту, 25 января 1928 года в Таллине и 26 февраля 1928 года в Вильно прошли вечера Северянина под названием «Классические розы». Его выступление 2 ноября 1927 года в Даугавпилсе (Двинске) носило еще более программный характер: «От "Громокипящего кубка" до "Классических роз"». Рейн Круус предположил, что к этому времени уже существовал какой-то вариант рукописи сборника с названием «Классические розы». Ранее, в 1925 году, первая публикация стихотворения «Запевка» сопровождалась пометой: «Из нового сборника "Чаемый праздник"» (впоследствии так был назван раздел книги). В интервью таллинской газете «Последние известия» от 5 июня 1925 года Северянин говорил, что стихи цикла «Чаемый праздник» написаны в марте 1925-го, а значит, были связаны с двадцатилетием его поэтического творчества.

Замысел сборника менялся с годами, а возможности издания были ограниченны. В письме Софье Карузо от 12 июня 1931 года Северянин отмечал: «А "Классические розы" все еще печатаются... Это уже похоже на анекдот: с января!»

Книга «Классические розы» включала 159 стихотворений и два перевода: стихотворения А.С. Пушкина «Мой портрет» (с французского) и Юлиуша Словацкого «Мое завещанье» (с польского). Стихи объединялись в шесть тематических разделов: «Чаемый праздник» (21 стихотворение), «Бессмертным» (4), «Девятое октября» (22), «На колокола» (6), «У моря и озер» (41), «Там, у вас на Земле» (65). Текст печатался по старой орфографии.

Книга «Классические розы» полностью опровергала суждения критики об оскудении таланта Северянина. Она была итоговой и в то же время открывала новый период творчества поэта. Об этом говорит, например, дарственная надпись сыну:

«Дорогому сыну Вакху — стихи эстонского этапа
моего всемирного пути.

Автор. Toila. 8.IX.1931 г.».

Экземпляр книги Северянин подарил президенту Эстонии Константину Пятсу с надписью:

«Многоуважаемому г. К. Пятсу — Главе Эстонии,
моей второй родины.

Игорь-Северянин. Tallinn, 22.Х.1931 г.».

Заглавие «Классические розы» связывало поэта, как говорилось выше, с классической литературной традицией. О ней писал Владимир Владимирович Набоков, напоминая что «роза пылала на ланитах пушкинских красавиц. В кущах Фета она расцветала пышно, росисто и уже немного противно. О, какая она была надменная у Надсона! Она украшала дачные садики поэзии, пока не попала к Блоку, у которого чернела в золотом вине или сквозила мистической белизной». С первыми, классическими, розами связан другой важный мотив, воплощенный в этом хрестоматийном образе, — память об оставленной родине. Для Владислава Ходасевича так происходит восстановление духовной общности России и зарубежья. В стихотворении «Петербург» (1925, 12 декабря; вошло в сборник «Европейская ночь», Париж, 1927) он пишет о том, что «Привил-таки классическую розу / К советскому дичку».

Иначе раскрывается семантика образа в книге Георгия Иванова «Розы» (Париж, 1931), где поэт прощается с прошлым навсегда «Сквозь розы и ночь, снега и весну...». «Классичность» определяла принадлежность Северянина к каноническому литературному ряду и направление его творческой эволюции. Это сразу ощутили современники поэта, например, Георгий Адамович писал: «Северянин стал совсем другой, он больше не подвывает, а читает как все, вырос, стал мудр и прост».

Так мудро и просто пишет теперь Северянин о любви в стихотворении «Все они говорят об одном» (1927), посвященном Сергею Рахманинову:

Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада — в любви...

По-новому прозвучала в «Классических розах» и тема бессмертия, которая волновала Северянина с молодых лет, когда в стихотворении «Мои похороны» (1910) он писал, что его, «новейшего из новых», «похоронят (...как Суворова...)». Суворов похоронен в Александро-Невской лавре. На простой плите — надпись: «Здесь лежит Суворов». Северянин надеялся, что тоже заслужит право называться просто поэтом. Это странное пророчество исполнилось: он похоронен на Александро-Невском кладбище Таллина и на камне выбита краткая надпись: «Игорь Северянин».

В «Классических розах» тема бессмертия связана и с долгожданным возвращением на родину, туда, где «Моя безбожная Россия, / Священная моя страна!». Воссоединение с Россией означало для него обретение духовного бессмертия:

О России петь — что стремиться в храм,
По лесным горам, полевым коврам...
О России петь — что весну встречать,
Что невесту ждать, что утешить мать...
О России петь — что тоску забыть,
Что Любовь любить, что бессмертным быть!

(«Запевка», 1925)

Одно из поздних выступлений Северянина 20 января 1938 года в обществе «Витязь» (Таллин) с лекцией о русской поэзии XX века носило символическое заглавие «Путь к вечным розам».

В такой ностальгической верности прошлому читатели Северянина видели порой собственную печаль о невозвратном и, несмотря на едкие критические отзывы, тянулись к его поэзам. В рецензии Петра Пильского (подпись «П») в рижской газете «Сегодня» от 15 сентября 1931 года после выхода книги «Классические розы» говорилось:

«С этим именем связана целая эпоха. Игорь Северянин был символом, знаменем, идолом лет петербургского надлома. Можно привести длинный ряд слов с этим корнем: "лом": излом, надлом, перелом, — что-то перебалованное, оранжерейное, тепличное вырастало, зацветало на российской темной земле, — бедствовало, изгибалось и кокетничало. Кто не помнит успехов Игоря Северянина, его "грёзэрок", "ананасов в шампанском", "мороженого из сирени"? Все изменилось. Умер Петербург, переродился Игорь Северянин».

Поэт мысленно не расставался с Россией. С первых лет эмиграции его лирика отразила одиночество, оторванность от всего, к чему он привык смолоду, негромкую, но проникновенную ностальгию. Однако Петр Пильский более глубоко воспринял новую книгу Северянина. Он отмечал, что только «поверхностному слуху с этих страниц, прежде всего, зазвучит мотив успокоенности. Это неверное восприятие. В книге поселена тревожность. Здесь — обитель печали. Слышится голос одиночества. В этих исповедях — вздох по умершему. Пред нами проходит поэтический самообман. Втайне и тут все еще не угомонившееся "Я" ("Кто я? Я — Игорь Северянин, чье имя смело, как вино")».

В книге «Классические розы» среди многообразия лирических пейзажей, портретов, признаний есть стихотворение «И будет вскоре...» о весеннем дне, — но как далеко оно от прежнего упоения радостью жизни в стихотворении «Весенний день»! Между ними словно пролегла трагическая полоса русской истории в том глубоко личном, интимном преломлении, которое свойственно Игорю Северянину. Поэт мысленно возвращается в свою прославленную молодость, вспоминает свои весенние дни и потерянную им Россию:

И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию...
Ты шляпу шёлковую надень:
Ты в ней особенно красива...

И будет праздник... большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый...

И ты прошепчешь: «Мы не во сне?..»
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!

Называя себя русским поэтом, мечтающим по-русски, Северянин афористично утверждает: «Родиться Русским — слишком мало: / Им надо быть, им надо стать!» («Предгневье», 1925). Россия, родная земля всегда были для поэта наградой, которую он должен заслужить. Оказавшись вдали от «неподражаемой России», Игорь Северянин пишет:

Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я — русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!

(«Я мечтаю...», 1922)

В книге «Классические розы» Северянин возвращается к темам, волновавшим его в дни войны и революции. Он ощущает кризисное состояние жизни, ненавистное ему ожесточение политики. В его раздумьях мало надежд — и Запад, и советская Россия равно внушают ему пессимистический взгляд на мир. В письме Софье Карузо он признается в этом:

«"Коммунизму" и "капитализму" — этим двум понятиям, этим двум мироощущениям — никогда не ужиться вместе. Их столкновение — ужасающе-страшное — в конце концов совершенно неизбежно, и у меня нет ни малейшей уверенности в победе капитала. Собственно говоря, жестоки и бессердечны обе системы, и я не приверженец ни одной из них. <...> Сколько будет невинных жертв, недоразумений всяческих и недоумений. Я — индивидуалист, и для меня тем отчаяннее все это. Затем я никогда не примирюсь с отрицанием религии, с ее преследованиями и гонениями. <...> Разрушение Храма Христа Спасителя производит на меня отвратительное впечатление. Я все время жду чуда, которое потрясло бы русский народ, заставило бы его очнуться».

Стихи о России для многих поклонников таланта Северянина оказались неожиданными, даже неприемлемыми. Петр Пильский назвал свою рецензию характерными словами разочарования: «Ни ананасов, ни шампанского». Действительно, «Умер Петербург, переродился Игорь Северянин. Казалось бы, вывод прост: Северянин-поэт гримасничающего города? Нет. Столичные наваждения оказались минутными. Сейчас Игорь Северянин — поселянин. Город им проклят. Это — "нелепость". Жить в городах, — "запереться по душным квартирам" для поэта — "явный вздор".

Современность Северянина раздражает. Она променяла "искусство на фокстрот", "взрастила жестоких, расчетливых, бездушных и практичных". Неприятны и женщины: "Ты вся из Houbigant! Ты вся из маркизета! Вся из соблазна ты! из судороги вся!" Возмущают "лакированные кавалеры", злит чарльстон. Отталкивает и вся Европа ("рассудочно-черствая"). Чуждой и обманчивой кажется сама культура ("Культура! Культура! — кичатся двуногие звери!")».

Георгий Адамович решительно возражал против стихов Северянина о России: «...эти новые стихи не украшают сборника, — скорей, наоборот... Это, право, уже не стихи, это катастрофа... Не лучше и с обличениями современной городской жизни, забывшей "о святынях, об искусстве и любви", "о красотах презираемой природы", где поэты скрываются "От запросов желудка, от запросов живота"».

Среди новых черт его поэтического мира названо неприятие города и современной цивилизации. Утешение, по мнению Пильского, поэт находит в семье, в тишине далекой Тойлы, в ночных мечтах и книгах. Критик перечисляет имена писателей и поэтов, звучащие со страниц книги: Пушкин, Бальмонт, Блок, Надсон, Малларме, Лесков, Достоевский, Метерлинк, Киплинг, Гумилев, Ахматова, Георгий Иванов; имена актеров, композиторов, Мейерхольда, Рахманинова.

«Новая книга Игоря Северянина — книга отречений, книга отказа от прошлого и от самого себя:

Сам от себя — в былые дни позёра,
Л юбившего услад дешёвых хмель —
Я ухожу раз в месяц на озёра...»

И все же Петр Пильский, внимательный читатель Северянина и лучший его критик, замечает внутреннее единство поэтического мира, интуитивно сохраняемое в диалогах со своим прошлым: «С прошлым не расстаются. Его тащут, как горб, — до могилы. Былые видения не меркнут. Отсюда вздохи и сожаления ("Всё находимое порастерял, И, вот, слезами взоры орошая, Я говорю: Жизнь прожита большая"). Ни скорбь по России, ни мечтательные надежды на ее новое обретение, ни любовь к родной стране, ни жизненные потрясения, ни седина, ни годы не изменяют, не разрушают основного строя души, не умерщвляют коренных, врожденных, взрощенных пристрастий».

Критик отмечает «коренное пристрастие» поэта к «словесной изобретательности», которая наглядно видна в лексиконе: «превоскресье», «предгневье», «ночела», «пламно», «мечтальня», «радый», «ненужье», «оволжен», «остариненна», «оновенный», «ужал» (ужалить).

И еще одно качество подчеркивает Пильский: «В своем душевном складе Северянин — неизменен. В нем есть упрямство, упорство, стойкость, вера в себя, в какую-то свою правоту, и внутренняя самонадеянность. Отсюда — часто встречающаяся неряшливость, небрежность, нежелание контролировать свои строки. За это ему приходилось не раз слышать осуждения, встречать укоры. Они заслужены».

Несомненно, сборник «Классические розы» стал его наиболее значительной книгой эмигрантского периода, своеобразным памятником поэту.

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.